— Я о прочем не знаю, — уклонился тот опасливо.
Выговский ударил кулаком но столу.
— Брешешь! Знаешь. Больше, чем тебе положено знать, знаешь, пан негоциант!
— Не кричи, — взмолился Гармаш, протягивая руки к Выговскому, — могут услыхать! — он кивнул на дверь и замер в ожидании: что еще скажет Выговский?
— Поедешь в Веприк. Наладь все, как сказано тебе раньше. Ни о чем не беспокойся. Я ночью выезжаю в ставку гетмана. Капуста собственной персоной прибыл из Бахчисарая, — как бы припомнив, добавил он вдруг.
— Пора бы Капусту пошинковать, — жалобно посоветовал Гармаш.
— Еще не пора. Хозяин из тебя никудышный. Кто капусту в июне шинкует!
— Тебе лучше знать, — согласился Гармаш.
На том разошлись.
Поутру, когда Выговский еще был в постели, прибежал есаул Цыбенко.
— Пан генеральный, к гетману кличут!
Выговский опустил на ковер жилистые ноги. Лязгнули зубы. Заорал на Цыбенка:
— Сапоги! Штаны! Кунтуш!
Как же это он сам сюда прискакал? По какому делу? Никак не мог натянуть сапоги. Цыбенко стоял у порога, Выговский налитым кровью глазом приметил его угодливую физиономию, взвизгнул:
— Пошел вон!
Конь мигом пронес его по улице. Когда вошел в канцелярию, там уже были Носач, Иванич и игумен Черниговского кафедрального собора Зосима. Поздоровался с гетманом по чину, как положено, стал у стола, за которым сидел Хмельницкий. Гетман кивнул головой, сказал приветливо:
— Садись, писарь.
Выговский послушно опустился на лавку рядом с Иваничем. Мелькнула мысль: «А где же Капуста?» Скрипнула боковая дверь: щуря глаза на яркий солнечный свет, заливавший канцелярию, вошел Лаврин Капуста. Направился прямо к скамье, где сидели Выговский и Иванич. Пожал им руки и сел рядам с Выгодским. Выговский покосился на Капусту и спросил:
— Как ездилось?
— Хорошо, — коротко ответил Капуста.
Гетман взглянул в их сторону. Выговский прислушался к тому, что говорит игумен.
Отирая потный лоб большим пестрым платком, Зосима жаловался:
— Черниговский полковник Семен Подобайло своевольничает.
— Он теперь, отец игумен, но своевольничает, а воюет шляхту польскую, — заметил недовольно Хмельницкий.
Зосима затряс своей черной длинной бородой, оставил без ответа гетманские слова, для порядка помолчал и возобновил жалобы:
— Повелел оный Подобайло Семен, чтобы все железо из руден нашей святой обители забрать для войска и наперед всякое железо, кое будет сработано на руднях наших, в войско забирать. На имущество дома божьего руку наложил. Где такое видано?
Игумен Зосима с негодованием развел руками, оглядел по очереди сидевших перед ним Выговского, Капусту, Носача, словно ожидал от них поддержки. Не дождавшись, снова обратился к Хмельницкому:
— Тебе, гетман, челом бью. Не о своей корысти забочусь. Для блага обители святой все сие чиню. Уповаю на тебя одного, на защитника веры нашей: смири своеумца, запрети бесчинства его, богопротивные и бессмысленные, за кои в аду гореть ему и ответ перед святым Зосимой, покровителем обители нашей, на том свете держать придется.
Хмельницкий наклонил голову. С трудом перевел дыхание. Приехал вершить важные дела. А тут игумен вороном налетел, вцепился когтями, долбит и долбит словами своими лживыми. Послать бы его туда, где раки зимуют. Да негоже так поступать. Худое слово скажешь — крик пойдет по всем церквам и монастырям. Чего доброго, митрополит отлучит от церкви. Теперь только дай Коссову за что ухватиться… Заговорил как можно ласковее:
— Пан-отец, Подобайло поступал так, ибо мой универсал на то выдан.
Зосима удивленно поднял глаза на гетмана, хотя хорошо знал, чью волю осуществляет полковник Подобайло.
— Мой универсал, пан-отец, — повторил Хмельницкий. — Железо нам в великом числе потребно. Ты, пан-отец, в обиде не будешь, за железо тебе заплатят злотыми, сколько скажешь.
— Не мое железо, рудни не мои, божьи, — пробормотал игумен.
— Богу деньги наши не нужны, — сказал Хмельницкий, — выходит, и платить некому.
Игумен заерзал на месте, точно кто-то под него раскаленные угли подкинул.
— Молебен служил я, пан гетман, о даровании тебе победы над ляхами! — не то с сожалением, не то с упреком проговорил игумен.
— За молебен спасибо тебе, — наклонил голову Хмельницкий, — а о руднях не заботься. Твои были, твоими и останутся. Но только уж на время войны железо войску давать придется. Вам в божьем доме к чему железо? Кресты ведь у всех монахов есть?
