class="p1">– Он болел?
– Он покончил с собой.
– Боже, – прошептала она. – Стало быть, вы знаете, каково это – чувствовать свою вину за то, что не уберегли родного человека.
Элизабет напряглась. Слова сомкнулись плотно, как завязанные двойным узлом шнурки.
– Не вы же убили Кальвина, – с тяжелым сердцем сказала Элизабет.
– Это так, – подтвердила Паркер осипшим голосом. – Я поступила еще хуже. Я его похоронила.
В северной части лаборатории запищал таймер, и Элизабет на нетвердых ногах направилась его выключать. Затем развернулась лицом к женщине, стоявшей у меловой доски. И прислонилась к стенке по правую руку от себя. Поднявшись, Шесть-Тридцать пошел к Эйвери. И прильнул головой к ее бедру. Я знаю, каково это – потерять любимого человека.
– Долгое время мои родители финансировали дома для одиноких матерей и детские приюты, – продолжила Эйвери, теребя губку для доски. – Они верили, что этим измеряется их порядочность. И все же их слепая преданность католицизму обрекла моего сына на сиротство. – На мгновение она умолкла. – Я основала мемориальный фонд имени моего сына задолго до его смерти, мисс Зотт, – говорила она, урывками глотая воздух. – И похоронила его дважды.
У Элизабет неожиданной волной подступил приступ тошноты.
– Когда Уилсон вернулся из приюта для мальчиков, – продолжила Эйвери, – меня накрыла глубокая депрессия. Своего сына я так и не увидела, не понянчила, даже голоса его не услышала. Представьте только: жить с осознанием того, какие страдания выпали на его долю. Сначала он потерял меня, затем своих приемных родителей, а потом, словно отброс общества, оказался в приюте. И все эти лишения подписаны, скреплены печатью и вынесены именем Церкви… – Покраснев, она запнулась. – Вы, мисс Зотт, очевидно, не верите в Бога по научным соображениям? – Она уже не сдерживала себя. – А я – по личным.
Элизабет и хотела бы что-то сказать, но слова застряли в горле.
– И я нашла для себя единственный выход, – сказала Эйвери Паркер, пытаясь совладать со своим голосом, – стать гарантом того, что все средства из мемориальных фондов пойдут на благо естественных наук. Таких, как биология. Химия. Физика. И на развитие спорта, конечно. Отец Кальвина – его биологический отец – был спортсменом. Гребцом. Потому-то мальчиков из приюта Всех Святых обучали гребле. Вот такой жест. В его честь.
Элизабет померещился Кальвин. Они сидят в паре, его лицо – в лучах утреннего солнца. Он улыбается, одна рука на весле, другая тянется к ней.
– Благодаря этому он и в Кембридж поступил, – сказала она, когда видение медленно растворилось. – Ему дали спортивную стипендию.
Губка выпала из рук Эйвери.
– Я ничего об этом не знала.
Картина становилась все более четкой, но Элизабет все еще видела мелкие нестыковки.
– Но… как же вам удалось узнать, что Кальвин…
– Спасибо журналу «Кемистри тудей». – Паркер присела на табурет рядом с ней. – Номер с Кальвином на обложке. Как сейчас помню тот день… Уилсон ворвался ко мне в кабинет, размахивая в воздухе свежим номером. «Вы не поверите!» – чуть не кричал он. Я тут же позвонила епископу. Тот, само собой, уверял, что это простое совпадение… Эванс, мол, довольно распространенная фамилия. Я-то понимала, что его слова гроша ломаного не стоят, и даже собралась подать в суд, но Уилсон все же убедил меня, что огласка не только повредит фонду, но и опорочит имя Кальвина. – Откинувшись назад, она глубоко вздохнула, а затем продолжила: – Финансирование приюта я тут же перекрыла. Потом написала Кальвину – и не раз. Как могла все объяснила, умоляла о встрече, предложила финансировать его исследования. Воображаю, как это выглядело в его глазах, – удрученно сказала она. – Какая-то психичка ни с того ни с сего начинает бомбардировать его письмами, утверждая при этом, что она его родная мать. Вероятно, я и вправду не в себе, раз он так и не вышел со мной на связь.
У Элизабет сложился пазл. Перед глазами всеми красками расцвели письма Печальной Матери, а подпись под каждым из них излучала резкую, мучительную ясность. Эйвери Паркер.
– Но ведь если бы вы договорились о встрече… Прилетели в Калифорнию…
Лицо Эйвери сделалось пепельно-бледным.
