пять дней перевернули всю жизнь с ног на голову! И никакого матана не хватит, чтобы заставить о них забыть! И вычеркнуть предателя Давыдова из собственного сердца.
В накатившей горечи Катя взяла в руки телефон и покрутила его. Хоть бы позвонил кто-нибудь: поболтать, отвлечься. Но кто станет звонить ей на новый номер? Старую симку Катя выкинула в окно, когда телефон высветит ей в окошке имя Бессоновой: уж с ней Катя говорить не хотела вовсе. Как это забавно, должно быть: твой парень и твоя лучшая подруга. Катя всегда в фильмах жалела героинь, оставшихся сразу без двух самых близких людей, но никогда не думала, что окажется на их месте. За воспоминания о Бессоновой Катя отправляла себя учить химию, но победа над ней не шла ни в какое сравнение с победой над матаном. Матан она победить не могла. Он был сильнее нее.
Катя посмотрела в окно: там вовсю светило апрельское солнце, так и выманивая на прогулку. Но гулять Катя не хотела. Не хотела она и рисовать: кажется, ни разу за три недели не взяла в руки карандаш. Музыка в наушниках играла сплошь романтическая либо совсем уж печальная, а в последнее свое включение телевизора Катя наткнулась на «Обыкновенное чудо» — и едва не разрыдалась. Как так получилось, что все любимые ею вещи вдруг оказались связаны с Давыдовым? Она рисовала для него, она проживала жизнь Шварцовских героев — вместе с ним, даже погода теперь вызывала воспоминания о нем: солнце — и воздушный змей; снег — и Айвазовский; ветер — и каток. И везде Ромка, Ромка, Ромка! Его озорной взгляд, его искрометная улыбка, его насмешливый голос… Может, надо было взять себя в руки и сказать ему в лицо все, что она думала о его предательстве? А она малодушно сбежала от него — и теперь маялась из-за собственной трусости. Что ж, так ей и надо! В следующий раз умнее будет! И взрослее.
— Искренне надеюсь на это, Сорокина! — раздался от двери ироничный голос, и Катя вздрогнула, не веря собственным ушам. Обернулась, уверенная, что двинулась в своих переживаниях.
— Бессонова?
Нет, не призрак: Сонька собственной персоной стояла перед ней, в ее комнате, откинувшись спиной на дверь и скрестив руки на груди. В ее взгляде читалось такое презрение, словно Давыдов нажаловался ей на Катину выходку с Олегом и Бессонова приехала клеймить подругу позором.
— Бессонова! — кивнула Сонька и еще сильнее впечатала Катю в компьютерное кресло. — Собственной персоной! Три часа на самолете — и могу наконец лицезреть тебя, подруженька! Ну здравствуй! Соскучилась!
Катя невольно поежилась от ее обвинительного голоса и тут же одернула себя. Стоп! А не ей ли надлежит обвинять и втаптывать? Не ее ли обманули и предали? Не она ли не желает ни видеть Бессонову, ни общаться с ней? Так какого черта?
— Не могу ответить тебе тем же, — огрызнулась она и тайком вдохнула, овладевая собой. — Надеялась, что ты поймешь это по телефону, но, очевидно, придется объяснять лично.
Однако Бессонова даже не смутилась.
— Объясни, сделай милость! — заявила она. — Я за этим, собственно, и прилетела. Потратила единственный выходной. И меньше всего хочу слушать твои агрессивные высказывания и видеть твою постную физиономию!
Катя нахмурилась: Бессонова была в своем репертуаре. Вот только Катю с недавних пор перестало это забавлять.
— Не смотри и не слушай, — жестко посоветовала она. — Я тебя, если помнишь, в гости не приглашала.
— Не помню! — резко ответила Сонька. — Помню, что зазывала, а потом вдруг пропала: на звонки не отвечаешь, и вообще телефон все время вне зоны доступа. Я с другого пробовала звонить — ан нет, та же история. Ну, думаю, неспроста все это! А вдруг с Катюхой беда какая приключилась, а я ни сном ни духом? Ну я на первый самолет, а потом на такси через весь город! А все почему? Потому что я хорошая подруга. В отличие от…
— Хорошие парней не уводят! — отрезала Катя, не выдержав всего этого фарса. Сонька почти застыдила, почти! Но перестаралась. Катя не знала, какую цель она преследовала своим приездом, но молчать больше не собиралась. Даже на ноги встала, чтобы быть с Сонькой наравне. И прожгла взглядом теперь ее.
— Вот ни фига себе! — даже оторопела Бессонова. — И кого это я у тебя увела, позволь полюбопытствовать? На память только тот придурок из седьмого класса приходит, но он вроде как уже не считается…
— Давыдов тоже не считается? — выдохнула Катя, чувствуя, как больно застучало в груди сердце. А ведь обещала себе забыть. Ни черта не умела держать обещания.
— Давыдов? — переспросила Сонька и, прищурившись, обошла Катю кругом. Катя терпела. Наверное, стоило бы вытолкать Бессонову за дверь и пригрозить вызвать полицию, если она еще хоть раз переступит порог ее дома, но Катя хотела услышать ответ. Глупо, мазохистски — но хотела. Может, хоть так получится его отпустить. И смириться. — Ох ты ж, голуба, вот уж чего я никак не ждала! — наконец продолжила Сонька, и в голосе ее не было и тени раскаяния и вины. — И когда ж это я у тебя Давыдова уводила — напомни, если не сложно! А то вдруг я что-то пропустила.
Пожалуй, это был худший ответ из всех возможных. Катя приняла бы правду или ложь, но только не вот это кокетливое виляние. В нем Бессонова тоже была мастером.
А Катя — полным профаном.
— Уходи, Соня! — с горечью выговорила она и опустилась обратно на кресло. Отвернулась к окну. — Уходи, пожалуйста, я не могу тебя видеть! Возвращайся к Давыдову, скажи, что я дарю его тебе и не буду преследовать за предательство. Будьте счастливы. Только меня больше не трогайте! Меня для вас отныне не существует!
В комнате повисла тишина, и слышно было, как за окнами поют птицы. Счастливые, для них началась настоящая весна, у них впереди любовь, тепло, целая новая жизнь. Они могут радоваться.
Катя забыла, что это такое.
— Катька, ты рехнулась, — неожиданно с какой-то жалостью, но без единой насмешливой ноты произнесла Сонька и обняла ее
