6 декабря последовала награда М. В. Родзянко, о пожаловании которой после возвращения А. Н. Хвостова из ставки, я по его поручению, докладывал Танееву и встретил его благожелательное отношение. Это пожалование награды, а затем высокомилостивый прием Родзянко, судя по полученным мною сведениям из Думы и из прессы, внесли успокоение и уверенность в нормальном ходе работ Государственной Думы. Горемыкин был молчалив и в совете министров избегал разговоров по вопросу о созыве Государственной Думы; судя по Куманинской агентуре, вопросом настроения Государственной Думы интересовался. Чем ближе стала подходить средина декабря, тем сведения, получаемые мною из Думы, становились тревожнее, так как, в виду наступающего срока рассмотрения в бюджетной комиссии сметы министерства внутренних дел, из фракционных данных и кулуарных разговоров было видно, что не избежать в бюджетной комиссии выступлений по поводу влияния Распутина. Когда я об этом доложил А. Н. Хвостову, то он уже был по этому вопросу поставлен в известность Родзянко, который по словам А. Н. Хвостова, не видал возможности,[*] в интересах будущего, положить какой-либо предел разговорам на эту тему в бюджетной комиссии. Из дальнейших моих разговоров по этому поводу с А. Н. Хвостовым выходило, что он сумеет, вследствие подготовленной им почвы и намеченного им уже плана ответа своего в бюджетной комиссии, не вносить излишнего раздражения в среду депутатов и тем избежать резкой переходной формулы и надеется, что на этом и окончится выступление по поводу Распутина и в общих собраниях этих разговоров не будет, а в периодической прессе, в виду уже данных по военной и нашей цензуре распоряжений, о Распутине не будет помещено ни одной строчки. В этом направлении были осведомлены и А. А. Вырубова и Распутин, но я не скажу, чтобы это их успокоило, так как они настаивали на непременном условии, чтобы в газетах никаких подробностей о том заседании бюджетной комиссии, где будет затронут разговор о Распутине, не было помещено; в виду этого А. Н. Хвостовым были еще раз отданы по Петрограду и по Москве соответствующие распоряжения самого категорического характера. Действительно, когда приблизился день рассмотрения в бюджетной комиссии сметы министерства внутренних дел, мы получили уже подробные сведения о том, кто именно из депутатов, о чем и в каком духе будет выступать с речами о влияниях Распутина.
В тот день, когда рассматривалась наша смета, я должен был дневным поездом выезжать с докладами к ген. Алексееву в ставку, где мне предстояло также и представиться его величеству, но, тем не менее, интересуясь настроением и первыми речами, я отправился в Государственную Думу. Полуциркульный зал весь был занят не только членами бюджетной комиссии и представителями министерства, явившимися на первое заседание с своими ближайшими сотрудниками в полном составе, но и очень многими членами Государственной Думы, пришедшими специально на это заседание. Мне пришлось слышать речь Савенко с оглашением телеграммы, посланной Распутиным в Пермь назначенному по желанию Распутина тобольским губернатором Ордовскому-Танеевскому, о чем я уже доказывал[*], и половину речи члена Думы Александрова, так что о дальнейшем ходе заседания, репликах А. Н. Хвостова и о личном своем впечатлении я не могу ничего сказать, но, когда через несколько дней я вернулся, то рассмотрение нашей сметы уже было закончено, и я застал А. Н. Хвостова сравнительно довольным исходом, что он при мне и подтвердил А. А. Вырубовой и сказал Распутину. Приближалось затем время открытия Государственной Думы, хотя работы бюджетной комиссии по рассмотрению всех смет еще не были оглашены.
Горемыкин в совете министров вопроса о Думе не подымал, но мне было известно, о чем я и передал А. Н. Хвостову, что он ездил с докладами в Царское Село к императрице. Хотя мы предполагали, что это были обычные его доклады по верховному совету, где он заступал в председательствовании императрицу, но все-таки несколько встревожились; затем у Горемыкина в этот период времени был Распутин, который нам также не говорил о цели своего посещения Горемыкина, а объяснил это свидание желанием вообще его повидать. Все это было подозрительно, и поэтому А. Н. Хвостов решил осуществить свое предположение и поднять вопрос о времени открытия Думы в одном из бывших заседаний. На этом заседании я не был, подробностей не знаю, но, со слов А. Н. Хвостова, насколько помню, — произошло следующее: несмотря на попытки Горемыкина отклонить суждения по вопросу о созыве Думы, обмен мнений, тем не менее, состоялся, и подавляющее большинство стояло на точке зрения А. Н. Хвостова; не высказав своего решения, Горемыкин, закрывая заседание, дал обещание, при докладе государю, доложить заслушанные им мнения министров только государю. Хотя мы предупредили А. А. Вырубову и Распутина, но, тем не менее, узнали затем, что Горемыкин побил нас тем же оружием, которое мы выставляли, — Распутиным, представив происшедшие в бюджетной комиссии выступления против Распутина началом более сгущенным разговорам[*] на эту тему и относительно императрицы в открытом заседании Государственной Думы, причем он указал, что, по имеющимся у него, Горемыкина, данным, Родзянко этому противодействовать не будет. Сведения это[*], конечно, стали достоянием министров, Государственной Думы и прессы, и настроение Государственной Думы резко изменилось. Это было использовано А. Н. Хвостовым в личных и в интересах затронутого в Думе вопроса для того, чтобы всю ответственность за изменившееся отношение Государственной Думы и общее в стране по этому поводу неудовольствие всецело перенести на Горемыкина и убедить высшие сферы принять, для смягчения настроения Государственной Думы, целый ряд мер, начиная с указанного мною изменения обычной формы даваемого в таких случаях указа, составив его в виде рескрипта на имя Родзянко и поставив срок открытия занятий Государственной Думы в зависимости от его, Родзянко, доклада государю об окончании работ бюджетной комиссии. Затем мы рекомендовали посещение государем Государственной Думы и указывали, что перемена председателя совета министров будет служить наглядным для всех доказательством того, что высокие сферы в этом вопросе ответственным считают Горемыкина, поставившего их в необходимость принятия такой меры, как отсрочка созыва Государственной Думы, своим неточным докладом о настроении Думы.
