— Возможно, и так, — пожал плечами капитан.
— Думаю, господин полковник, что имам действительно хотел мира или отсрочки, — медленно, обдумывая каждое слово, начал Булакович, — но жесткие, неприемлемые не только для него, но и для любого горца требования остановили его.
— Какие требования? — переспросил Пулло.
— Сдачи оружия, выдачи пленных и беглых солдат, роспуска отрядов и сдачи на милость государя, — закончил Булакович.
— А что же тут плохого, ему б, дураку, хвататься надо было за такое предложение, — сказал Клюге.
— Господин прапорщик прав. Горцы никогда не пойдут на сдачу оружия и выдачу бежавших к ним людей, — возразил поручик Казаналипов. — Это же, с их точки зрения, предательство.
Воцарилось молчание.
— Ну что ж, гора не пошла к Магомету — Магомет пойдет к горе… Так мы и поступим в этом деле.
— А что это такое? — спросил Клюге Казаналипова, указывая на странные письмена, вырезанные на мухуре[67].
— Имена семерых святых, взятые из Алкорана. Это — Яилих, Максалин, Маслин, Мариуш, Добарнуш, Шазануш и Капаштатюш. Эти легендарные святые жили якобы у какого-то вавилонского царя и благополучно спаслись от его мести. Эту печатку с именами святых следует понимать как намек на то, что бог и на этот раз поможет делу правых против неверных, — обстоятельно пояснил поручик Казаналипов.
Письмо было подписано: «Абдугу Гази-Мохаммад».
— «Слуга божий Гази-Магомед», — добавил Казаналипов.
— Будет война… Я хорошо знаю горцев, — задумчиво произнес Клюге. — Благодарю вас, господа, — сказал он, отпуская офицеров.
Утром, после завтрака, Небольсин и Булакович пошли в штаб.
— Вы мне пока не нужны, господа. Да и вряд ли генерал, уставший с дороги, примет вас. Отдыхайте и вы, — сказал Клюге, — тем более что мы все сегодня приглашены госпожой Чегодаевой к пяти часам на парадный обед. И вы в том числе, прапорщик, — обратился он к Булаковичу.
— Покорно благодарю.
— Пойдем на Сунжу, — предложил Небольсин, — в такую теплынь неплохо нырнуть в воду.
— Охотно.
Забрав полотенца, они спустились к реке, где в стороне от моста находилась купальня. Офицеры разделись, полежали на песке и затем, окунувшись в воду, поплыли, перегоняя друг друга.
Солнце поднималось над Грозной. Небо было ясным. На чеченские горы ложился отсвет багрово-красных лучей.
— Как разлитое красное вино, густое и терпкое, — сравнил Небольсин.
— Нет, скорее как алая, живая кровь, которая очень скоро прольется в горах и долинах, — ответил Булакович.
Друзья выбрались из воды и с наслаждением улеглись на мокром, шершавом песке.
— Алексей Сергеевич, если нетрудно, скажите, почему вы посоветовали имаму не приезжать в крепость? — спросил Небольсин.
Булакович долго не отвечал. Лежа на спине, он разглядывал небо, высоко-высоко проползавшие облачка, затем, повернувшись к капитану, сказал:
— Бывают времена, когда каждый порядочный человек должен стать на защиту свободы, на сторону правды, чем бы это ему ни угрожало… иначе потеряешь уважение к себе. А почему вы?
— Тоже потому, Алексей Сергеевич, — коротко ответил Небольсин.
Друзья долго молчали. Речной песок накалялся под лучами солнца, прохладный ветер набегал из-за Сунжи.
— В день четырнадцатого декабря я был на Кавказе… — наконец сказал капитан, — а людей, вышедших на Сенатскую площадь, почитаю героями.
— Спасибо, — сердечно поблагодарил Булакович и снова улегся на песок.
Это был весь их разговор, связанный с поездкой к имаму.
— Я не пойду к Чегодаевым, — помолчав, сказал Булакович.
— Почему?
— У самодовольного господина Чегодаева мне тяжело…
— Но ведь приглашала вас Евдоксия Павловна! При чем тут этот господин?
— При всем… решительно при всем. Когда я вижу или слышу его, передо мной встает весь тот Петербург, с которым хотели покончить мы. Ведь Чегодаев — живое олицетворение нашей системы с ее тупой жестокостью, лицемерием казенного моралиста…
— А она? — с любопытством спросил Небольсин.
— Она милый и, по-видимому, хороший человек, с чуть заметным сумасбродством в мыслях… но это сейчас модно… — улыбнулся Булакович. — К тому же, дорогой Александр Николаевич, с последней оказией я получил из Москвы письмо. Матушка моя сильно болеет, что с нею — не знаю. И сейчас мне не до званых обедов и вечеров.
— Пишет вам Агриппина Андреевна? Что с нею?
