— Я, милостивый государь, пришел к вам не для курения жуковских табаков и праздного разговора, — впадая опять в сдержанно-канцелярский тон, сказал Чегодаев. — Я вас прошу как благородного человека — а пока я все еще считаю вас таковым — сказать, что произошло во время ночного посещения Евдоксии Павловны между вами.
— Представьте, ничего, — пожимая плечами, холодно ответил Небольсин. — Я не назначал ей, как вы полагаете, свидания, ничего не знал о ее визите, был совершенно неподготовлен к этому, в домашнем сюртуке, словом, не ожидал никого, а тем более уважаемую всеми даму. И поверьте, милостивый государь, своим поведением и почти допросом вы ставите ее, а в первую очередь себя, в… — он пожал плечами, — в очень странное положение…
Чегодаев исподлобья глянул на капитана, несколько секунд молчал, затем сдержанней сказал:
— Я верю вам. Однако зачем же она приходила и что произошло в эти два часа?
— Ничего, ровным счетом ничего… во всяком случае, того, чего опасаетесь вы… Евдоксия Павловна ушла в таком же странном возбужденном волнении, в каком пришла сюда, — капитан отложил в сторону чубук, — в этом я даю слово дворянина и русского офицера. А зачем она приходила, что побудило ее в неурочный час посетить меня и что происходит у вас в семье, следовало б вам знать самому, ваше превосходительство… я чужим делам не ответчик… не интересуюсь ими.
Чегодаев не сводил покрасневших, немигающих глаз с Небольсина, которому уже прискучил этот нелепый разговор.
— Нич-чего не понимаю… Какие дела творятся в семье?.. — Генерал растерянно поднялся с места, затем снова сел. — Я сказал ей: «На тебя нашло омрачение… это пройдет, это случается…» Она ответила: «Нет… это навсегда… я люблю его». Это вас, вас она любит навсегда, — с отчаянием и дрожью в голосе сказал Чегодаев.
Небольсину стало жаль этого уже немолодого, скучного человека.
— Что я могу сделать, если она действительно полюбила меня?.. — разводя руками, признался он.
— Да, — покорно согласился, опустив голову, Чегодаев.
— Зачем вы взяли ее с собой? Ведь она светская женщина, привыкшая к обществу, столице, театру…
— Я боялся оставить ее одну, — опуская еще ниже голову, прошептал Чегодаев. — Я думал, что на Кавказе, среди этих диких мест, ей и в голову не придет подобное… Да и с кем? — совсем уж глупо задал вопрос Чегодаев, даже не замечая бестактности сказанного.
Опять наступило молчание.
— Знаете что, — предложил вдруг Небольсин, желая, чтоб прервался этот глупейший разговор и генерал ушел, — знаете что, мы коснулись таких интимных подробностей, что сейчас надо просто успокоиться и выпить по стакану вина. Ей-богу, оно лучше подействует на ваши нервы и голову, чем этот трудный, затянувшийся разговор.
Он был убежден, что этот непьющий, чинно-респектабельный петербургский чиновник откажется от такого армейского предложения, да к тому же сказанного тоном, каким бурбоны-прапорщики приглашали других скоротать вечерок за вином. Но, к его удивлению, Чегодаев с готовностью согласился.
— Спасибо, буду рад вашему гостеприимству.
— Се-е-ня! — поворачиваясь к двери, за которой, несомненно, находился его «верный Личарда», закричал Небольсин.
Спустя полминуты дверь приоткрылась.
— Изволили звать, Александр Николаич? — глядя невинными глазами на Небольсина, спросил Сеня.
— Вина нам, Сенечка, закуски какой-нибудь. А может быть, рому? — повернулся он к неподвижно сидевшему Чегодаеву.
— Можно и рому, — покорно согласился тот.
Пока Сеня приготовлял на стол, оба молчали, но было видно, что гость находится где-то далеко, во власти своих дум.
«Тяжело ему, бедняге», — с невольным сочувствием подумал Небольсин, глядя на подергивающееся лицо и беспокойные глаза гостя.
— Прошу, — наполняя серебряную чарку ромом, предложил он.
Чегодаев взял ее и разом, обжигаясь, с трудом выпил.
— Сеня, ты можешь быть свободен.
— Слушаюсь, Александр Николаевич, — ответил Сенька и плотно притворил за собою дверь.
Небольсин с удивлением и беспокойством увидел, как Чегодаев налил себе вторую стопку.
— Это крепкий, очень крепкий ром… Ямайский, — предупреждающе начал Небольсин.
— Ничего… сегодня можно… — отпивая больше половины чарки, сказал Чегодаев. — Я хочу выпить много, я… — он не находил слов.
— Ради бога, все перед вами. Только я знаю, что вы не пьете, как бы этот напиток не повредил вам… — осторожно предупредил Небольсин.
