Это была жестокая потеря, затронувшая каждого: Марселя Буйю-Лафона, горько сожалевшего о случившемся, поскольку это он настоял, чтобы Пранвиль покинул Буэнос-Айрес среди ночи; Сент-Экзюпери, оплакивавшего летчика, с которым несколько недель назад летал на праздник в Рио-Гальегос; Мермоза, которого Негрэн подстраховывал в первом беспосадочном перелете между Тулузой и Сен-Луи-дю-Сенегаль (23 часа на «Лате-26»); и прежде всего, Дидье Дора, потерявшего шесть пилотов и трех радистов за предыдущие пятнадцать месяцев, а теперь лишившегося своего главного помощника в Южной Америке. Менее решительно настроенный человек мог бы заколебаться в этот момент, как случилось с Пьером Латекоэром тремя годами раньше, и отступить под давлением обстоятельств. Но Дора переживал – часто молча принимая удары – и другие бедствия, но не отступал. Не время было признавать себя побежденным. И он приказал начать заключительную, тщательнейшую проверку двигателя «испано-суиза».
Ранним утром 12 мая почти 300 фунтов почты, доставленной летящими посменно тремя пилотами, были выброшены на причал в Сен-Луи-дю-Сенегаль ровно через 25 часов после отлета из Тулузы – само по себе новое рекордное время. Час спустя, усыпанные букетами от губернатора Мавритании и членов французской колонии, экипаж, состоявший из Мермоза, штурмана Жана Дабри и радиста Лео Жимье, поднялся в гидросамолет и взял курс на запад. Первая часть полета прошла без помех. Дабри, офицер торгового флота, сделал множество выходов в море на корветах «Аэропостали» и знал точное местоположение трех спасательных судов, которые были отправлены подстраховывать полет на всем протяжении Южной Атлантики с интервалом в 500 миль. Но с наступлением вечера и приближением к легендарной экваториальной зоне затишья попытки Жимье поддерживать радиосвязь с судами-маяками мешало интенсивное статическое электричество в начиненном грозовыми распадами воздухе. Горизонт исчез во вселенской бездне, кругом разливалась чернильная чернота, густая, как гороховый суп. Экваториальные ливневые потоки бились о крышу кабины, просачиваясь внутрь через трещины обшивки и заливая пол, в то время как Мермоз и его товарищи сидели там, раздевшись до пояса. Пот ручьем струился по спинам. Ослепляющие вспышки прерывали работу антенны, но в темные интервалы между ними Мермоз уследил вязкий жар на северо-западе. Резко изменяя курс, он направил самолет на слабую трещину в темноте, и вскоре они оказались над ландшафтом призрачного неземного великолепия. Сколько древних моряков отклонилось в эти безветренные воды с парусами, обвисшими как тряпки, чтобы стать жертвой адски высокой температуры и превратить свои суда в корабли-призраки с безнадежным грузом обреченных тел, подобно Летучему голландцу, дрейфующему по призрачному океану? Гигантский натюрморт циклона мрачной неподвижности. Жуткое королевство водосточных труб, застывших и темных, как «черные столбы храма», – так Сент-Экзюпери позже описывал их на незабываемых страницах «Планеты людей». Их раздутые носы, подобно гигантским поганкам, поддерживали «низкое, мрачное хранилище бури, но через трещины в трюмах косые лучи света струились вниз, и луна сияла между колоннами на холодных каменных плитах моря. И Мермоз придерживался своего курса среди этих необитаемых руин, меняя направление от одного канала света к другому, кружась вокруг этих гигантских столбов… и стремясь к выходу. Зрелище так подавляло, что только после того, как Мермоз миновал зону затишья, он понял, что не боялся».
Другие должны были делать это после него с той же самой обычной регулярностью, с какой они научились бросать вызов туманам и миражам пустыни Сахара и сокрушительным бурям Патагонии. Но Мермоз прокладывал новую тропу через экваториальное небо, и его подвиг был и испытанием, и знамением новой эры, еще более серьезным из-за беды, постигшей Пранвиля и Негрэна. Вторая неудача при подобном критическом стечении обстоятельств – и престиж «Аэропостали» упал бы до нуля. Но пятый пилот, которому предстояло совершить это, был ветераном с таким же решительным характером – Раймон Ванье, как и Дидье Дора, оставшийся в живых после воздушных сражений Первой мировой войны. Тот самый чернобровый, с густыми черными бакенбардами авиатор, который отправился из Монтодрана в «пежо» с открытым верхом искать Сент-Экзюпери в ту непроглядную темень туманной ночи, когда Антуан совершил вынужденную посадку недалеко от летного поля в свой первый обратный полет из Барселоны.
С базы в Рио-де-Жанейро Ванье должен был вылететь в Натал вместе с Пранвилем и Негрэном. Теперь ему пришлось проделать эти 1500 миль в одиночку. Он достиг Натала с огромным запасом времени и забрал три больших почтовых мешка с письмами, предназначенными адресатам в Бразилии, Уругвае, Аргентине, Чили, Парагвае и Боливии, которые Мермоз привез на своем гидроплане. Не прошло и часа после приземления Мермоза, как Ванье уже поднялся в воздух и направился обратно в Рио. На одной из остановок ему пришлось пересесть из закрытой кабины своего «Лате-25» в открытую кабину «Лате-26», и какое-то время, долгое и мучительное, казалось, что он никогда не сумеет сделать этого. Сильные грозы и дожди сомкнулись над столицей Бразилии, и прогноз погоды, переданный из радиобудки «Аэропостали» на аэродроме в Лос-Афонсос, сообщал о нулевой видимости, делавшей вопрос о посадке невозможным. Но Ванье упорно двигался сквозь бурю, словно боксер на ринге, стараясь держаться подальше и увертываться от вершин горных гряд, продолжавших вырисовываться в ночном небе, как кулаки противника в боксерских перчатках. Его радиоантенна испепелилась под ударом молнии, радист присел на дно открытой кабины позади летчика, чтобы, не дай бог, не оказаться силой вышвырнутым из нее в кромешную темноту. Так Ванье, наконец, приземлился в разгар ночи в Рио, покружив целых пять минут вдоль береговой линии, чтобы избежать удара о знаменитую Сахарную голову. За последние 72 часа он пролетел более 37 часов.
На рассвете весельчак Марсель Рейн взлетел выполнять следующий этап до Буэнос-Айреса, где Сент-Экзюпери с восторгом наблюдал его приземление во второй половине дня, ближе к вечеру. Быстро переложили мешки с почтой, и пришла очередь Анри Гийоме принять участие в заключительном этапе этого марафона. Он достиг Мендосы задолго до полуночи, но был вынужден ждать, пока расчистятся тучи над Андами, и только поздним утром следующего дня начал прокладывать свой путь через горы. Когда он приземлился в Сантьяго, было уже 1.30 пополудни, 15 мая 1930 года. Первая полностью выполненная на самолетах переброска почты от Франции до Тихого океана, как позже писал Дидье Дора, «потребовала четырех с половиной дней. Двенадцать лет назад, среди всеобщего скептицизма, когда еще не стихли орудия на полях сражений, человек составил детальный план невозможного и объявил: «Я перевезу почту из Тулузы в Буэнос-Айрес за семь с половиной дней». Мечту Пьера Латекоэра превзошли».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