— Письмо и от нее, и от пользующего ее врача.
— Я попрошу генерала, чтоб вам разрешили отпуск по семейным причинам в Москву.
Булакович грустно улыбнулся.
— Вряд ли дадут. Попытайтесь. Буду вам очень признателен. Прошу вас объяснить госпоже Чегодаевой мое отсутствие именно этой причиной.
— Хорошо.
Ударила крепостная пушка. Это был выстрел Кавказской линии, означавший двенадцать часов пополудни, введенный генералом Вельяминовым по всем крепостям.
— Полдень. Пора и домой, — сказал Небольсин.
Офицеры оделись. Вода, ветерок, безмятежный отдых под лучами солнца освежили их.
Когда Небольсин вошел в гостиную Чегодаевых, там было уже несколько человек: Пулло с супругой, генерал Коханов, Клюге, коллежский советник Богатырев, один из помощников Чегодаева, вместе с женой и свояченицей, барышней на выданье, около которой стоял Куракин.
— Вот и вы, слава богу… живы и благополучны! — встретила его Евдоксия Павловна.
— Абсолютно цел и невредим! И как и обещал — первый визит к вам, Евдоксия Павловна, — целуя руку хозяйки, сказал капитан.
— Вы обязательный и учтивый человек, мосье Небольсин, — жеманно сказала Коханова. — И отлично сделали, что с первым же визитом явились сюда. Даже представить себе не можете, как взволновалась Евдоксия Павловна, узнав о вашем отъезде к этому мулле. Я понимаю ее тревогу. Я тоже была обеспокоена за вас… горы, дикари… — качая головой, продолжала генеральша.
— Наоборот, — делая общий поклон, возразил Небольсин, — я был рад встретиться с Кази-муллой, познакомиться и с ним, и с его мюридами.
— Уж так ли? И что же нашли в этом диком вожде?
— Доброго и разумного человека.
В сенях раздались голоса.
— Его превосходительство с супругой, — сказал Чегодаев и поспешил навстречу Вельяминову.
Обед прошел шумно, в веселых тостах; пили за дам, за хозяйку, за его превосходительство Вельяминова, затем за остальных генералов и за доблестные кавказские войска.
Вельяминов был весел, прост и доступен настолько, что все дамы объявили его самым милым и приятным генералом, когда-либо находившимся на Кавказе.
— О, нет! Самый любезный генерал, почитаемый всеми красавицами Кавказа, — это Алексей Петрович Ермолов, я же только второй, — пошутил Вельяминов. — А посему прошу поднять бокалы за его здоровье!
Дамы чуть пригубили, а мужчины выпили за здоровье бывшего «проконсула Кавказа».
Около семи часов вечера Небольсин вместе с остальными гостями покинул дом Чегодаевых.
Вернувшись домой, Небольсин написал несколько писем в Петербург, затем взял присланный ему Модестом новый роман Вальтера Скотта и стал перелистывать его.
Было уже поздно, Небольсина клонило ко сну.
В сенях раздались шаги, и в комнату вошел возбужденный Чегодаев. Не отвечая на приветствие хозяина, он резко сказал:
— Я пришел к вам, капитан, незваным для немедленного объяснения…
— Я не совсем понимаю вас, — удивленно сказал Небольсин, — что, собственно, угодно вашему превосходительству?
Чегодаев повел глазами по сторонам, вынул из кармана платок, обтер лицо и сухим, совершенно канцелярским голосом сказал:
— Я имею в виду, милостивый государь, то, что моя супруга, Евдоксия Павловна, три дни назад имела свидание с вами. Да-с! Не думайте отпираться. Она ночью была у вас и вернулась только во втором часу… Что имеете сказать на это?
Он выдохнул воздух и, перегнувшись через стол, устремил на Небольсина тяжелый, неподвижный взгляд.
Капитан пожал плечами, выбил из трубки пепел и, отложив в сторону длинный вишневый чубук, произнес:
— Совершенно верно. Евдоксия Павловна действительно приходила сюда. Что еще?
— Нет, что вы можете сказать по сему случаю? — возбужденно сказал Чегодаев.
— Надеюсь, что Евдоксия Павловна сказала вам, зачем она приходила сюда. По-моему, лишь оттого, что ей скучно, что вы в разъездах и уделяете ей мало внимания.
— Меня не интересует ваше мнение, я спрашиваю, зачем она приходила сюда, пользуясь моим отсутствием, и что произошло здесь, — запальчиво перебил генерал.
— Вы дурно думаете о вашей супруге, вы скверно оцениваете и меня, перебивая мои слова, это потому, что вы плохо воспитаны и не умеете себя вести на людях… — беря вишневый чубук и затягиваясь, сказал Небольсин. — Значит, вы не хотите курить? — продолжал он, видя, как взбешенный Чегодаев оттолкнул предложенный ему черешневый чубук.
