Уже сами особенности книжной торговли при посредстве многочисленных букинистов вели к таким явлениям, как библиофилия и библиомания. Старинный библиофил был не просто любителем и читателем книги (читать было отнюдь не обязательно), но знатоком, и целенаправленным знатоком определенного рода книг: старопечатных и малотиражных редких старинных книг, первоизданий, гравированных изданий, книг определенной направленности (книг о путешествиях, мистических сочинений XVIII в., россики и т. д., вплоть до эротики), даже неразрезанных книг, что переходило уже в болезненную страсть – библиоманию. Например, были любители красивых переплетов. Чудак-стихотворец, богатый помещик второй половины XVIII в. Н. Струйский издавал свои отличавшиеся полной бездарностью стихи в собственной типографии в с. Рузаевка Пензенской губернии и достиг высочайшего совершенства в типографском деле; его издания, имевшиеся в знаменитой своими редкостями библиотеке А. Д. Черткова в Москве, составляли большую библиографическую редкость. Переплетное искусство, имевшее кустарный характер, достигало высокого уровня, и нередко переплеты получались уникальными; отсюда и большое количество переплетчиков, которых специально обучали в приютах, домах трудолюбия и т. п. В результате возникали великолепные коллекции, после смерти владельцев расточившиеся, проданные на вес или, напротив, поступившие в крупные государственные библиотеки. Такой, например, была знаменитая библиотека князя М. А. Голицына, собравшего коллекцию редких старопечатных книг; здесь же, в огромном особняке на Волхонке, помещалась и большая коллекция живописи из 132 картин, в том числе полотна Леонардо да Винчи, Корреджо, Рубенса, и большое собрание предметов декоративно-прикладного искусства. К сожалению, после смерти собирателя вся коллекция была распродана по частям его наследником, лошадником и собачеем.
Развитие библиофилии породило и библиографию: крупные собиратели нанимали людей, обычно знатоков и любителей книги, для описания своих библиотек, и составления каталогов, которые нередко печатались небольшими тиражами; так, библиотекарем у Черткова был известный историк П. И. Бартенев.
Особый характер имели библиотеки богатых старообрядцев из купечества, а то и из крестьянства, включавшие редчайшие старопечатные и рукописные книги духовного содержания.
Круг чтения в XIX в. расширялся очень быстро. В предыдущем столетии, когда практически только рождалась русская литература, преимущественно в форме драматургии и поэзии (от басен до од), а круг читателей был крайне узок, зарубежная литература практически не переводилась и немногочисленным читателям была известна в подлинниках. Несколько более известна была, благодаря деятельности Н. И. Новикова и других масонов, мистическая литература, переводившаяся и издававшаяся в России сравнительно большими тиражами (Сведенборг, Беме и др.). Уже в первой трети XIX в. русскими литераторами, число которых также стало быстро возрастать, делается множество переводов книг западноевропейских писателей, в основном современных и главным образом с французского и немецкого языков; любопытно, что с Шекспиром русский читатель познакомился сначала во французском переводе, а на русский язык Шекспира переводили с французского. Интерес к западной современной литературе в это время связан с романтическими настроениями, причем начинают переводить и с английского языка, и русский читатель смог познакомиться с творчеством Вальтера Скотта, Байрона и других английских романтиков и даже Фенимора Купера (американская литература в целом была еще долго неизвестна в России). «Парижские тайны» Э. Сю пользуются у читателей такой же популярностью, как романы И. И. Лажечникова и М. Н. Загоскина. Особенно усиленная работа по переводу современных западных писателей проводилась западниками. Полагая, в противность славянофилам, что никакого самобытного исторического опыта у России быть не может, и она должна идти тем же путем, что и Запад, они считали необходимым ознакомить русское общество с историей Западной Европы и ее культурой. К концу XIX в. господство рыночных отношений в издательском и книготорговом деле привело к созданию многочисленных переводов разного качества практически всей западноевропейской и американской литературы, начиная от античности и средневекового эпоса (например, «Русская классная библиотека» для нужд гимназистов публиковала сокращенные переводы или прозаические переложения Старшей и Младшей Эдды, «Песни о Роланде», «Песни о Нибелунгах» и т. д., вплоть до Ариосто и Тассо). Усиленно переводятся также исторические труды западноевропейских ученых, от Маколея, Гизо, Тьерри, а также философские и социологические труды Конта, Спенсера, Шопенгауэра и др., ставшие широко распространенным чтением даже среди гимназистов; а ведь еще в 40-х гг. увлеченный немецкой философией В. Г. Белинский вынужден был пользоваться плохим изложением ее идей из уст своих, скверно знавших немецкий язык товарищей, что привело к известной неверной трактовке им учения Гегеля («Дурно понятая фраза…», по словам А. И. Герцена).
