— Ну… да.
— И как? — поинтересовался Монах. — Я готов согласиться. Ты действительно разочаруешься?
— Нет, — вынужден был признать я, — ты мне так забил голову, что на такую реакцию у меня сил не хватит.
— Вот видишь, всего несколькими минутами разговора ни о чём я спас моральный облик всех Одиночек, хотя признал за ними довольно неоднозначную черту поведения.
С полминуты мне понадобилось на осмысление услышанного. Затем, расставив кусочки по местам, я признался:
— Не могу определиться с отношением к происходящему. С одной стороны, получаю огромное количество полезной информации, с другой — ты уничтожаешь ту, которая уже есть у меня в голове. Целыми секторами сразу.
Неожиданно Монах занервничал.
— Я не хотел ничего подобного. Просто… говорю с тобой.
— Да пожалуйста. Это так, к сведению.
Он выглядел странно. Будь на его месте кто-то другой, я бы предположил, что он очень хочет что-то сказать, но никак не может решиться. Но нужно было учитывать, во-первых, общую разницу мышления как такового, а во-вторых, специфику субъективного отношения к объективным знаниям, которую мне продемонстрировали в начале разговора.
В конце концов, я решился:
— Ну, говори уже. О чём думаешь?
Монах вновь поднял на меня взгляд — полный замешательства.
— О том…
Я терпеливо ждал окончания.
— …что не слышал этого вопроса уже несколько десятков лет.
Первой мыслью было — ну вот, спорол глупость. Но вдумавшись в сказанное, я оторопел: это что, он здесь, получается, на положении изгоя? Никто не интересуется им настолько, чтобы просто спросить, о чём он в этот момент думает? Бедный…
Видимо, на моём лице отобразились все испытываемые чувства. А затем — понимание происходящего ушло окончательно: протянувшись вперёд, Монах коснулся моего плеча и пробормотал:
— Прости. Я совершенно не сержусь, просто удивился. Честно…
— Не сердишься на что?..
— На твой вопрос.
Я поднялся, сел, скрестив ноги так же, как собеседник.
— А… почему ты должен сердиться на мой вопрос?
Мы смотрели друг на друга одинаково растерянными взглядами. Наконец, Одиночка, первым приведя мысли в порядок, произнёс:
— Кажется, мы попали в ловушку культурных различий.
— Причём тут культура? — не понял я.
— Смотри. Как ты отреагируешь, если я спрошу, о чём ты думаешь?
Я задумался. Найдя внутри себя ответ — решил озвучить полностью: в противном случае он стал бы ложью.
— Пожалуй, расскажу. Что-то совсем личное опущу, но суть постараюсь передать, у нас ведь достаточно доверительный разговор.
Монах открыл рот, чтобы что-то сказать, да так и остался.
Меня начал разбирать нервный смех от абсурда всей этой ситуации. Ладно, что мы совершенно не понимали друг друга, так мы вдобавок реагировали на слова друг друга, во-первых, широко и открыто, во-вторых, ровно противоположным образом, что превращало происходящее в полный фарс.
Когда лицо собеседника снова приняло более-менее осмысленное выражение, я спросил:
— И что тебя так сильно удивило? Вот конкретно сейчас?
— Ты будешь смеяться, но я повторю твои собственные слова. Ты одновременно вливаешь в меня новую информацию и вытесняешь ей старую. Я теперь понимаю это состояние, и…
— Тебя это пугает?
— Хм… нет, — на губах Монаха мелькнула знакомая тень улыбки, и я расслабился: всё в порядке. — Хотя должно бы… Ощущения странные, но это не испуг. Скорее… азарт?
Я захохотал. Отстранённо понимая, что это всего лишь результат перенапряжения, но, тем не менее, будучи не в силах спокойно реагировать на услышанное.
Одиночка в это время продолжал приходить в себя. Настраивал контроль за эмоциями, разбирал внутренние противоречия. И, почувствовав себя готовым к продолжению серьёзного разговора — а заодно выбрав наиболее удачный момент, поинтересовался:
— Ты ведь сейчас смеёшься надо мной?
Отдышавшись, я кивнул:
— Ага. Не пойми меня неправильно, но я думал, ты и слова такого, «азарт», не знаешь.
Монах улыбнулся:
— Кажется, понял. Что ж, мы, наконец, встали на путь прогресса.
— Давно пора. Так что тебя удивило-то?
— Хм…
Губы Одиночки дёрнулись. Опустив голову, он принялся теребить подушечки пальцев.
— Не знаю, как это объяснить. У нас, как оказалось, совершенно разные подходы к таким вещам.
