что на него надвигается беда. Он уже не рисковал разъезжать без провожатых по своим владениям. Да и старость как-то незаметно подкралась к нему… Почти все дни он проводил теперь дома. Вот и сейчас, в полуденный зной, он сидел на скамейке перед кухней в полотняной рубахе с расстегнутым воротом, в синих диагоналевых брюках и шлепанцах из мягкой кожи. Лицо у него было широкое, полное, скуластое. На большой, полысевшей голове волосы сохранились, точно грива, только по бокам, над ушами, да на затылке. Над светло-голубыми глазами нависли густые брови. Длинная, с проседью борода прикрывала высокую,, ка полную к у женщины, грудь. Сквозь седую бороду просвечивал подбородок и виднелись тонкие губы, созданные как будто только для того, чтобы пить вино: кто сосчитал бы, сколько за свою жизнь Отия поглотил его… Благо, что брюхо у него, словно бурдюк! Его белые, пухлые руки обычно лежали на коленях. Мизинец правой руки был увенчан длинным ногтем, а на среднем пальце сверкало массивное обручальное кольцо из червонного золота. На лбу у Отия поминутно выступал пот, и он, стряхнув его указательным пальцем, вытирал затем все лицо большим шелковым платком.
2
Сложив письмо, полученное от сестры, Отия дал Беглару еще одно поручение — наловить для гостей форели.
— Сегодня же ночью наловлю, — пообещал тот.
— Где она сейчас ловится? — поинтересовался Отия.
— Лучше всего — в ущелье Цаблара. Там у меня верши стоят.
— Прежде возле старого дома тоже много рыбы водилось. Да какая рыба! — заметил Отия. — Как-то вечером объезжал я верхом имение. Вдруг из кустов выскакивает заяц. Моя борзая сейчас же бросилась за ним…
— Бролия?
— Ну, конечно Бролия. Ты, значит, ее помнишь? — обрадовался Отия. — Хорошая была собака. Высокая, вот как этот бычок, клянусь тебе памятью матери!.. Ну, а заяц как прижмет к спине уши да как понесется в гору, — и что ж ты думаешь?.. Перехитрил он мою борзую! Только, значит, она стала нагонять его — уже под самой горой, он шмыг в сторону и был таков! Только на миг мелькнули длинные уши.
Беглар и Доментий Хведелидзе с интересом слушали рассказ Отия, глаза которого сразу оживились и лицо расплылось в улыбке.
— И вдруг в это время, — продолжал рассказчик, — слышу я голос моего покойного отца: «Отия, Отия, погляди-ка, что делает тут эта женщина!»
— Какая женщина? — спросил Беглар.
— Подожди, узнаешь сейчас, скажу… Соскочил я с лошади, спустился к реке — и что же вижу? Сидит на берегу моя покойная мать, растянула руками подол платья и знай наполняет его рыбой. А она, форель, кишмя кишит у берега и, словно кто выталкивает ее из реки, выпрыгивает — какая на траву, а какая прямо матери в лицо шлепнется да в подол падает…
— Должно быть, икру метать пришло время, — заметил Доментий.
Отия кивнул головой.
— А мать хохочет, вскрикивает. Пудов десять набрали мы в тот вечер форели. На арбе увезли домой…
— Эх, наша милая бабуся! — вздохнула Бабо. — Как сейчас я вижу ее доброе лицо, как сейчас слышу ее смех, ее приветливый голос. Умная была женщина, образованная и какая труженица!
— Ну а как же иначе! Ведь предок-то ее не кто-нибудь был, командовал войсками самого царя Соломона.
— Говорят, когда Арчил Мдивани женился на Дареджан Церетели, то из Сачхере в Зедазени ее сопровождали двести всадников, — похвасталась Бабо.
— Двести?! — сердито оборвал жену Отия. — Целая тысяча, а не двести. И все, как на подбор, князья да дворяне: Эристави, Церетели, Мдивани, Абашидзе, Кипиани… Впереди на коне в дамском седле, скакала прекрасная, как царица Тамар, тринадцатилетняя невеста в чихта-копи и белом лечаки, а позади тянулся караван с приданым.
— Да, было время, когда в тринадцать лет выдавали замуж, — заметил Беглар.
— Даже и тринадцати тогда еще не было ей, — поправил Отия. — Отец мне рассказывал, что уже после свадьбы к моей матери в Зедазени приезжала ее няня и один раз привезла ей куклу.
Воспоминания прошлого расстроили Отия. Он прослезился и стал прикладывать шелковый платок то к одному, то к другому глазу. Бабо обняла мужа.
— Будет тебе, успокойся. Твоя мать была замечательная женщина, и все мы храним о ней самую светлую память. — Потом толкнула его: — Отия, погляди-ка — что это с гусем приключилось?..
Под ореховым деревом, словно пьяный, шатался, еле держась на ногах, серый гусь. Через несколько минут он упал, и дворовый парень Ермиле едва успел его зарезать.
На балконе в это время звенел бубенчиками и хлопал крыльями голодный сокол, любимец Отия. Не посоветовавшись с мужем, Бабо накормила сокола печенкой только что зарезанного гуся. Не прошло получаса, как соколу стало не по себе, он поник головой, глаза его помутнели и часто-часто заморгали.
— Вот увидишь, сдохнет он! — с упреком сказал жене Отия.
И действительно, через час сокол околел.
— Эх, какого сокола загубили! — сокрушался Отия. — Сколько времени и груда стоило мне натаскать его, приучить к делу — и вот на тебе!
Бабо и сама была не менее мужа огорчена случившимся.
— Да лучше бы этого гуся вместе с его проклятой печенкой шакалы сожрали! Наверное, у него была чума! — воскликнула она и тут же попросила Беглара: — Ты хороший охотник, может быть, раздобудешь для Отия другого сокола, — видишь, как он убивается…
— Дурная это примета, — забеспокоился Отия. — Кто-то очень близкий мне, может быть даже выросший в моем доме, погубит меня.
«Он ясновидец», — подумал Беглар.
Но Отия не пришлось долго сокрушаться. Беглар к вечеру нашел для него лучшего сокола.
НА АРБЕ ПРЕДКОВ
Мне памятно другое время!
В заветных иногда мечтах
Держу я счастливое стремя…
И ножку чувствую в руках;
Опять кипит воображенье,
Опять ее прикосновенье
Зажгло в увядшем сердце кровь,
Опять тоска, опять любовь!..
А. С. Пушкин
1
День был солнечный, жаркий. Отец Агойя, Доментий, запряг буйволов в арбу. В нее сели Тереза, Вардо и Нино. Выведя арбу на проселочную дорогу, Доментий пошел впереди буйволов. Большие, неуклюжие животные тяжело ступали широкими копытами, послушно повинуясь окрикам и взмахам длинной кизиловой палки опытного аробщика. Эстатэ ехал верхом на Хабардуле, принадлежавшей Терезе, а Корнелий, Степан и Иона — на лошадях, присланных Отия. Платон гарцевал на своем черкесском жеребце. Рядом с ними следовали Дата Кипиани со своим помощником Семеном Церетели, с закадычными друзьями Сандро Цулукидзе и Коция Чхеидзе.
Проехав километра полтора, Доментий свернул с проселка и повел буйволов через большой луг к лесу. Здесь, у дороги, Церетели попрощался с компанией и повернул обратно. С грустью проводил он взглядом своих