Наряду с книгой важное место в духовной жизни населения играли газеты и журналы. В первой половине XIX в. в связи с характером цензуры и общим направлением правительственной политики, число их было невелико и они были малодоступны. Помимо санкт-петербургских и московских «Ведомостей» популярностью у читающей публики пользовались «Русский инвалид» и «Северная пчела» Ф. В. Булгарина и Н. И. Греча – благодаря своей ядовитой скандалезности. Губернские «Ведомости», начавшие выходить в 30-40-х гг., и «Ведомости» епархиальные, появление которых относится уже к 60-м гг., интересовали совсем уж узкий круг читателей, и то лишь их неофициальная часть, публиковавшая сведения по истории края, народным промыслам и пр., а содержащую распоряжения начальства и разного рода отчеты официальную часть, ради которой «Ведомости» и издавались и благодаря которой существовали, вообще никто не раскрывал.
Малотиражные газеты более читались в городах; в деревню, к немногочисленным читающим помещикам, они попадали изредка, с большим запозданием, переходя из рук в руки. «Толстые» вроде «Вестника Европы», «Телескопа», «Московского Телеграфа» журналы читали профессура, студенчество, ничтожный круг образованного дворянства; неискушенному массовому читателю больше подходила «Библиотека для чтения». Малотиражность журналов и отсутствие их в розничной продаже вызвала к жизни такое явление, как предоставление их для прочтения в кофейнях, где свежий номер можно было получить вместе с чашкой кофе, пирожным и трубкой.
Однако роль их в формировании общественного мнения, по свидетельствам мемуаристов, была колоссальна, и новые статьи Белинского или публикация «Философического письма» П. Я. Чаадаева производили огромный фурор. А. И. Герцен писал: «Статьи Белинского судорожно ожидались молодежью в Москве и Петербурге с 25 числа каждого месяца. Пять раз хаживали студенты в кофейные спрашивать, получены ли «Отечественные записки»; тяжелый номер рвали из рук в руки. «Есть Белинского статья?» – «Есть», – и она поглощалась с лихорадочным сочувствием, со смехом, со спорами…» (29; II, 26).
Конечно, можно было бы сказать, что Герцен с его политическими взглядами пристрастен. Но вот недавний пензенский семинарист, два месяца как поступивший в Московский университет, пишет в Пензу однокашнику: «Начну письмо вовсе не веселой новостью: на днях умер в Москве Добролюбов, сотрудник «Современника» по отделу критики. Эта потеря стоит того, чтобы пожалеть о ней во глубине души. Прочти на память об нем его «Темное царство» в «Современнике» года за два назад: увидишь, что был за человек! Семинарист он был и умер от чахотки» (61; 63). Между тем, автор этих строк, В. О. Ключевский, хотя и был склонен к умеренному демократизму, отнюдь к радикалам не принадлежал. Тогда же он пишет в ту же Пензу: «Как любителю беллетристики чувства рекомендую тебе в вновь вышедшем издании сочинений Достоевского «Неточку Незванову» в первом томе. Чудо, что за роман! Редкий роман, если это роман только! По пальцам можно перечесть подобного достоинства» (там же). Таким образом, даже провинциальная и не слишком высоко образованная публика неплохо ориентировалась в тогдашней литературе.
Во второй половине XIX в. русское образованное общество, каких то сто, даже пятьдесят лет назад политически безликое, стало быстро дифференцироваться. В нем выделились непримиримые консерваторы, либералы и радикалы, поздние славянофилы и почвенники, народники, западники, монархисты-охранители и т. д. Точно так же дифференцируется пресса. Если еще недавно «Вестник Европы» или «Библиотека для чтения» объединяли и писателей, и читателей, то теперь журналы «с направлением» собирали строго определенный круг людей. Они стали вдохновителями идейных течений и сами вдохновлялись этими идеями. И, естественно, сколько течений, столько и журналов и газет «с направлением».
