слухам, приложила немало усилий, чтобы вызвать у августейших супругов охлаждение друг к другу, то можно сказать, что почувствовал даже некое злорадство. Тем не менее жалобу высокопоставленного чиновника нельзя было оставить совсем без внимания, и государь, придав своему лицу приличествующее случаю выражение, милостиво повелел:
— Обратитесь с вашим делом к Мезенцову[72], я же со своей стороны распоряжусь о том, чтобы следствие было произведено в самые сжатые сроки и без лишней огласки.
Весь последующий день Александр Николаевич находился в прекрасном расположении духа, много шутил со свитскими офицерами и генералами и с таким удовольствием пообедал, что составлявшие ему компанию великий князь Николай и румынский князь Кароль пришли в немалое недоумение и, разумеется, попытались выяснить, чем вызвано его хорошее настроение. Следствием этого стало скорое распространение столь занимательной сплетни, отчего даже юные прапорщики и юнкера, завидев графа Блудова, считали своим долгом завести разговор о «славном потомке древнего рода[73], вынужденном с достоинством переносить превратности судьбы».
Стоящий на часах Федька Шматов с тоской посмотрел на раскинувшуюся перед ним картину болгарской природы, но, не найдя в ней ничего занимательного, развернулся в другую сторону. Затем, поправив ремень от винтовки, почесал вспотевшее под ним плечо, и тут, как на грех, вспомнив слова своего приятеля Будищева «моются те, кому чесаться лень», загрустил еще больше.
Не так представлял он себе возвращение в ставший для него родным Болховский полк. Подпоручик Линдфорс куда-то пропал, прихватив с собой Будищева, охотников вернули в свои роты, и вместо прежней вольницы началась прежняя постылая служба. Не такая, разумеется, как до войны, но все же… Оно, конечно, вернуться полностью здоровым да еще и георгиевским кавалером — это не фунт изюму, понимать надо! К тому же крест вручил не кто-то, а сам наследник-цесаревич. Но все это было не то. Митьки, которого все с легкой руки Шматова давно именовали только Графом, рядом не было, зато был ефрейтор Хитров. Вот уж кого Федькина награда уязвила в самое сердце! С тех пор как-то так получилось, что все ночные караулы да разные другие тяжелые наряды никак не могли миновать новоиспеченного кавалера, на которого мстительный ефрейтор перенес всю свою ненависть к Будищеву. А тут еще как на грех ранили Северьяна Галеева, и старший унтер отправился в лазарет, так что дать укорот зарвавшемуся Хитрову было некому.
Другим поводом для тягостных раздумий Шматова был Николай Штерн. Вернувшись в полк, Федька немедленно нашел его и передал два письма, привезенные им с собой из госпиталя. Первое было от Алексея Лиховцева, и ему вольнопер очень обрадовался, несколько раз перечитал, затем принялся расспрашивать о здоровье приятеля. Эта реакция было понятна и даже приятна солдату, и он чувствовал, что совершил нечто хорошее, хотя и не мог выразить это словами. А вот второе… второе было от сестры милосердия госпожи Берг. Да, Федор чувствовал к этой барышне неизъяснимое почтение и даже про себя называл не иначе, как «госпожа Берг». Так вот, развернув письмо, Николай прочел его, а затем некоторое время пытался понять, от кого оно. Затем, несколько раз наткнувшись на словосочетание «ваша Геся», припомнил и… и просто покачал головой!
Дело в том, что Штерн снова был влюблен. Да-да, влюблен всем сердцем, как только это может быть с молодым человеком, не растратившим еще своих чувств и не загрубевшим душой. Когда с одного взгляда в сердце вспыхивает страсть и мысли могут быть заняты только этим предметом, а все прежние увлечения кажутся ненастоящими и незаслуживающими никакого упоминания. В общем, наш Николаша совсем забыл про Гесю. Можно ли его за это осуждать? Ведь он был на войне, когда всякая минута может стать последней в жизни, а чувства обостряются до крайнего предела. Когда так хочется жить и любить, но вместе с тем надо быть постоянно готовым умереть.
Они встретились случайно, когда вольноопределяющийся Штерн зашел к ее отцу купить что-нибудь из еды. Семья их была довольно богатой для здешних мест и содержала придорожную корчму или, как их еще тут называли, — хан. В отличие от других местных богатеев — чорбаджи, они счастливо избежали конфискаций или попросту грабежа со стороны осман, вовремя припрятав свое добро. Сами они какое-то время скрывались, затем видя, что ситуация более-менее пришла в норму, вернулись домой и занялись, как и прежде, хозяйством и мелкой торговлей. Поиздержавшийся в последнее время Николай был готов упорно торговаться с отцом семейства за лепешку и кусок сыра, когда в лавку заглянула она. Их глаза встретились, и вольнопер понял, что пропал. Потеряв дар речи, он смотрел на нее и глупо улыбался. Затем вытряхнул на стол торговца все деньги, что у него были, и на нетвердых ногах пошел прочь. Девушка, разумеется, заметила, что произвела на молодого человека ошеломляющее впечатление, но только посмеялась над его реакцией, бойко стрельнув глазами.
Немного отойдя от наваждения, Штерн решил, что виной всему его долгое воздержание, а также отсутствие вокруг представительниц прекрасного пола, и что на самом деле встреченная им незнакомка вовсе не так хороша. И уж, конечно, если он встретит ее еще раз, то, скорее всего, просто не обратит никакого внимания, разве может быть, чуть больше, чем на любую другую крестьянку. Ну молода, ну смазлива, ну свежа, так что с того? Мало ли фемин встречалось ему на пути, превосходящих юную болгарку и в том, и в другом, и в третьем!
Придя к такому умозаключению, он отправился в корчму и на следующий день снова вернулся, будто мешком ударенный. Девушка показалась ему еще более обворожительной, и с тех пор он пользовался всякой оказией, чтобы оказаться поближе к предмету своего обожания. Вскоре они познакомились, затем подружились, затем… ну Николаша недаром слыл сердцеедом среди своих друзей. Так что, когда Федор привез ему письмо от Геси, он и думать забыл о своей бердичевской знакомой.
А вот Шматову такое невнимание отчего-то показалось обидным. Конечно же, в их деревне встречались парни, гуляющие сегодня с одной девкой, завтра с другой, а послезавтра с третьей, но то были просто дуры деревенские! А вот сестра Берг… в общем, Федя совершенно не одобрял поведение барчука.
— Шматов! — раздался совсем рядом ненавистный голос Хитрова. — Ты опять спишь на посту, язви тебя через коромысло.
— Никак нет, господин ефрейтор, — отозвался часовой, — вот смотрю, что там за пыль на дороге.
— Какая еще пыль? — пробурчал разводящий, но приглядевшись, все же признал его правоту. — И впрямь, несет кого-то нелегкая! Надо бы поручику сказать.
Впрочем,
