сбережения? Надо было оставить хотя бы половину у почтенного Ибн-Хордадбеха. И почему я сразу не решил так? А что станет со мной?» – вдруг с ужасом подумал он. Его лицо враз посерело. Теперь вряд ли кто-нибудь узнал бы в этом жалком старике, трясущемся от холода и страха, почтенного купца из Рея.
К утру разразилась сильная гроза. Дождь лил словно перед потопом. Холодные струйки противно змеились по лицу, затекали за воротник халата, сбегали по спине и плечам. Укрыться от льющейся с неба воды было некуда. Абд-аль-Керим сидел, поджав под себя ноги, и отрешенно покачивался из стороны в сторону. Сквозь колыхающуюся завесу дождя он видел реку и свои корабли у берега. Высокобортные, с глубокими трюмами, полными его товаров. Без сомнения это были они! Его корабли, которые должны были привезти в Рей его счастье. И которые теперь отвезут его в рабство. Как непостоянна судьба! Сердце купца сжала тупая боль. Все стало безразлично. Никогда уже он не увидит залитого солнцем Рея. Никогда не пройдет по тихим, пыльным улочкам, между высоких, глинобитных заборов. И никогда не увидит такого голубого, и такого безоблачного неба, как в Хорасане. Может быть в этом и было его, купца Абд-аль-Керима счастье? Счастье, мимо которого он прошел, так и не заметив. Счастье, которое затмил жадный блеск золота.
Вдруг на берегу началось какое-то движение. Стражники отделили от пленных местных жителей и погнали их куда-то в сторону крепости. Затем берег стал заполняться свойскими воинами. Абд-аль-Керим отрешенно смотрел на все это. Он не испугался, когда его, Абу Аруса и нескольких, судя по виду, богатых купцов, выстроили посреди образовавших круг викингов. Откуда-то из-за деревянных строений показался их конунг с небольшой свитой. Глаза Абд-аль-Керима безразлично смотрели на то, как варяжский конунг воздел руки к небесам, взывая к своим богам. В руках конунга тускло сверкнула чаша из чеканного золота. Абд-аль-Керим оставался спокоен, даже увидев приближающегося к нему палача. И когда тяжелый удар обрушился ему на затылок, он устало закрыл глаза и рухнул на вмиг ослабевших ногах. Он больше не мог чувствовать, как острый нож вскрыл вены на его шее, не мог видеть, как резкими толчками ударила его кровь в золотые края чаши и благородный металл окрасился в теплый, розовый цвет. Он был уже далеко, купец из Рея Абд-аль-Керим, так и не нашедший своего счастья…
* * *
Та громовая стрела, пущенная гневной десницей Перуна, что поразила помощника Вольгаста, не обошла стороной и Вадима. Только вот испепелила она ему не тело, а душу. Поднялась душа призрачной птицей, да и уселась на коньке крыши, раздумывая, улететь насовсем, или вернуться? А пока с любопытством смотрела вниз, наблюдая, что же там происходит.
Вот стоит Вадим в толпе ладожан. Рядом мать Виста, сестра Любава, Горислава-любимая, Улита и семилетний Вольга, сын Гремислава. Все напряглись, вытянули шеи вперед, а Вольга привстал на цыпочки. Все ждут. Кому выпадет злой жребий отправиться за море, к находникам, в залог мира. Гадают старым обычаем, тянут стрелы. Вытянешь стрелу, снаряженную каленым железом, хорошо. Знать, пращур-заступник отвел руку. А достанется легкая, лишенная наконечника – это судьба. Значит тебе оставлять родимую Ладогу, отправляться на чужбину.
Маленький Вольга теребит Гориславу за руку, хочет утешить.
– Не плачь, сестрица! Вот уж и девятую вытащили, там и осталась то всего одна.
Только не спокойней от этого на сердце у Гориславы. Ведь Вадим то жребий еще не тянул. Вот и бегут беззвучно слезинки по щекам.
– Успокойся, – гладит плечи сестры Улита. – Дажь-бог милостив, не допустит он того.
Звонко шлепают капли с потемневших от дождя крыш. Где-то за Волховом еще ворчит грозная туча. Солнечные лучи, как стрелы, пробиваются в разрывы облаков. Встрепенулась птица-душа на своем месте, расправила крылья. Подалась вперед Горислава, а сама будто силится что-то вспомнить. Морщит мучительно лоб. Нет! Не дается мысль, ускользает, как клочек болотного тумана. Вот и Вадимов черед настал. Подошел он к старейшинам, потянул заветный жребий. Взял ту, что с серым, гусиным пером, с черной крапинкой посередине. Заклекотала птица-душа, забила крыльями, камнем бросилась к хозяину. Закричала Горислава от горя. Тут только и увидел Вадим, что стрела, вытащенная из колчана, без наконечника. А толпа за спиной облегченно ахнула:
– Десятый!
В голове пустота, как в порожнем котле. В груди сердце стучит глухо-глухо: «Тебе, тебе, тебе! Снова тебе!» Увидел мать Висту, ее строгое лицо, с вытянутым в тонкую нитку ртом. Любава что-то шепчет, тихо шевеля губами. Разобрал:
– Видно от судьбы не уйдешь!
У самого на глаза слезы навернулись: «Что же это!?» Мать молча взяла его за руку, повела собирать в дорогу. Тяжкие это были сборы, хоть и доставала мать Виста наряды из того ларя, где припасено все для особого случая. Вот и настал он. Достала мать белую сорочку, по вороту вышитую, шелковый плащ лазоревый с куньим подбоем, высокую шапку соболью, такую в пору и жениху одевать. Подумала немного. Принесла один из отцовских поясов с крупной пряжкой-туром. Опоясала Вадима. Может пояс-оберег поможет сыну в чужой стороне? На шею надела тонкую, витую гривну красного золота. Все ж не холоп, а княжий сын. Отошла на два шага, оглядела придирчиво, поворачивая перед собой то туда, то сюда. И вдруг, никогда Вадим не видел мать такой, разрыдалась, бросилась ему на грудь, запричитала:
– Что же буду без тебя я делать, дитятко? Каково же тебе будет на чужой-то, на сторонушке? Что скажу твоему я батюшке, что поведаю, о твоей о злой, о доле, горемычная? Улетает от меня-то сокол ясный. Да разлука мне с тобой горше смертыньки!
Причитала мать, причитала и спрашивала. Да что же ей ответишь? Вадим каменно молчал, только гладил рукой теплые материнские волосы. А к горлу подкатывал противный, вязкий ком. Не сказать из-за него ничего, не вздохнуть. Жалко было мать, и Гориславу, да и себя тоже.
Мать успокоилась сама. Смахнула слезинки, повисшие на ресницах. Даже улыбнуться постаралась. Подтолкнула в спину.
– Ну иди. Провожать не пойду, не на век же расстаемся, – а у самой глаза до краев тоски полны. Да не простой тоски, тоски смертной. «Не увижу больше ее!» – больно сжалось сердце в недобром предчувствии, но Вадим не остановился, не оглянулся. Толкнул тяжелую дверь на крыльцо.
После полумрака сеней яркий свет резанул по глазам. Да так сильно, будто снова жарко ахнула рядом громовая стрела. Зажмурился Вадим и словно въяве увидел перед собой чужого воина, по виду варяга. Уже седого,
