трудился!
— Неправда это, Отия! Никто никогда не видел, чтобы ты работал. Так, может быть, иногда, развлечения ради, у лозы с садовыми ножницами возился…
— Правильно! — не выдержал на этот раз и крикнул подвыпивший Доментий.
Бабо напустилась на мужа:
— Послушай, неужели наши гости приехали к нам для того, чтобы ты с ними спорил и ссорился?
Дата Кипиани и Коция Чхеидзе поддержали Бабо.
Выпили за Коция Чхеидзе, за Сандро Цулукидзе и Корнелия. Беглар снова подал хозяйке подогретую дайру. Бабо ловко подбросила ее, поймала на лету, игриво прикрыла ею лицо и, быстро-быстро перебирая кончиками пальцев, стала выбивать частую, звонкую дробь. Потом, постепенно замедляя темп, защелкала по туго натянутой коже — будто крупные дождевые капли начали падать на листья орехового дерева. А еще через минуту все вокруг наполнилось таким грохотом, словно в горах внезапно разразилась гроза и град обрушился на лес, на сад, загрохотал по железной крыше. Казалось, грохочущие звуки заполняли собой поля и луга, горы и долы, поднимались ввысь… Но так же быстро, как нарастали, звуки стали затихать, как бы опускаясь на землю, разливаясь по ущельям и оврагам, и наконец смолкли совсем в ночной тишине.
Гости были поражены искусством Бабо, исполнившей на дайре целую симфонию.
— Я никогда не думала, что на таком простом инструменте можно так виртуозно играть! — воскликнула Нино, наклонившись к Бабо.
— Что, понравилось, милая? Но, конечно, дайра — это пустяк. Вот я приеду в Карисмерети послушать, как вы играете на рояле.
Платон вскочил, расцеловал хозяйке руки, разразился экспромтом:
Пусть льется Отия вино,
Пусть дайрой тешит нас Бабо!
Без них веселья не дано,
Отныне я ваш раб, Бабо!
Платон был награжден новыми рукоплесканиями. Бабо от восторга хохотала. Особенно понравились стихи брату хозяйки, Дата Кипиани. Понравился ему и автор стихов.
4
Тамада выпил внеочередной тост — вторично за здоровье Бабо. Потом придвинул свой стул поближе к ней и стал ей что-то нашептывать. Беглар поглядывал на него очень недружелюбно. Отия же, придя в веселое настроение, посадил рядом с собой Коция Чхеидзе и тоже что-то шепнул ему на ухо. Тот в ответ хитро улыбнулся и подкрутил усы. Отия сжал в руке свою мягкую как шелк, длинную седую бороду, толкнул Коция коленом, положил ему голову на плечо и, широко раскрыв рот, крикнул высоким, тонким голосом:
— «Ба-бу-ся»!..
Худой, с плоской грудью Коция поднял брови, пристально взглянул Отия в глаза, прижался к нему, и они негромко затянули старинную шуточную песенку:
Моя столетняя бабуся,
Зачем ты замуж не выходишь?
Закатив глаза, сопровождая каждую фразу комичной мимикой, они заканчивали куплет припевом:
Чари-рама, моя бабуся!
Им стали подпевать басом Иона и Сандро Цулукидзе:
Ты в чихта-копи нарядися,
Наряд такой тебе к лицу…
Лица Отия и Коция то расплывались в улыбке, то становились серьезными, как будто перед ними и впрямь появилась «бабуся», наряженная в чихта-копи. Припевая: «Чари-рама, чари-рама», певцы раскачивались в такт, поднимали брови, а затем, словно заправские актеры, начинали состязаться друг с другом в шутках. Охая и вздыхая, Отия приговаривал:
Сгорел совсем я от любви,
Моя прелестная бабуся. —
Затем, сделав страдальческое лицо, складывал три пальца и подносил их к губам, чтобы показать, как он любит, как сгорает от любви.
Сгорел совсем я от любви! —
подхватывали все. На этом песня кончалась.
Отия хохотал. Платон восторгался: ему никогда не приходилось слышать эту шуточную народную песню в таком прекрасном исполнении.
— У вас замечательный тенор, — похвалил он хозяина. — Вы им владеете великолепно!
— Ты лев, Отия! Старый лев! — снова повторил Дата.
— Но почему ты называешь меня старым? — возражал Отия. — У меня ни сердце, ни печень еще никогда не болели, а желудок… я даже не знаю, где он находится. Здесь, что ли? — спросил он и хлопнул себя по лопатке. Все засмеялись. — Мне бы только, — продолжал он, — побольше карисмеретского вина да форели из Ханисцкали, я, миленькие мои, еще не так спою.
— Еще бы! — заметил Коция.
…Вдруг вокруг стола словно из-под земли выросли незнакомые фигуры. Они направили на сидевших ружья.
— Ни с места, руки вверх!
Где-то во дворе раздались выстрелы. Женщины подняли крик. Нино от испуга прижалась к Корнелию. Остальные подняли руки. Дата выхватил револьвер и хотел было выстрелить в стоявшего перед ним человека с винтовкой…
— Не стреляйте! Не стреляйте! — крикнул в ужасе Беглар.
В тот же миг два человека подбежали к Дата сзади, отняли револьвер, скрутили и связали ему руки. Бабо, как тигрица, бросилась выручать брата.
— Не смейте трогать его, негодяи! — крикнула она властно.
Уже весь двор заполнился вооруженными людьми. Они обезоружили Чхеидзе, Цулукидзе и Отия.
— Нате, возьмите, милые мои, мой «смит». Неужто из-за него вы пришли меня убивать? — дрожа от страха, бормотал Отия.
Бабо выхватила из ножен кинжал брата и, потрясая им, кричала в ярости:
— Отойдите от моего брата! Не подходите близко!
Вооруженные винтовками люди отступили назад. Один из них попытался ее утихомирить.
— Не бойся, не кричи, — сказал он ей, — убивать мы никого не будем, мы не разбойники.
К Бабо подошел Беглар.
— Успокойтесь, ради бога! — сказал он ей. — Дайте мне кинжал.
Но она продолжала кричать, размахивая клинком:
— Пусть не трогают моего брата, не то раскрою всем головы!
Один из крестьян сжал ей руку и вырвал кинжал. Обезумев от ярости, она взбежала по лестнице, бросилась в спальню, где на стене висели ружья. Но там уже ничего не было…
— Отпустите моего брата! — кричала она, спускаясь обратно во двор.
Беглар схватил ее за плечи и с мольбой взглянул ей в глаза. Бабо не стала вырываться из его рук. Напротив, прижалась к его груди.
— Беглар, — умоляюще зашептала она, — ради меня ты должен спасти Дата. Если они убьют его, я сойду с ума, я…
Коренастый человек вел в это время разговор с Ионой. Это был Ермиле Энделадзе. Из его слов Иона понял, что крестьяне хотят арестовать мужчин, находящихся в доме Отия.
Иона попытался взять под защиту хотя бы Платона и Эстатэ с семьей.
— Это мои гости, понимаешь? — объяснил он Энделадзе.
— Хорошо, их мы не тронем.
Услышав этот разговор, Вардо и Тереза немного успокоились.
— Не бойся, Нино, — тихо сказала Вардо дочери, приложив к ее виску мокрый платок. — Они арестуют только Кипиани и его друзей, нас
