Вечерело, солнце уже скрылось за снежной вершиной. Гарри снова оглянулся.
Маленькая фигурка Роба наконец появилась из-за сосен. Он передвигался напряженно и медленно, как черепаха. Когда мальчик приблизился, Гарри понял, что он испуган.
– Что случилось, Роб?
У того стучали зубы.
– Вы оставили меня… а я упал… недалеко от трещины…
Гарри кивнул. Трещина тянулась вниз примерно на сто пятьдесят футов.
– Но ведь ты должен был быть далеко от нее.
– Я сошел с лыжни и стал скользить… и никак не мог остановиться. Я все скользил, все ближе и ближе к обрыву…
– Но все обошлось, – попытался подбодрить его Гарри.
– Я налетел на высокий сугроб и поэтому остановился. Можно я немного отдохну?
Гарри покачал головой:
– Лучше спуститься вниз. Уже поздно.
На бледном лице мальчика появилось паническое выражение.
– Мне кажется, я не смогу, Гарри! – Роб опустился на снег. – Я не могу больше идти.
– Придется, – сказал Гарри. – Я не смогу тебя нести. Не собираешься же ты здесь ночевать?
Гарри дал ему лыжную палку.
– Обопрись! – Он рывком поставил Роба на ноги и стряхнул с него снег. – А теперь будем потихоньку спускаться. Расслабься, и пусть лыжи понесут тебя вниз.
И они медленно начали спуск.
Они ввалились в коттедж и сразу очутились в царстве тепла и света. Они почувствовали запах пунша и услышали трансляцию рождественского гимна.
– Сейчас тебе нужен горячий душ и чашка крепкого чая, – сказал Гарри, помогая смертельно уставшему мальчику разуться.
Подходя к своей комнате, они слышали шум. У двери стояла какая-то женщина и орала:
– Если не прекратится шум, я позову администратора.
Когда Гарри вошел в комнату, ему в лицо попала подушка, брошенная одним из братьев. Они ожесточенно колотили друг друга.
Гарри бросился разнимать дерущихся. Все втроем повалились на пол.
– О-го-го! – заорал от окна Фред и швырнул в дерущихся недопитую банку с пивом. Она ударила Роба по уху, а пиво пролилось на ковер.
Роб захлопнул дверь и привалился к ней спиной.
– Фред, скотина, ты опять напился!
– А что, нельзя? – закричал Фред. – На кой черт нам нужно это Рождество? Что нам праздновать?
Роб потер покрасневшее ухо.
– Не ори, а то нас сейчас выкинут на улицу!
Бедняга Фред переживал больше других братьев. Он был старшим, и теперь все заботы и проблемы легли на его плечи. По каким-то причинам ему не разрешали пользоваться банковским счетом родителей, а как иначе платить прислуге и погашать счета?
Фред бросил еще одну подушку в дерущихся братьев. Подушка разорвалась, перья разлетелись, как бутафорский снегопад. Роб не мог больше видеть этого. Он бросился в ванную, запер дверь и расплакался.
Гарри удалось наконец разнять Билли и Дэйва. Он понимал, что у братьев просто сдали нервы, и это послужило причиной драки.
Гарри обратился к Фреду:
– Дай мне пива, дружище. – Он поймал с силой брошенную банку.
– Не называй меня «дружище». – Фред знал, что и остальные братья чувствуют то же самое, для них он посторонний, который почему-то лезет им в душу.
Гарри тихо сказал:
– Так не разговаривают с друзьями.
– С чего это нам считать тебя другом? Мы едва знаем тебя.
– Я друг вашей матери, – сказал Гарри, открывая банку и направляясь к ванной. Он позвал: – Выходи, Роб, мне нужен горячий душ. Не можешь же ты просидеть там всю ночь.
Роб открыл дверь и вышел, бледный и печальный.
– Они теперь всегда такие, – грустно сказал он, глядя на хаос, царящий в комнате. – Они раньше такими не были. Они были настоящие парни, правда. – И чуть слышно добавил: – Как вы.
Гарри кивнул. Он ничего не говорил, но все знали: и ему было больно. Как и они, он привык не говорить о своих чувствах.
Он понимал, что четверо братьев просто не могут никуда деться от своего горя.
Гарри повернулся к ним:
– Я хочу вам только сказать, что вашей матери все это было бы не по сердцу. Она любила вас, вложила в вас свою душу, и ей неприятно было бы все это видеть. – Он помолчал. – И вот что еще. Что бы вы обо мне ни думали, я должен быть с вами.
22
Среда, 26 декабря
Пэтти на удивление спокойно пережила убийство туземного солдата.
– Я никогда бы не подумала, что эта одержимая чувством вины мамаша способна на такое, – сказала Анни, когда они с Кэри собирали хворост. – Совсем не та безмозглая девица, которую я помню по Питтсбургу.
– Мне всегда казалось, что у нее сильная воля, – возразила Анни.
– А Сильвана как изменилась! Она всегда была белоручкой и неженкой.
– Да.
– Возможно, мы все себя недооценивали, – вздохнула Анни, взваливая на спину вязанку хвороста.
В эту ночь Кэри не могла уснуть. С одной стороны во сне что-то бормотала Сильвана, с другой ровно дышала Сюзи.
Пока у Джонатана была лихорадка, он спал в пристройке под навесом, а Пэтти пользовалась его кроватью. Когда же он выздоровел, Пэтти, которая все еще обращалась с Сюзи так, словно та была прокаженной, отказалась вернуться в хижину, где спала прежде, так что Кэри пришлось устроиться между Сюзи и Сильваной.
Вдруг Сюзи начала всхлипывать. Кэри вздохнула. Она знала, что за этим последует. Сюзи, казалось, была больше всех потрясена случившимся.
Кэри вскочила и встряхнула Сюзи, заставив ее проснуться.
– Все в порядке, это тебе просто приснилось.
– Я не могу… не выношу насилия, – рыдала Сюзи.
Сюзи продолжала плакать отчасти потому, что была зла на себя. Она всегда гордилась тем, что была крутой уличной девчонкой, но когда, зарыв солдата, в лагере появились окровавленные Джонатан и Пэтти, на нее нахлынули страшные воспоминания детства.
Прильнув к Кэри, Сюзи вспомнила, как она прижималась к матери на верхнем этаже ветхого, облупившегося дома на Шэйдисайд. Днем отец работал в конторе большого сталелитейного завода, а по ночам напивался.
Ложась в постель, Сюзи никогда не засыпала сразу. Как только мать укладывала ее и целовала на ночь, Сюзи вскакивала и стояла в детской кроватке, прижавшись ухом к стене. Она вслушивалась в пугающую темноту и в еще более пугающие звуки. Ожидание было даже хуже, чем сами побои.
Сюзи никогда не могла понять, почему ее покорная, безответная мать не могла бросить отца и получить развод. Не могла понять, почему в тех случаях, когда им удавалось удрать от разбуянившегося отца и прибежать в полицейский участок, никто ничего не делал, не желая вмешиваться в семейную ссору. Не могла она понять и того, почему, когда мать наконец набралась смелости уйти, отец совершенно потерялся и расплакался, упрашивая ее остаться, говоря, что она нужна ему, что он любит ее. Мать Сюзи, больше боявшаяся уйти, чем остаться, упала к нему в объятия и осталась. После чего, через неделю, все началось сначала. Сюзи чувствовала бессильный гнев, неспособная понять их взаимную зависимость.
