Наконец, во второй половине XIX в. появились и платные частные библиотеки; книги для прочтения можно было получать также и в книжных лавках. Читатели должны были вносить годовую плату за пользование и небольшой денежный залог за взятые на дом книги. Выше мы уже касались этой темы. Разумеется, в таких библиотеках-лавках подбор книг, если о нем можно говорить, был случайным и ориентированным на массового потребителя. Однако нелишне отметить, что великий русский гуманист В. Г. Короленко именно благодаря «библиотеке пана Буткевича» впервые познакомился с героями Чарльза Диккенса: не оказали ли книги великого английского гуманиста решающее влияние на становление характера будущего автора «Сна Макара» и «Слепого музыканта»?
В итоге на 1894 г. в России имелось 192 библиотеки, в том числе 96 народных, а также были открыты для народа более 3 тыс. школьных библиотек. А в 1913 г. имелось уже 14 тыс. библиотек разного характера с фондом 9 млн книг; это весьма внушительная цифра, хотя при всем при том на 100 человек населения приходилось лишь 6 библиотечных книг.
И, наконец, в стране имелось совершенно не поддающееся учету число частных библиотек, маленьких и больших, вроде знаменитой Чертковской библиотеки в Москве. Многие из них снабжались каталогами и были доступных для посторонних.
В разговоре о потребителях книги, нельзя обойти и ее создателей. Ведь повседневная жизнь сообщества включает не только «потребление», но и создание духовной, в том числе художественной культуры. Ведь для профессионального писателя, живописца, композитора творчество является его основным занятием, работой, каждодневным делом. Впрочем, и любительские занятия также являются частью повседневности, и преимущественно городской. Рубеж XVIII–XIX вв. отличался почти полным отсутствием профессиональных писателей: занятия литературой были чисто любительскими, свойственными узкому кругу обеспеченных людей из числа богатых помещиков, высшей бюрократии или государственных чиновников: Г. Р. Державин и И. И. Дмитриев был помещиками, сенаторами и министрами юстиции, В. А. Жуковский – незаконный сын помещика, усыновленный им; Н. И. Гнедич и И. А. Крылов служили в Императорской Публичной библиотеке, Н. М. Карамзин, В. Л. Пушкин, А. С. Пушкин, П. А. Вяземский происходили из помещичьих семейств и т. д. Князь В. Ф. Одоевский нарисовал такой портрет русского писателя: «В одной руке шпага, под другой соха, за плечами портфель с гербовой бумагой, под мышкой книга – вот вам русский литератор» (96). Из-за крайне узкого круга читателей издания были малотиражными, книгоиздатели просто не могли платить авторам гонорары, и писательство не могло кормить. Даже после того как гонорары стали правилом, А. С. Пушкин, получавший баснословную по тем временам плату за свои стихи (за стихотворение «Гусар» он в 1834 г. получил 1,2 тыс. руб.) и имевший небольшие доходы от имения, умер, оставив огромные долги, которые за него уплатил император; но разорился и плативший ему «по червонцу за строчку» издатель А. Ф. Смирдин. Н. В. Гоголь писал «Мертвые души» в Италии, живя на выхлопотанные В. А. Жуковским субсидии из Кабинета Его Величества. (Очень интересный анекдот бытовал по этому поводу; приведем его в рассказе генерал-майора Н. Батюшина: «Поэма «Мертвые души» была представлена им (Гоголем. – Л. Б.) Государю Императору Николаю I. Его Императорское Величество приказал в этот же переплет вплести денежные знаки и отправить том автору. Последний ответил на столь щедрый дар таким трехстишием (цитирую по памяти): «Принял с благоволеньем, читал с умиленьем, жду продолжения с нетерпеньем». Государь приказал послать такой же второй том, но на переплете напечатать: «Том второй и последний» (8; 176).) Лишь небольшое число литераторов происходило из разночинцев, но опять-таки жило за счет жалованья; так, занимавшиеся литературным творчеством М. П. Погодин и А. Ф. Мерзляков (переводчик и поэт), оба выходцы из крепостных, были профессорами Московского университета. Таким образом, для всех них литературное творчество было потребностью души, а не профессией в полном смысле этого слова.