Игумен побагровел. Дернул на груди золотой крест. Недобро блеснул глазами.
— Решетки вокруг наших святых, покоящихся на кладбище монастырском, делать нужно, ворота давно истлели, в келиях послушников железные двери нужно сделать…
— А разве они бежать собираются, послушники твои?
— Не шути, пан гетман, — возвысил голос игумен.
— Я не шучу, — процедил сквозь зубы Хмельницкий. — Для войны, которую ведем теперь вместе с народом русским против гонителей веры вашей православной, коварных латинян, всем жертвую. — Голос гетмана зазвенел. — Всем, отче игумен, и железом не токмо монастырским, а будо понадобится, повелю колокола на пушки перелить.
Игумен в испуге вскочил с места.
— Грех, грех! — поспешно заговорил оп.
— Мой грех, я и искуплю его перед богом. А ты своего греха не искупишь, ежели супротив латинян не пойдешь войной, Неужто хочешь, чтобы в твою обитель униаты пришли?
— Что ты, пан гетман! — Игумен протестующе замахал рукой, схватился за крест.
— Деньги за железо обители уплатить немедля, — приказал Хмельницкий Иваничу.
Зосима, пряча глаза под бровями, пробормотал благословение Хмельницкому, ткнул крест ему в губы, не убирал руки, словно ждал, что гетман приложится к ней.
Хмельницкий руки ему не поцеловал.
Быстрыми шагами, подметая пол длинной рясой, игумен вышел из канцелярии.
— Голова раскалывается, — пожаловался Хмельницкий, садясь в кресло и опершись локтями о край стола.
— Отдохнул бы, — благожелательно посоветовал Выговский, — С попами этими хлопот но оберешься.
— Со всеми вами хлопот не оберешься, — тихо сказал Хмельницкий. — Немедля составь универсал, — заговорил он, — на руднях, какие принадлежат монастырям Киево-Печерскому, Софиевскому, Новгород-Северскому, все железо сдать войску. Все!
— Слушаю, — угодливо ответил Выговский.
Хмельницкий помолчал, глядя поверх головы Выговского на стену, где на ковре висели лук и стрелы — прошлогодний подарок хана Ислам-Гирея, сказал:
— Собирайся в дорогу, пан писарь.
Выговский побледнел. Задрожали пальцы, державшиеся за край скатерти. Голос его прозвучал глухо, когда он, не удержавшись, спросил;
— Куда?
— В Казикермен, менять ширинского князя и полоненных татар на наших невольников. Капуста договорился.
У Выговского отлегло от сердца.
Хмельницкий кивнул головой Носачу:
— Зови сюда людей торговых.
Носач поспешно кинулся к дверям.
Торговые люди с опаской переступили порог гетманской канцелярии. По какому делу званы, никто не знал. Но каждый знал — кончится деньгами. Хмельницкий, пересиливая боль в голове, улыбнулся им, вышел навстречу, пожал каждому руку, радушно указал место на скамье.
— Потревожил вас, хозяев? В обиде не будьте, такое время… Сам не сплю, другим не даю.
Набил трубку табаком. Выговский высек огонь. Поднес гетману трут.
— Павло Остронос? — спросил Хмельницкий купца в синем кафтане, взяв трубку в зубы.
— Я, пан ясновельможный гетман.
Названный вскочил на ноги, хотел поклониться низко, но Хмельницкий легонько толкнул его в плечо, и он упал на скамью, ударясь головой о стену. Все засмеялись. Хмельницкий повернулся спиной к торговым людям, пошел к столу, и пока шел, лицо его сморщилось от невыносимой боли. Сел в кресло и, потирая лоб ладонью, начал:
— Позвал я вас, паны добродии Остронос, Веремиенко и Баран, по весьма важному делу. Деньги у вас водятся. — Купцы беспокойно задвигались. — Погодите, отбирать не стану, — успокоил их гетман. — Деньги ваши, а не мои. Я ведь не Потоцкий и не хан крымский. Забочусь о вашей выгоде. Для того и позвал вас. Слушайте же. От Мозыря до Остра лежат болота рудные, нетронутые, ляхи поубегали, никто ту руду не берет, железо пропадает. А нам оно потребно во многом числе. Война идет с армией, которая вся в латах, и шишаках, в кольчугах, при пушках и ядрах. Не только луками да стрелами вооружены. Вот и говорю — беритесь за настоящее дело. Гребите руду из болота, даю вам дозволение, ставьте рудни, варите железо, только не крохкое, как ты давал в прошлом году, Веремиенко (купец опустил глаза, понурился), а хорошее, гибкое, чтобы можно было из него крепкие ядра отливать, такие, чтоб крепостные стены пробивали, чтобы пули из него пронзали, как мечи дамасские. Ратного чинша брать с вас не стану. Но только все железо сдавать на войсковые нужды. Продавать его куда-нибудь в чужие руки под страхом смерти запрещаю.