— Если тебе это поможет, то я не понимаю ровным счётом ничего. Поэтому можешь говорить так, будто объясняешь с нуля.
— С нуля… Знать бы ещё, где находятся мой ноль и твой.
— Э?
Монах вздохнул.
— Начну с самого основного. У Одиночек… мягко говоря, не принято задавать подобные вопросы. Это вмешательство во внутреннее пространство, причём грубое — за счёт осмысленности действия.
— Вмешательство? Но ведь… это практически побег от реальности! — едва успокоившись, я опять возбудился. — Окружающий мир только и делает что вмешивается во внутреннее пространство!
— Так, да не так. Ты думаешь как Правитель. У Одиночек другое восприятие.
— Ну вот, побег от реальности.
— Можно я договорю? Мне тяжело формулировать, и, если я не закончу мысль, ты можешь потерять часть информации.
Я вернулся на землю. Виновато поёжился под ироничным взглядом собеседника, пробормотал:
— Извини.
— Ничего. Я знаю, что тебя всё это тревожит. Погоди немного.
— Угу…
— Для Одиночек не существует ничего принципиально невозможного. Окружающий мир — всего лишь категория, объединяющая наименее понятные явления с тем чтобы переложить на них всю ответственность. Понимаешь, о чём я?
— Неа.
— Окружающее неоднородно. Оно состоит из отдельных элементов, обособленных друг от друга. И главная составляющая окружающего мира, общество, тоже.
— То есть они не могут справиться со всем окружающим миром сразу и поэтому борются с ним по кускам? Не можешь победить целое общество — побеждай отдельных людей?
— Совершенно верно. Молодец.
— Да ладно. А как это всё связано с запретом на вопросы?
— Непосредственно. Принятие сути Одиночки подразумевает, что ты отделяешь себя от толпы и ориентируешься на себя как отдельную личность. Выделяешь из большого субъекта малый, частный. Личность, что важно — независимую. А независимость определяется невмешательством в твои внутренние дела. К которым относятся и невысказываемые мысли, и мироощущение, и всё остальное.
Я задумался.
— Ты тоже молодец: начинаешь понимать Правителей, даже сумел разъяснить позиции Одиночек «правительскими» терминами. Видимо, исследовательский интерес даёт свои результаты. Можно надеяться на дальнейшее установление взаимопонимания.
— Я тебя огорчу.
— М?
— Это были термины Одиночек, — на губах Монаха плясала улыбка с неразборчивой гаммой эмоций.
— Кхм… Тогда всё плохо.
— Ну, предположим, не всё. У нас есть мы.
— Один маленький разговор между двумя — большой шаг вперёд во взаимопроникновении двух культур?
Монах рассмеялся:
— Я редко понимаю, как вы мыслите, но когда понимаю, это… кажется очень весёлым.
— А у меня наоборот, — вздохнул я.
— То, что понимаешь, кажется грустным?
— Ага. О, ты с первого раза угадал правильный вариант. Похоже, так натренировался, что уже можешь моделировать мои мысли.
— Увы, — Одиночка развёл руками, — я посмотрел на твоё лицо и банально считал эмоции.
— А это не считается проникновением во внутреннее пространство?
— Это — нет.
— Ну, слава богу. Хоть что-то у вас не запрещено.
Я упёр в подбородок кулак и внимательно уставился на собеседника. Сидеть на земле было непривычно, но, боясь нарушить ход разговора — а ну как от позы что-то зависит? — терпел.
— У меня к тебе предложение.
— Да? — Монах заинтересовался.
— На время одного разговора отбрасываем ограничения. Я Правитель, так что ты можешь не бояться лезть, как это у вас называется, в моё внутреннее пространство. А также ты не будешь нервно реагировать, если я буду попирать ваши устои и спрашивать о чём-то личном.
— Выходит, что ограничения есть только у меня, — он усмехнулся. — А что, Правители не уважают внутренний мир друг друга?
— Уважают, разумеется. Но я… если не захочу рассказывать о чём-то — так и скажу. Договорились?
Монах с улыбкой кивнул:
— Договорились.
— Отлично. Дай мне двадцать секунд.
Потянулось молчание. Одиночка снова стал теребить пальцы, а я, сделав вид, что тоже на чём-то сконцентрировался, усердно считал про себя время. Дойдя до двадцати — спросил:
— О чём ты думаешь?
Было видно, что Монах едва удержался от того чтобы вздрогнуть. Но затем рассмеялся:
— Да, у нас так не делают.
— Именно поэтому. Так что?
