Не жалея ядер, непрестанно били польские пушки. Трижды при свете факелов рейтары лезли на шанцы. Спешившись, рядами шли гусары. Но казаки держались твердо. Богун и Глух ходили между окопами, подбадривая воинов. И по рядам катился радостный шепот, подымавший дух:
— Богун тут! Полковник с нами!
И то и дело в темноте раздавался его веселый голос:
— Я тут, казаки! Держитесь! На рассвете гетман будет с русским войском.
Во время короткой передышки, когда жолнеры откатились, Богун с тревогой сказал Глуху:
— Если гонец до зари не вернется, мы не выдержим. Пленный сказал — у Потоцкого тут двенадцать полков, сотня пушек.
— Выстоим, Иван! Должны! — убежденно сказал Осип Глух, посасывая люльку.
— Иначе не можно, — согласился Богун. — Но подумай, сколько раненых у нас! Я приказал всех на возы уложить и отвезти в лес. На всякий случай. Им там безопаснее будет. Ведь ляхи не щадят ни раненых, ни женщин, ни детей.
26
Коронный гетман Станислав Потоцкий, завернувшись в меховой плащ, не спал. Мошкара кружилась над костром и гибла в огне. Трижды Потоцкий посылал взять «языка», но посланные не возвратились. Одно из двух: или они перекинулись к казакам, или их самих взяли «языками». До сих пор он не знал, сколько войска перед ним. Пойманный днем посполитый, битый плетьми и припеченный раскаленным железом, сказал, что казаков только три тысячи. Матка бозка! Разве такое возможно? Брехал, здрайца, еретик поганый! Пленный давно уже застыл, покачиваясь на ветви дуба, а коронный гетман все не мог забыть его упрямого лица и глаз, полных ненависти. Вот такой, должно быть, вонзил нож в сердце его Владеку. Хотя, как говорили, это был не схизмат, а католик. Но разве хлопы не все одинаковы? Разве вера разделяет этих скотов?
…Нечипор Галайда, Семен Лазнев и Охрим Безуглый, еще с вечера посланные с грамотой Богуна к гетману, вручили ее передовому заслону в селе Песковатом. Грамоту принял Мартын Терновой. Перекинулись несколькими словами и разъехались. Теперь, уже на обратном пути, Нечипор вспомнил — на прощание даже руку не пожали друг другу, так торопились. Терновой, взяв грамоту, поскакал, как бешеный, к гетману.
Ночная тишина и звездное небо навевали на Нечипора какое-то давно уже не знакомое спокойствие. Лазнев и Безуглый ехали позади, молча, зорко поглядывая по сторонам.
У речки остановились. Здесь где-то была плотина. Но плотины не было. Галайда выругался громко:
— Расчувствовался, матери его ковинька, — и вот тебе!
Казаки почесывали в затылке. За спиной у них подозрительно зашуршало. А через миг послышались крики.
— Хлопцы, вплавь! — крикнул Галайда.
Казаки мигом кинулись в воду.
Загремели выстрелы; чуть выше по воде от того места, где стоял Галайда, тоже послышался плеск. Видно, жолнеры шли наперерез. Галайда решил отвлечь внимание на себя и выстрелил из пистоля. В тот же миг на него накинулись жолнеры. Яростно отбиваясь саблей, он отходил вдоль берега. Понимая, что спасения не будет, изо всех сил крикнул:
— Охрим, передай все полковнику!
Тотчас Галайда почувствовал, что земля качнулась под ним и он летит в бездну.
…Когда открыл глаза, увидал над собой седоусого шляхтича, — подбоченясь, тот покрикивал на жолнеров:
— А припеките ему пятки железом, пся крев! Очнулся хлоп! Сейчас и заговорит. Подымите его!
Двое жолнеров схватили Галайду за руки и поставили перед шляхтичем.
— На колени, пся крев! — заорал другой пан, с багровым лицом.
— Пан Шемберг, не надо волноваться. Хмельницкий, здрайца, отучил это быдло, как следует почитать шляхетное панство. Но мы их еще научим.
— Быдло! — люто погрозил кулаком тот, кого седоусый назвал паном Шембергом, — Перед тобою, — указал он на седоусого, — сам его милость коронный гетман Речи Посполитой пан Станислав Потоцкий.
Но и без этого пояснения Нечипор Галайда понял, перед кем он стоит. От острой боли в связанных за спиною руках затуманило глаза. Он пошатнулся, а Шемберг довольно захохотал.
— Видите, ваша милость, как струсил, когда узнал, кто перед ним! Что ни говорите, а один ваш взгляд побуждает хлопов к покорности.
Но Галайда уже овладел собою. Пристально смотрел он на Потоцкого, точно хотел получше разглядеть того, кто столько мук и страдании принес на Украину.
— Давайте сюда и другого! — приказал жолнерам Потоцкий, и Галайда содрогнулся, увидав через минуту окровавленное лицо Семена Лазнева.
— Поставить их рядом! — приказал Потоцкий.
