шелковое платье, то можно было подумать, что она собиралась на званый вечер. Но с ее внешним видом светской дамы не гармонировали провинциальные манеры и грубоватый голос — отпечаток многолетней жизни в деревне: последние годы она только зиму проводила в Кутаисе, в Тифлис же ездила совсем редко.
— Пожалуйте! — весело улыбаясь, повернулась Бабо к гостям.
В движениях ее столько легкости, словно она все еще была той молоденькой девушкой, которая восемнадцать лет тому назад стала женой Отия. В те годы Отия был представительным, еще сравнительно не старым человеком. Те же кинжал и «смит», что висят у него сегодня на поясе, носил он и в былые годы, но тогда они придавали ему более мужественный и лихой вид. И голова и руки работали у него тогда лучше. И по-русски он говорил тогда свободнее.
Корень учения пришелся Отия не по вкусу. Застряв в пятом классе Кутаисской гимназии, он дальше учиться не пожелал: скрутил, связал несколько простынь и, спустившись с их помощью со второго этажа здания, в котором помещался пансион, на улицу, навсегда распрощался со школой. Несколько лет в компании «золотой молодежи» он вел в Кутаисе разгульную жизнь, увлекался женщинами, а затем, после смерти отца, возвратился в деревню и зажил, как живут богатые помещики. Он был вхож во все дома кутаисской знати и в свою очередь тоже не раз принимал у себя в Зедазени и губернатора и других высокопоставленных лиц. Что же касается карисмеретского пристава, то он был в доме Отия своим человеком и в благодарность зорко оберегал все его поместья.
Погарцевав по двору, Дата Кипиани лихо спрыгнул с коня, подошел к сестре и зятю и поцеловался с ними. Все направились к дому, стоявшему на пригорке. Бабо взяла под руку Терезу. Отия пошел с Дата и сразу же стал ему жаловаться на крестьян:
— То, что сейчас здесь творится, я, милый мой, не могу даже тебе описать. Люди, жившие поколение за поколением в нашем доме, на нашей земле, пользовавшиеся благодеяниями моего деда, моего отца, моей добротой, теперь сживают меня со свету, не признают меня, хозяйничают в моем лесу, в моих виноградниках… Этот неблагодарный старик Годжаспир со своим сыном-разбойником Галактионом — ты их, должно быть, знаешь — повесили свой замок на ворота моего имения и не допускают туда никого из моих людей, заявляют, что теперь имение принадлежит не мне, народу. Как это нравится?
— Подожди, Отия, немного. Как-нибудь перетерпи. На днях я приеду сюда со своим отрядом, и тогда, будь уверен, наведем порядок.
— Вся надежда на тебя! Не поможешь — разорят они нас совсем. И меня, и сестру твою пустят по миру. Клянусь тебе памятью матери! Клянусь тебе честью! — добавил он последние три слова по-русски.
Совсем иной разговор происходил в это время между Терезой и Бабо.
— Какая красавица дочь у этих Макашвили! — восхищалась Бабо. И как бы в шутку предложила Терезе: — Давай женим на ней нашего Корнелия.
— Да, кажется, дело к тому клонится, — шепнула Тереза.
Бабо еще раз взглянула на Нино и Корнелия:
— Посмотри, как они воркуют… Нет, знаешь, она мне положительно нравится!
— Нино очень хорошая девушка, что и говорить, но только Корнелию рано еще жениться.
— Эх, Тереза, поверь, чем раньше женится, тем лучше.
Возможно, что к такому выводу Бабо пришла по опыту своего замужества, не давшего ей больших радостей.
Платон, не отрывавший глаз от гостеприимной хозяйки, поделился с Ионой своими впечатлениями:
— Какая женщина! Я бы сказал, великолепная представительница своего пола. Такой может понравиться только очень здоровый, сильный мужчина. Воображаю, как ненасытна она…
— Еще бы! Отия ведь совсем старик, а ей требуется настоящий мужчина… Вот бы где тебе попытать счастья! — подзадоривал своего приятеля Иона.
Когда поднялись на пригорок, Степан стал показывать шедшим рядом с ним Эстатэ, Чхеидзе и Цулукидзе поля, раскинувшиеся по берегу Квирилы, леса, виноградники.
— Все это принадлежит Отия, — объяснил он. — А какие поместья у него в горах!
— Вот это я понимаю! Это помещик! — одобрительно заметил Цулукидзе.
Поднявшись на второй этаж, все остановились на балконе и залюбовались открывшимся отсюда видом Аджаметского леса, долины Риона, далекими горами.
Когда гости достаточно насладились величественной панорамой, Бабо пригласила их в комнаты.
Дом Отия Мдивани был обставлен по-городскому. Большой зал с паркетным полом и расписным потолком освещался люстрой. Стены были украшены коврами. На тахте лежали бархатные мутаки и подушки, вышитые шелком и бисером Терезой и ее сестрами еще много лет тому назад. В углу на шкафчике стоял граммофон фирмы «Меркурий»; многие пластинки были напеты такими знаменитостями, как Карузо, Титта Руффо, Баттистини, Шаляпин, Собинов, Смирнов, Сараджишвили.
Пересматривая пластинки, Эстатэ отыскал и отложил в сторону «Старобаварский марш». Любимые пластинки Отия — застольные и шуточные народные песни — от частого употребления были очень истерты.
— Этот граммофон с пластинками, — объяснил Отия Эстатэ, — мне купил пять лет тому назад племянник Степан.
Бабо показала Вардо и Нино спальню. Тут стояли две широкие никелированные кровати. На одной из стен, украшенной ковром, висели две винтовки, два карабина, охотничьи ружья, сабли и кинжалы. У окна стоял туалетный стол с зеркалом и множеством безделушек. Вардо была поражена убранством и обстановкой дома Мдивани. Она никак не предполагала, что где-то в деревушке, в горах, можно жить в хорошо обставленном доме, с такими удобствами. Вардо и Бабо быстро подружились. Восхищаясь красотой Нино, Бабо обняла девушку и поцеловала ее в лоб, окончательно очаровав этим и мать и дочь.
— Какая у вас прекрасная невестка! — сказала Терезе Вардо, когда они вошли в гостиную.
Тереза показала приятельнице фотографию брата и остальных своих родственников. Мужчины были с длинными усами и бородами, в черкесках, с саблями и кинжалами.
— Ах, все это прошло! — с грустью вздохнула Бабо.
Затем спустились во двор, где Тереза резвилась и играла в детстве, направились к роднику и напились там студеной воды. Когда, осмотрев орешник и фруктовый сад, они зашли на кухню, служанки Саломэ и Евпраксия обняли Терезу и поцеловали ей руку.
На кухне шли большие приготовления. Над очагом висели котлы, в которых варились индюки, куры и телячья ляжка. Ермиле жарил на вертеле поросенка.
— Ты что это, на целую деревню готовишь? — с удивлением обратилась Тереза к своей невестке.
— А что ж, более дорогих гостей, чем вы, у меня не может быть, — ответила Бабо, обняла гостью, поцеловала и, подойдя к столу, на котором стояла большая деревянная миска с замешенным в ней сыром для хачапури, попробовала сыр, чтоб не был очень соленый.
В громадном медном котле, доверху налитом