Однако… «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». В 30-х гг. начинает оформляться так называемое торговое направление в русской литературе, ориентировавшееся на массового читателя, то есть высокие тиражи и соответствующие гонорары, позволявшие хотя бы сводить концы с концами. Одновременно появляется и круг людей, занимавшихся писательством как профессией. Таковы были, например, критик В. Г. Белинский или известный журналист, издатель «Северной пчелы» и популярный романист Ф. В. Булгарин. Последний прямо заявил, что «без профессионального писателя нет литературы» и что литературе не на что надеяться до тех пор, пока «мы будем писать так себе, ни за что, ни про что, скуки ради и ради скуки». Появление профессионального литературного творчества стало возможным с возникновением рассчитанных на массового читателя журналов вроде «Библиотеки для чтения». Ее издатель А. Ф. Смирдин в прошении в Петербургский цензурный комитет писал, что причиной «как посредственности отечественных литературных изданий, так и непрочности их существования» является отсутствие расчета на регулярное содействие постоянных и известных сотрудников и отсутствие денежных средств, в том числе и «к приличному вознаграждению писателей за труды, коими сии последние могли бы украшать подобные издания и поддерживать их славу». Это не значит, что подобные издания не имели своего лица, гонясь только за подписчиком: и «Северная пчела», и основанный еще А. С. Пушкиным «Современник», громкое имя которому создал В. Г. Белинский, были издания «с направлением». Но все же новые издания рассчитывали на читателя любого типа, в том числе на профессионального. Главный редактор «Библиотеки для чтения», профессиональный ученый-востоковед и писатель О. И. Сенковский, писавший под псевдонимом «барон Брамбеус», по словам А. И. Герцена, «основал журнал, как основывают торговое предприятие… Его с жадностью читали по всей России…». При этом, по мнению Герцена, Сенковский отнюдь не придерживался какой-либо «правительственной тенденции», в которой его упрекали и упрекают до сих пор. Просто Сенковский создал универсальный тип издания, «которого до сих пор держатся все наши лучшие журналы… за стихотворением шла статья о сельском хозяйстве и за новой повестью следовал отчет о каких-нибудь открытиях по химии».
Однако необходимо подчеркнуть, что появление профессиональных писателей и ученых из разночинной среды вызвало негодование писателей и критиков старой формации. Князь В. Ф. Одоевский писал о «тлетворном дыхании промышленно-утилитарного направления жизни», делавшем из литературы профессию: «Специальность, возможная и даже до поры необходимая в остальной Европе, у нас была бы гибелью, нелепостью… Такое положение не есть произвольное, оно выросло из земли и оно не укор, но честь нашим литераторам» (96). Этот талантливый дилетант – философ, музыкант, критик, писатель, гремел филиппиками против «торгового направления» разночинцев, снискивавших хлеб насущный на научном и литературном поприще: «В нашем полушарии просвещение распространилось до низших степеней; оттого многие люди, которые едва годны быть простыми ремесленниками, объявляют притязания на ученость и литераторство; эти люди почти каждый день собираются у дверей нашей академии, куда, разумеется, им двери затворены, и своим криком стараются обратить внимание проходящих. Они до сих пор не могли постичь, отчего наши ученые гнушаются их обществом, в досаде принялись их передразнивать, завели тоже нечто похожее на науку и литературу; но, чуждые благородных стремлений, они обратили и ту, и другую в род ремесла: один лепит нелепости, другой хвалит, третий продает; кто больше продаст, тот у них и великий человек; от беспрестанных денежных сделок у них бесконечные споры, или, как они называют, – партии; один обманет другого – вот и две партии и чуть не до драки; всякому хочется захватить монополию, а больше всего завладеть настоящими учеными и литераторами; в этом отношении они забывают свою междуусобную борьбу и действуют согласно; тех, которые избегают их сплетней, промышленники называют аристократами, дружатся с их лакеями, стараются выведать их домашние тайны и потом возводят на своих мнимых врагов разные небылицы» (96; 68–69).
Вторит ему и князь П. А. Вяземский, отметивший, что если одна «сторона литературы умеет писать, то другая умеет печатать» для продажи напечатанного.
Надобно отметить, что до появления профессионального литератора-разночинца занятия литературой высоко котировались в обществе, придавая литератору определенный статус. Да и они осознавали свое значение. Граф В. А. Соллогуб, сам писавший и близко знававший сливки русской литературы, отмечал: «Вообще, наши писатели двадцатых годов большею частью держали себя слишком надменно, как священнослужители или сановники. И сам Пушкин не был чужд этой слабости: не смешивался с презренною толпой, давая ей чувствовать, что он личность исключительная, сосуд вдохновения небесного» (129; 350). Правда, это не касалось большого света, который ничего не хотел знать, кроме себя, и в светских салонах на писателей смотрели, как на диковинного зверя; это несколько раз отметил в воспоминаниях тот же Соллогуб.