Лазнев толкнул локтем Галайду и тихо проговорил:
— Охрим пробился.
Услыхав эти слова, Галайда облегченно вздохнул.
— О чем они говорят? — грозно спросил Потоцкий поручика, стоявшего по правую руку от него.
— Про какого-то Охрима, ваша милость. их было трое, тот, видно, и есть Охрим, он убежал. Думаю, ваша милость, они ехали к Богуну с какими-то важными сообщениями.
— Пся крев, пан поручик! Думаю здесь я, а не вы. Спрашивайте их, откуда, куда, по какому делу они ехали, — и я подарю им жизнь.
Поручик открыл было рот, по Нечипор Галайда предупредил ого.
— Я понимаю по-польски, — сказал он. — Мы ничего вам не скажем.
Тяжелый удар плети упал на плечо Галайды.
Поручик замахнулся вторично.
— Как отвечаешь пану коронному гетману, быдло? Должен называть пана «ваша ясновельможность».
Потоцкий нетерпеливо махнул рукой.
— Слушайте, хлопы, — начал он, — я подарю вам жизнь, если вы скажете, откуда и с какими вестями скакали вы в табор Богуна.
— Мы ничего не будем говорить, — глухо проговорил Галайда, а Семен Лазнев, не то в насмешку, не то чтобы смягчить коронного гетмана, добавил:
— Ваша ясновельможность.
Ты что, не украинец? — спросил озабоченно поручик Крицкий и наклонился почтительно к уху коронного гетмана.
— Я донской казак, — гордо ответил Семен Лазнев.
— У Хмельницкого донские казаки? — спросил, подойдя к Лазневу, поручик.
— Есть и такие, — ответил Лазнев.
— Много?
— А сколько нужно.
— Быдло! — крикнул поручик. — Я спрашиваю тебя: много?
— Сколько нужно, — повторил Лазнев.
— Скажи ему, — указал пальцем коронный гетман на Лазнева, — пусть он будет откровенен, расскажет всю правду — и мы с почетом отпустим его. С донскими казаками мы не воюем. Если расскажет всю правду, я прикажу дать ему коня, оружие, и пускай едет на свой Дон.
Поручик хотел перевести, но Потоцкий продолжил:
— А если он будет упираться, его ждет смерть на колу. Спроси его, знает ли он, что такое смерть на колу. Ведь это наш, польский способ воспитания еретиков, — засмеялся коронный гетман.
Поручик Крицкий перевел все Лазневу. Галайда глядел прямо перед собой, и Потоцкий, встретясь с ним взглядом, отвернулся.
— Брат брата не продает, — твердо сказал Лазнев и ближе прижался плечом к плечу Галайды.
Поручик замахнулся кулаком на Лазнева, но коронный гетман остановил его:
— Погоди. Это еще успеем. Послушай, — обернулся Потоцкий к Галайде, — почему ты не отвечаешь?
— Я принес присягу нашему гетману, как, скажем, вы, пан, вашему королю, — ответил Нечипор.
— Как ты смеешь, хлоп, схизмата Хмельницкого равнять с королем Речи Посполитой?! — вскипел Потоцкий.
— Ваша правда, — согласился Галайда, — не ровня твой король нашему гетману.
Снова плеть обожгла ему лицо, и затуманило глаза.
А дальше началось уже другое. Все, казалось, происходило в каком-то тумане. Смрад горящего тела заползал в горло. Но ни Галайда, ни Лазнев не проронили ни слова. Капеллан Кальчинский заклинал их крестом, творил молитвы над ними, жолнеры жгли пятки железом, били плетьми по лицу, топтали ногами живот, а казаки молчали, точно тела их были из железа, и никакая сила не могла заставить их заговорить.
Время шло. До рассвета оставалось немного. Потоцкий неистовствовал, Шемберг требовал сжечь хлопов на костре перед всем войском.
— Еще успеется, — сказал Потоцкий, — они еще у меня заговорят.
— Матерь божья надоумит их, — с надеждой проговорил капеллан.
Потоцкий взглянул на него с презрением. он стоял над замученными, но еще живыми казаками и, глядя на их искаженные нечеловеческой болью лица, на крепко сжатые окровавленные губы, почувствовал, что ни слова от них не добьется.
А Нечипор Галайда не видел ни Потоцкого, ни капеллана с крестом в руках. Его несла куда-то тяжелая свинцовая волна и колыхала на себе, и где-то рядом звучал голос Марии. Он увидел ее лицо, ее руки, протянутые к нему, почти ухватился за них, но волна подбросила выше — и уже не стало Марии, перед ним стоял Хмельницкий, сочувственно кивал головой и тихо приговаривал: «Терпи, казаче, терпи для края родного…» И снова волна качнула его, отшвырнула прочь от гетмана, и стоял уже полковник Богун с саблей в руке, что-то кричал Нечипору, но он не слышал, словно кто-то набил ему в уши земли. И снова волна подняла его и швырнула куда-то глубоко, точпо в темный колодец.