– Послушайте, отдавать себя заботе о ребенке – это одно дело. Но все меняется, когда этот ребенок вырастает. Я решила не спешить. Хотела дать сыну время свыкнуться с моим существованием, позволить ему ознакомиться с моим фондом и понять, что у меня не было причин его обманывать. Понятно, что на это могли уйти годы. Я была терпелива. Но после случившегося вернее будет сказать… – она неотрывно смотрела на стопку блокнотов, – излишне терпелива.
– Боже милостивый, – прошептала Элизабет, уронив голову на руки.
– И все же, – бесстрастно продолжала Паркер, – я следила за его карьерой. Думала, может, выпадет случай как-нибудь ему помочь. Но оказалось, в моей помощи нуждался не он. В ней нуждались вы.
– Как вы узнали, что мы с Кальвином…
– Вместе? – Ее губы тронула легкая улыбка. – Это была притча во языцех, – сказала Паркер. – Уилсон с момента своего появления в Гастингсе только и слышал что о Кальвине Эвансе и его скандальном романе. Поэтому, когда Уилсон сказал Донатти, что прибыл для финансирования проекта по абиогенезу, тот сделал все возможное, чтобы перенаправить его куда-нибудь в другое место. Менее всего он желал успехов Кальвину и тем, кто с ним близок. А еще немаловажную роль сыграло то, что вы – женщина. Донатти справедливо полагал, что большинство спонсоров откажутся финансировать работу женщины.
– А вы почему согласились?
– Стыдно признаться, но какая-то часть моей натуры упивалась положением, в котором оказался Донатти. Он изо всех сил старался убедить Уилсона в том, что вы – мужчина. Уилсон решил с вами встретиться без его ведома. И даже забронировал билеты на самолет. Но тут… – Она вдруг смолкла.
– Что?
– Кальвина не стало, – выдавила Эйвери. – А с его смертью, как нам казалось, умерла и ваша работа.
Элизабет словно получила пощечину.
– Мисс Паркер, меня уволили.
Эйвери вздохнула:
– Об этом я уже знаю – мисс Фраск меня просветила. Но тогда я подумала, что вы пытаетесь начать с чистого листа. Ведь вы с Кальвином так и не поженились. Я считала, что ваши чувства не были взаимны. Говорят, мой сын был непростым человеком – он не прощал обид. Я и понятия не имела, что вы ждали ребенка. В некрологе «Лос-Анджелес таймс» цитировались ваши слова о том, что у вас с Кальвином было только мимолетное знакомство. – Она глубоко вздохнула. – Кстати, я там была… Прилетала на похороны.
У Элизабет расширились глаза.
– Мы с Уилсоном стояли на расстоянии нескольких могил. Я хотела в последний раз похоронить Кальвина и переговорить с вами, но как только собралась с духом, вас и след простыл. Вы даже не дождались окончания службы. – Уронив голову на руки, она залилась слезами. – Как мне хотелось верить, что кто-то любил моего сына…
Тут и Элизабет сгорбилась под беспощадным бременем непонимания.
– Вашего сына любила я, мисс Паркер, любила всем сердцем и до сих пор люблю. – Она окинула взглядом лабораторию, где впервые увидела Кальвина, и ее лицо исказилось горем. – Кальвин Эванс – лучшее, что было в моей жизни. Самый блистательный, любящий, добрейший из всех, самый интересный… – Она осеклась. – Не знаю, как это выразить, – у нее срывался голос, – могу только сказать, что нас связала химия. Не в переносном – в прямом смысле, настоящая химия. А не какое-то случайное стечение обстоятельств.
Вероятно, из-за того, что в разговоре впервые проскользнула эта фраза – «случайное стечение обстоятельств», Элизабет опустила голову на плечо Эйвери и разрыдалась так, как никогда в жизни.
Глава 45
Ужин в шесть
Можно было подумать, в лаборатории остановилось время. Шесть-Тридцать, подняв голову, не спускал глаз с двух женщин. Та, что постарше, обвила Элизабет руками, словно окутывая защитным коконом: судя по всему, ей самой не понаслышке была знакома утрата Элизабет. Пусть ему не суждено стать химиком, но он принадлежит к семейству псовых. Уж кто-кто, а пес ни с чем не спутает постоянную связь.
– Я прожила бóльшую часть жизни, не зная, что случилось с моим сыном, – заговорила Паркер, крепко обнимая дрожащую Элизабет. – Даже не догадывалась, в какую семью он попал
