за плечи. — Что ты опять себе напридумывала? Каких мелодрам пересмотрела?
Катю передернуло. Она скинула Сонькины руки и, снова вскочив, обернулась к ней. Гнев так и рвался наружу, и Катя наконец перестала его сдерживать.
— Я пересмотрела мелодрам? — выкрикнула она, не заботясь о том, что ее могут услышать родители. — Я напридумывала? А ваши с Давыдовым признания в любви мне, вероятно, тоже послышались? И твое приглашение его в Питер на политех? И его обещание не сопротивляться? И его восхищение твоей проницательностью и твоей чуткостью? Ты очень чутка, Бессонова, просто феноменально! Так прояви ее, наконец, услышь меня и исчезни из моей квартиры и моей жизни! Ну! Я жду! Или мне уйти самой?
Она едва могла дышать от переполняющей боли и почти упала обратно в кресло от облегчения, когда Бессонова наконец отступила. Однако дальше Сонька сделала то, чего Катя никак не ожидала. Она достала телефон и уткнулась в него, бормоча какую-то песню и не обращая на Катю ни малейшего внимания. Катя ждала, не чувствуя в себе сил начинать новую битву. Но если Бессонова ее вынудит…
— Этот разговор ты слышала? — наконец спросила Сонька и нажала в телефоне какую-то кнопку. В трубке послышался щелчок, а дальше она заговорила голосом Бессоновой: «Лучи света тебе, Давыдов! Я сегодня всех люблю! И тебя больше всех, мой отважный друг!»
Следом раздался смешок Давыдова и его веселый голос, заставивший Катю содрогнуться: «Я тоже люблю тебя, Сонь. Ты по делу или исключительно в чувствах признаться?»
«Если скажешь, что Катерина сама своего Олега отшила и при этом не собирается счеты с жизнью сводить, я тебе не только в любви признаюсь, но и теплое место в нашем универе подберу», — ответил ему в тон Сонькин голос, и Катя уже знала, что услышит дальше. Эта фраза три с лишним недели не давала ей покоя, но сейчас ударила еще больнее, чем в первый раз:
«Теплое место в Питерском политехе — это предел моих мечтаний, Соф. Прямо сейчас выезжать или можно все-таки в кино сходить?»
«И ты в кино? — не дал осознать всей истины Сонькин голос и тут же продолжил уже с какой-то затаенной радостью: — Погоди, уж не с Катюхой ли? На ночь глядя? Последний ряд, Давыдов? Да ты времени даром не теряешь!»
«Ты удивительно догадлива, Сонь, и потрясающе проницательна. Мне всегда это в тебе нравилось. Остальные вопросы, надеюсь, могут подождать?» — согласился Ромка, объясняя Кате свой первый — совершенно невинный — комплимент, а она перестала дышать.
«Могут, — согласилась Соня и вдруг посерьезнела: Катя и не знала, что она может так говорить. — Кроме одного. Я помню, о чем мы с тобой в прошлый раз говорили, Давыдов, поэтому убеди меня, ради бога, что ты не просто очередное обещание свое выполняешь! Что тебе есть до Катюхи дело! Что ты не добьешь ее, в конце концов, когда она в тебя влюбится! Иначе я, честное слово, приеду и задушу тебя твоими же браслетами».
Катя быстро заморгала и потерянно посмотрела на Соньку. В душе начинался настоящий раздрай. Неужели Бессонова могла это говорить? Неужели могла заботиться о ней, да так, что позвонила бывшему однокласснику и потребовала у него гарантий Катиного спокойствия? И Ромка их дал?
«Если такое случится, я приеду к тебе сам и даже не буду сопротивляться», — на полном серьезе заявил он, и Катю обожгло стыдом. А она-то ведь каких только пошлостей не придумывала на эту фразу. А оказалось…
«Значит, признаешь, что запал на Катерину еще в школе? — рассмеялась телефонная Сонька, добивая. — Я-то помню, как ты смотрел на нее все время, но кто б мне поверил?»
«Поменьше экспериментируй, Соф, тогда и проблем с доверием не будет», — отозвался такой же телефонный Ромка удивительно невинной фразой, из которой Сорокина тоже умудрилась построить каменных колоссов. Права Сонька, напридумывала и пересмотрела. А Ромка… Неужели он с самой школы ее любил? Ведь на танец почему-то хотел пригласить. И не решился, потому что она кусалась. Она все время кусалась, и в этот раз тоже укусила. Как бешеная собака. От которой нет исцеления.
«Ты еще учить меня будешь! — между тем изгалялась в остроумии телефонная Сонька. — Ладно, дуй в свое кино и не смей мне Катьку обижать! Она… наивная очень и ранимая, на самом деле, Ром, хоть и бесит иногда со своим тиранством! Но она заслуживает того, чтобы ее ценили и любили. По-настоящему».
Сонька, на которую Катя, оказывается, все еще смотрела, неожиданно расплылась, а щеки стали мокрыми. Душу заполнило теплом от таких необыкновенных Сонькиных слов, а сердце сжалось, выпуская на волю раскаяние. Рехнулась — это еще мягко сказано. Соньке следовало бы по щекам отхлестать подруженьку за ее подозрения и за ее поведение. Но телефонный Ромка сделал это куда вернее, просто приняв Сонины слова и порадовавшись ее чуткости. Сонька еще посоветовала ему приберечь свои комплименты для Сорокиной, и разговор на этом закончился. А Катя сидела в кресле, придавленная чувством вины и собственной ошибки, смотрела завороженно на Соньку и не могла даже слова выговорить. Значит, вот как все было на самом деле? Значит, вовсе и не задумывали подлость самые близкие люди, а наоборот, заботились о ней, дорожили ей и — любили ее? А она в ответ…
Господи!..
— Надеюсь, ты не думаешь, что я прямо сейчас все это мысленно записала? — ехидно спросила Сонька, но Кате было наплевать на ее ехидство. Подруга имела права на любые упреки, и Катя вынесла бы их без единого возражения, лишь бы Сонька простила ей гадкие мысли про нее, потому что Ромка…
Ромка не простит.
Разве можно простить предательство?
Катя вскочила, бросилась к двери, распахнула ее, едва не сорвав с петель. Не одеваясь, не в силах ждать ни одной лишней секунды, она на одном дыхании преодолела три этажа, отделяющих их с Ромкой квартиры, и забарабанила кулаками в его дверь. У нее не было никакой надежды, что Ромка откроет, но и сил дальше тонуть в болоте собственной вины не было тоже. Она должна была увидеть его лицо —
