вырвало зеленой желчью. А потом, когда желчь ушла, ее вырвало только воздухом.
Сквозь жгучую пелену слез Нори видела свое отражение в зеркале.
Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя.
А потом она закричала.
– Ненавижу тебя!
Ты должна была знать. Глупая девчонка.
Она рухнула на пол и почувствовала, как что-то хрустнуло в голове. В комнате не осталось воздуха, и теперь ее дыхание становилось все медленнее и медленнее, а перед глазами все плыло. Она раскинула руки и уставилась в потолок.
Чувство между болью и освобождением.
Освободи меня от моего обещания.
Отпусти.
Хватит. Я пыталась.
Отпусти меня.
Возник поразительный белый свет, ярче любого солнца, а затем, впервые в жизни, кто-то ей ответил.
Нори
Я просыпаюсь в саду.
Должно быть, меня сюда принесли. Я чувствую запах цветов еще до того, как открываю глаза. Аромат каждого существующего экзотического цветка наполняет мое тело, я окружена им.
Это не мой сад.
Я открываю глаза и вижу, что он бесконечен; сад простирается за горизонт. Небо идеального синего цвета, а облака плотные и кремовые, как будто кондитер изготовил их вручную. Ласковое солнце заливает все вокруг мягким белым светом.
Я знаю, что это не обычный сад. Я также знаю, что мне предназначено быть здесь.
Я встаю и прикрываю глаза рукой, чтобы защитить их от света. Порезы на руках исчезли, как будто и не было.
Я слегка наклоняюсь и приподнимаю подол своего кимоно, белого, как алебастр, и сшитого из тончайшего шелка. Оно украшено крошечным мелким жемчугом и расшито кику но хана, хризантемами. Поднимаю край до талии и провожу пальцами по мягкой плоти внутренней части бедра. Мой шрам тоже исчез. Я поправляю юбку и начинаю идти, не знаю куда, но вперед.
Я иду под деревьями с низко свисающими ветвями, тяжелыми от спелых гранатов и яблок, бананов и лаймов, слив, абрикосов, вишен и фруктов, названий которых я не знаю. По высокой траве разбросаны гроздья красных цветов, похожих на упавшие фейерверки. Я наклоняюсь, чтобы поднять розовую розу.
На стебле нет шипов.
Затем доносится мягкий, прекрасный звук. Я даже не колеблюсь, прежде чем последовать за ним. Это похоже на песню сирены. Я никогда не могла устоять перед ней, да и не хотела бы сопротивляться. Я не спрашиваю себя, куда я иду или почему нахожусь в этом месте, явно не предназначенном для глаз смертных. Может быть, я мертва.
Я прижимаю руки к животу и продолжаю идти. Если я мертва, то и пусть. Это место… рай. И здесь ничего не болит. Всю свою жизнь я носила в себе тупую боль, такую постоянную, что я едва ее замечала. А теперь замечаю, потому что она исчезла.
Слышится ровное журчание ручья где-то поблизости, на фоне песни. А та, кстати, звучит теперь очень знакомо.
Я невольно иду быстрее, пытаюсь поймать мотив. Земля теплая под моими босыми ногами. Где же я слышала эту песню?
Звук становится громче и насыщеннее, омывая меня и очищая от всей боли, которую я когда-либо испытывала. Теперь я бегу. Бегу через рощу деревьев, ветви которых изгибаются, образуя нимб над моей головой. Я бегу мимо чистого пруда, где плещутся утята. Бегу, пока не оказываюсь на лугу с темно-фиолетовыми лютиками, доходящими мне до пояса, и улыбчивыми красными маками.
Сердце колотится в груди, глаза лихорадочно блуждают в поисках источника музыки. Немного впереди меня – дерево. Я вытягиваю шею, чтобы лучше видеть, и понимаю: дерево персиковое.
Тогда я узнаю.
Это «Аве Мария» Шуберта. Моя первая и единственная колыбельная.
На этот раз я не бегу. Я иду, как ребенок, который только учится ковылять. Я не осмеливаюсь идти быстрее. Я не смею дышать. Боюсь сделать что-нибудь такое, что могло бы нарушить окружающую гармонию, на каком бы плане существования я ни находилась. Я раздвигаю высокую траву и подхожу к подножию дерева.
Там, на земле, сидит Акира. Его скрипка небрежно лежит рядом.
Аники.
Именно таким я видела его в последний раз. Гладкая бледная кожа, темные, аккуратно зачесанные назад волосы; он ухмыляется, видя выражение моего лица.
Аники.
– Имото[30], – говорит он. – Давно не виделись, да?
Я плачу. Слезы текут по моим щекам, хотя мне не грустно. Я пытаюсь заговорить, однако ничего не выходит.
Акира.
А потом я бросаюсь в его объятия. Он крепко обнимает меня, прижимаясь к моей макушке. Я утыкаюсь лицом ему в шею и беспомощно всхлипываю, слушая его сердцебиение и чувствуя его обжигающее тепло. Он не пытается меня успокоить. Он просто держит меня, пока рыдания не стихают, а затем отстраняется и берет за плечи, чтобы посмотреть в заплаканное лицо.
– Ничего страшного, – улыбается он, смахивая слезу с моей щеки большим пальцем. – Теперь с тобой все в порядке. Все хорошо.
Я шмыгаю носом и смотрю в ясные серо-черные глаза.
– Ты умер, – шепчу я.
Он хихикает.
– Так и есть.
– Но… ты здесь.
Я чувствую жар, исходящий от его тела. Он очень даже живой.
– Ты настоящий.
– Да.
У меня больше нет вопросов. Мне все равно, рай это, ад или чистилище. Акира здесь. Здесь, со мной. Я прижимаюсь к его груди, как будто могу объединить нас одной лишь силой воли.
– Прости меня. Аники, прости. Это все из-за меня. Ты умер из-за меня.
Он качает головой.
– Я умер из-за страха и ненависти. Не из-за тебя.
– Погибнуть должна была я. Ты должен был жить. А я жить не могу. Я не сделала ничего важного, я не такая как ты. Я проиграла. Прости.
Акира вздыхает.
– Ахо, – говорит он наконец. – Прошло столько времени, а ты все еще не понимаешь.
Я поднимаю глаза, чтобы взглянуть на него сквозь ресницы.
– Что?
– Каждый выбор, который я когда-либо делал, был моим собственным. Я ни о чем не жалею.
– Но если бы ты никогда не встретил меня…
Он приподнимает мой подбородок и смотрит мне в глаз-а.
– Нори, – произносит он очень тихо, – я бы предпочел умереть молодым, чем прожить сто лет, не зная тебя.
У меня нет слов. Все, о чем я могу думать…
– Почему?
Он пожимает плечами.
– Ты моя сестра.
– Скажи мне, что делать, аники, – умоляю я. – Пожалуйста.
Акира грозит пальцем.
– Ох, Нори, ты ведь знаешь, что я не могу этого сделать. Ты должна выбрать свой собственный путь.
– Я не в состоянии, – шепчу я.
Все пути передо мной извилистые, и я не вижу, куда они ведут. Нет выбора, который не потребовал бы жертв; нет способа избежать