— Наоборот… как раз сегодня я хочу выпить так, чтобы я… вы… — опять не находя нужных слов, заговорил Чегодаев. Было видно, что какая-то мысль обуревает, его, но он не то стесняется ее, не то не находит нужных, точных, соответствующих слов.
— В таком случае, ваше здоровье, — сказал Небольсин.
Они чокнулись и разом допили свои чарки.
— Вы ешьте, — придвигая гостю сыр, копченую рыбу и чурек, угощал Небольсин.
— Съем, но только после третьей, — решительно произнес Чегодаев таким не свойственным ему тоном, что Небольсин внутренне усмехнулся.
Выпили по третьей, и, хотя было видно, что Чегодаев не умел пить, обжигал горло и крепкий ром глушил его дыхание, он все же еще раз залпом осушил свою стопку и только тогда, отломив кусочек соленого тушинского сыра, закусил им.
Небольсин с интересом наблюдал, как крепкий ром быстро действовал на чиновного петербургского гостя. Лицо Чегодаева покраснело, глаза заблестели, движения стали резче, а манера держаться — свободней.
Капитан отодвинул ром и налил Чегодаеву столового вина.
— Думаете, пьян его превосходительство? — усмехнулся гость. — Нет еще, но благодарю за заботу. Вы действительно славный человек, и в вас вполне может влюбиться любая светская дама, — чуть развязно сообщил ему Чегодаев и, подняв стакан с вином, вызывающе сказал: — Ваше здоровье, Александр Николаевич, только это еще не последняя… Я… я… сам замечу, когда будет таковая…
Они выпили еще и еще. Чегодаев почти ничего не ел, едва притрагиваясь к сыру. Наконец, после третьего стакана, он отставил вино в сторону, замолчал, задумался и, как бы позабыв о хозяине, тихо произнес:
— Да… дорогой мой, таковы-то дела…
Ничего не понявший из этой фразы Небольсин молча набил табаком вишневый чубук и собирался закурить от угольков, заранее принесенных в тазике Сеней.
— Знаете что, Александр Николаевич, давеча вы предлагали мне покурить, я отказался. Дайте сейчас. Хотя я редко курю, и только сигары и пахитоски, но сейчас… — он передохнул, было видно, что ром и вино уже достаточно опьянили его, — сейчас с удовольствием выкурю чубук.
— Вам какого табаку? Турецкого или Жукова? — с любезной готовностью спросил Небольсин.
— Какой покрепче? — поинтересовался Чегодаев.
— Да Жуков, конечно… Он попроще, но и покрепче будет.
— Его, пожалуйста…
Небольсин, понимая, что гость не столько пьян, сколько находится в душевном смятении, набил поплотнее жуковским табаком черешневый чубук и, раскурив его, передал гостю.
Чегодаев раз-другой затянулся, закашлялся и, чуть не поперхнувшись, одобрил:
— Крепкий… настоящий горлодер.
— Армейский, его все больше юнкера да прапорщики курят, — пояснил Небольсин, чувствуя, что все эти разговоры и манипуляции с табаком являются чем-то вроде прелюдии к разговору, который хочет начать и никак не решится Чегодаев.
— Юнкера любят курить его, запивая чихирем, а мы за неимением такового выпьем еще по чарке рома, — сказал капитан.
Чегодаев благодарно взглянул на него и охотно осушил свою стопку.
— Вы умный человек, Александр Николаевич, — робко и неуверенно начал он, — вы понимаете, что мне сейчас куражу не хватает… Спасибо… Меня не удивляет, что такая женщина, как Евдокси, полюбила вас…
«Куда он гнет?» — опять подумал Небольсин, ожидая дальнейших слов Чегодаева.
— Скажите честно, вы любите ее? — вдруг спросил Чегодаев.
— Не знаю, — сухо, уже злясь, ответил Небольсин.
— И… и… у вас ничего с нею не было? — глухо произнес Чегодаев.
«Пошел вон!» — хотел было крикнуть капитан, но Чегодаев как-то съежился, посерел, показался ему столь маленьким и беззащитным, что слова застыли на устах Небольсина.
— Что с вами? — тихо, участливо спросил он, кладя руку на плечо Чегодаева.
Гость тяжело, порывисто дышал, а лицо его было так жалко, что Небольсин сказал:
— Вам плохо? Выпейте воды.
— Нет, Александр Николаевич, мне тяжело… Дайте слово, что то, что скажу вам, никогда, ни-ког-да не скажете никому, — прерывающимся шепотом, испуганно и умоляюще проговорил Чегодаев.
— Но что именно?
— Нет, дайте слово благородного человека, я верю вам и тогда скажу… — со страдальческой миной на лице продолжал Чегодаев.
