С большим вниманием всегда отмечает Гомер и супружеские и вообще любовные отношения — Зевса и Геры (Илиада, XIV, 153–353), Афродиты и Ареса (Одиссея, VIII, 266–369), Париса и Елены (Илиада, III, 428–448), Одиссея и Пенелопы (например, сцена в кладовой, Одиссея, XXI, 42–58).
Гомер очень любит подчеркивать супружеские отношения после примирения — Зевс (Илиада, I, 611) "почил, и при нем златотронная Гера". Когда Афродита перенесла Париса, после его неудачного поединка с Менелаем, в спальню Елены (III, 448), "рядом друг с другом они улеглись на кровати сверленой". Алкиной (Одиссея, VII, 347) с наступлением ночи "в покоях высокого дома улегся, где с госпожою супругой делил и постель он"; Одиссей и Пенелопа, после долгой разлуки (XXIII, 296), "с радостью воспользовались своей старой кроватью"; о Кирке Одиссей говорит (X, 347): "Я немедля взошел на прекрасное ложе Цирцеи" (да, впрочем, это было придумано самим Гермесом, X, 297); даже Ахиллу среди его боев и скорбей по умершем Патрокле не мешает его (Илиада, XXIV, 676) "румяноланитная" Брисеида. У нимфы Калипсо Одиссей прожил, хотя и против своей воли, целых семь лет в ее глубокой и таинственной пещере; и даже когда он собирается домой к верной супруге, о которой он плакал, он еще раз проводит ночь с своей обворожительной хозяйкой-нимфой (Одиссея, V, 225–227):
А солнце зашло, и сумрак спустился.
Оба в пещеру вошли, в уголок удалились укромный
И насладились любовью, всю ночь провели неразлучно.
Во всех этих сценах нет какого-либо более глубокого содержания. Тем не менее эта физическая и любовная стихия дана тут как-то возвышенно, наивно-серьезно, невозмутимо, иной раз чуть-чуть юмористически, иной раз игриво. Эпическое здесь представлено у Гомера как предмет художественного любования. Общаться с женщиной, думает Гомер, и усладительно и божественно, не только "правильно" /благо/ (agathon) (Илиада, XXIV, 130), но именно божественно. Парис, у которого "нежная шея" (III, 371), "пышные волосы" (55) и "образ красивый" (44), так поучает слишком строгого Гектора (64–66):
…не порочь мне прелестных даров золотой Афродиты;
Нет меж божественных славных даров не достойных почтенья.
Гомер и самые интимные человеческие отношения умудряется представить красивыми, нисколько не углубляясь в их внутреннее содержание. Почивание Зевса и Геры на Иде (Илиада, XIV) — верх такой красоты, возведения элементарной жизненной стихии в перл возвышенной и торжественной красоты. Вокруг ложа Зевса и Геры вырастают чудные цветы, само оно прикрыто золотым облаком. Брачный союз делает красивее и тех, кто вступает в этот брак. После встречи с Анхизом у Афродиты "ярко сияли ланиты той красотою нетленной, какою славна Киферея" (Гимн. IV, 174). Да и сочетание Анхиза и Афродиты происходит не иначе, как (166) "по божеской мысли и воле". Тут самое важное то, что любовь у Гомера нисколько не романтическая и даже вообще не психологическая (наилучший пример — это связь между Одиссеем и Пенелопой, раскрытая со стороны экономической, хозяйственной, патриотической. — какой угодно, но только не романтической и даже вообще не психологической). И все-таки этот простой факт любви и связи дается возвышенно, наивно-мудро, убедительно, т. е., говоря кратко, эпически.
Тут и торжественность и даже какая-то удивительная серьезность, и наивность, и детская простота. Дается бесконечно подробный рассказ и в то же время эпические штампы и стандарты. Тут и невероятное глубокомыслие, и резвые восторги раннего детства, все мудро и все легкомысленно, и божественно, и человечно.
10. Рудименты прежнего общественного развития
В заключение обзора общественной картины героического века у Гомера следует сказать, что и эта картина и весь этот век мыслятся им отнюдь не в каком-нибудь изолированном виде; но, несомненно, все это мыслится в окружении огромного количества различных народов и племен, социальная характеристика которых часто остается неясной, но зато иной раз обладает весьма яркими и своеобразными чертами, указывающими на седую старину.
а) Народы (кроме феаков). Если взять одну Азию, то из азиатских племен у Гомера фигурируют эфиопы, эрембы, солимы, финикийцы, ликийцы, карийцы, фригийцы, меонийцы, земля амазонок и ализонов, пафлагонцы, мизийцы, лелеги, киликийцы, аримы, пеласги. В Африке находим опять-таки эфиопов, тех "безупречных эфиопов", которых боги так часто посещают ради пиршества; карликов-пигмеев, которые сражаются с прилетающими к ним каждую зиму журавлями (Илиада, III, 17); лотофагов, которые питаются только сладким лотосом, а лотос этот дает забвение всей жизни (Одиссея, IX, 83-105).