О форме написания указа я свою мысль докладывал и Горемыкину, но он в этом вопросе советовался с министром юстиции и, как я впоследствии узнал, последний собственноручно и писал проект указа. Указ был дан на имя Горемыкина, но, действительно, в несколько измененной редакции, что снова дало повод А. Н. Хвостову отметить неприятное впечатление, произведенное этим указом на Государственную Думу, и снова высказать А. А. Вырубовой и Распутину, для доклада во дворце, о необходимости и это обстоятельство поставить в вину Горемыкину. Если в период докладов Горемыкина императрице и разговоров с Распутиным, последний, а также лицо, его поддерживающее, и переменили свою первоначальную точку зрения на вопрос об открытии Государственной Думы и даже нас не поставили об этом в известность, то и Горемыкин, добиваясь лишь отсрочки времени ее созыва и то условной, зависящий не от воли государя, а от самой Думы, ставил тех, в интересах которых он, якобы, действовал, в более тяжкое, чем было ранее, положение. Поэтому, когда мы, в соответствующем совещании, внушили А. А. Вырубовой и Распутину необходимость проведения двух вышеуказанных последних мер, то естественно, конечно, они увидели в этом наилучший исход из того положения, в которое их лично поставил Горемыкин, и, поэтому, горячо поддержали во дворце эти начинания, которые и были осуществлены.
10.
[Личный характер всех проявлений высших сфер. Дела свящ. Востокова, Восторгова, архиеп. Иннокентия. Отношение к Поливанову. Штюрмер и пятимиллионный секретный фонд на печать. Уход Поливанова. Назначение Шуваева военным министром. Дело настоятеля Федоровского собора Александра Васильева.]
Та же черта личных отношений оказалась[*] и в делах протоиереев Востокова и Восторгова. Выступление отца Востокова в проповедях в приходской подмосковной церкви с преобладающим фабричным составом прихожан и затем помещенная им на страницах издаваемого им религиозного духовного журнала петиция, направленная против влияний Распутина, за подписью его и прихожан, в связи с близостью Востокова в семье[*] Самарина, о чем я уже упомянул, послужили основанием к тому, что его деятельности было придано значение отражающихся влияний Самарина. Поэтому, несмотря на просьбы прихожан, печатные выступления отца Востокова по поводу его пастырской деятельности и отношения к нему специальной назначенной для расследования ее комиссии, епархиальное начальство настояло на исполнении отцом Востоковым требования об уходе его из означенного выше прихода. Только перевод его в уфимскую епархию положил конец возгоревшейся по этому поводу газетной полемике, оставив после себя глубокий след в среде взволнованного отношением к отцу Востокову московского духовенства. Вмешательство в это дело уфимского епархиального архиерея еп. Андрея, в миру кн. Ухтомского, двоюродного брата А. Н. Наумова, как я уже раньше показал, ярого противника Распутина, вызвало со стороны последнего и А. А. Вырубовой неудовольствие против него и владыки митрополита Питирима. В св. синоде уже начались разговоры вообще о деятельности еп. Андрея, его публичных выступлениях по вопросам общественной жизни с либеральным оттенком высказываемых им взглядов, и когда еп. Андрей, не дожидаясь прохождения обновительной приходской реформы, начал осуществлять некоторые ее начала, в особенности в предоставлении прихожанам своей епархии права выбора духовенства, то состоялось даже заседание св. синода, не убедившегося доводами, представленными лично еп. Андреем, и был поднят вопрос об устранении его от епархиального управления. Вопрос этот в дальнейшем не получил осуществления единственно из-за боязни раскола, который мог бы последовать после удаления на покой еп. Андрея, так как св. синод опасался как публичных выступлений со стороны самого владыки с объяснением причин его ухода, так и поддержки прессы, всегда благожелательно относившейся к деятельности еп. Андрея, в чем я, будучи давнишним знакомым и почитателем владыки еще со времени моей службы в Поволжьи, где протекала его миссионерская чреда служения православной церкви, так же уверил и митрополита, и А. А. Вырубову, и Распутина.