В Европе первый народец, с которым столкнулся Одиссей после отплытия из Трои, — свирепые киконы (IX, 39–61). Более красочно представлены лестригоны, дикий народ людоедов, "похожих на гигантов"; а жена лестригонского царя даже прямо представляла собою гору (X, 81-132). Эти лестригоны жили на острове Сикания, который также носил имя и Тринакрии. Тут же жило и племя каких-то "буйных гигантов" (VII, 58) и, главное, киклопы. Этим последним, как известно, посвящен значительный эпизод в "Одиссее" (IX, 106–566). Это дикое племя людоедов, живущих скотоводством и не знающих земледелия, поскольку сама земля родит все необходимые для их жизни растения. Киклопы — гордые и злые, не знают никаких законов, самовластно распоряжаются своими женами и детьми и вообще не знают никакого права и суда. Гомер явно дает здесь карикатуру на старинное дикое общество и явно иронизирует над ним с точки зрения человека цивилизации.
На острове Эолии царь Эол, "милый бессмертным богам", имеет кровнородственную семью, потому что его сыновья женаты на всех его дочерях, так что самый дикий матриархат объединяется здесь с очень зрелым патриархатом (Одиссея, X, 1-75). Упомянем еще таинственный народ — каких-то киммерийцев, живущих по ту сторону Океана и погруженных в вечную тьму, куда не проникает ни один луч солнца (Одиссея, XI, 13–19). Что это за народ, у Гомера ничего не сказано. Но ясно, что это нечто сказочное, весьма далекое от того, что мы обычно именуем гомеровским героическим обществом.
Таким образом, блестящее героическое общество, утонченно и углубленно изображаемое у Гомера, в эпическом стиле зрелой общинно-родовой героики, окружено у него огромным количеством разных других обществ, несущих в себе рудименты прежнего социально-исторического развития, вплоть до кровнородственной семьи. Единственный народ, который мыслится у Гомера, по-видимому, даже выше общего уровня героического общества и в значительной мере является как бы некоего рода идеалом, это — феаки, населяющие остров Схерию.
б) Феаки. Прежде всего любопытно то, что в изображении феаков содержатся действительно древние рудименты человеческого общества, а именно матриархата. Фактическим правителем: феаков является не царь Алкиной, но его жена Арета, которая является к тому же его родной племянницей и которую народ почитает "как бога" (Одиссея, VII, 63–77). С просьбой о приюте Одиссей обращается не к Алкиною, а к Арете (141–152), и об этом предупреждает Одиссея сама Навсикая (VI, 310–315) и даже Афина (VII, 53–55). Будучи умной и ласковой, она разрешает споры даже и мужей (73 слог). Ей передают все подарки, собранные для Одиссея (VIII, 419 слог). Она считает Одиссея лично своим гостем (XI, 338). Ей ни в чем нельзя возражать, и в сравнении с ней Алкиной является исполнительной властью (344–350). Во время прощания с феаками Одиссей подает кубок с вином не Алкиною, но опять-таки Арете и желает ей быть счастливой своим народом, детьми и, что наиболее странно, царем Алкиноем (XIII, 56–62). Заметим, что и самое имя Ареты указывает на "мужество" и "доблесть". Формально управителем страны является, конечно, царь Алкиной, и его тоже почитают "как бога" (VII, 10 слог), однако и в формальном отношении власть Алкиноя чрезвычайно ограничена, так как при нем состоит целый большой совет старейшин (186–189), которые даже распоряжаются и им самим (155–169). Эти старейшины все время называются "вождями" и "советниками" (VIII, 11, 26, 387) и даже "царями-скипетроносцами" (41). В одном месте (390 слог) Алкиной прямо говорит, что его остров управляется двенадцатью царями, а он сам — тринадцатый.
Наконец, на большую древность образа феаков указывает и то, что они находятся в прямом и непосредственном общении с богами и что боги являются к ним в своем собственном виде. Это рудимент тех времен, которые еще совершенно не были затронуты никакой рефлексией и когда самые обыкновенные факты человеческой жизни трактовались буквально как божественные. Вот эти интересные слова Алкиноя о богах (VII, 201–206):
… они нам обычно являются в собственном виде
Каждый раз, как мы славные им гекатомбы приносим,
Там же пируют, где мы, и с нами совместно садятся.
Даже когда и отдельно идущий им встретится путник,
Вида они своего не скрывают пред ним, ибо очень
Близки мы им, как киклопы, как дикое племя гигантов.
Вместе с тем, однако в том сложном социально-историческом комплексе, который представляют собою феаки, содержатся весьма интенсивные черты и более позднего развития. То, что они оказываются отличными мореплавателями, это черта, хотя и более поздняя, но она сама по себе еще ничего не говорит о разложении общинно-родового строя. Однако, двигая свои корабли при помощи весел, они все же дают направление им исключительно только своими мыслями; они мысленно приказывают своим кораблям двигаться в том или ином направлении, и те двигаются. Кроме того, на очень большую изнеженность, избалованность и постоянное роскошество указывает сам Алкиной (VIII, 248 слог):
