Обстановка располагала к помешательству. Чьи-то крики, стоны, всхлипы, завывания. Постоянно снующие тени, полное отсутствие занятий. Даже книг нет. Неудивительно, что в «Теневерсе» слабые духом теряют рассудок.
Платона отчасти спасали мысли. Он много анализировал, вспоминал. Опыт, накопленный за годы магических исследований, позволял обдумать каждый эксперимент. Прокрутить перед глазами в мельчайших деталях. Это помогало не рехнуться. Держало разум в тонусе.
Ещё он постоянно думал о семье, которая не отвернулась от него, а ждала, выбивала свидания, ходатайствовала перед арбитрами о послаблениях. Возможно, они и не простили Платона, который даже в заточении умудрился нарушить закон — но не бросили его и не выели всю душу упреками. По крайней мере, пока что.
Они старались помочь, хотя он был откровенно плохим братом и сыном.
Сейчас Платон вспоминал, что когда его только-только заключили в поместье, он пытался отпроситься на свадьбу к Златону. Но не для того, чтобы поздравить брата — а чтобы подсмотреть, как снимается защитный купол. Он хотел воспользоваться ситуацией, только и всего, но арбитры запретили.
Братья стояли за него горой, пусть он и попортил их жизни своими поступками. Например, каково пришлось Дитриху, которого Платон отправил в адский цирк к Нику? Кто знает, что случилось бы, не увидь он будущего и не успей уйти раньше, чем начнется представление?
Мама, наверное, все глаза выплакала от переживаний за Платона. А он… неотесанный орк. Достойный сын своего папаши.
Сейчас он понял, каким был эгоистом. Всегда. Последние несколько лет Платон провел за исследованиями. Были ли его попытки «помочь» братьям искренними? Наверное, да. Он никому не желал зла. Но братья явно хотели не такой помощи и не просили о ней. Потому что так он уподоблялся отцу — который всегда знал, как лучше для всех. Но нельзя решать за других. Нельзя отнимать у другого существа свободу выбора. Ему пришлось и самому лишиться выбора, чтобы понять это со всей отчетливостью.
Теперь Платон мог всё примерить на себя.
Будет ли у него шанс на прощение? Поверят ли его извинениям?
Сможет ли он доказать семье, что достоин носить фамилию Адрон, хоть орком больше и не является?
Это тоже угнетало. Не могло не угнетать. Лишиться сущности — как будто потерять конечность. Ты помнишь её, ты испытываешь фантомные боли. Но тебе никогда уже не вернуть её.
После ритуала он навсегда утратил способность обращаться, и первые недели в «Теневерсе» Платон переживал потерю. Он не принял её сразу, поначалу пытался выстроить прошлое иначе, постоянно говорил себе «а что, если …». Даже планировал, как можно попробовать провести обратный ритуал…
А потом резко отсек эту мысль. Нет уж, хватит. Из-за его твердолобости и желания вернуть орочью сущность любой ценой и случилась вся эта история. Однажды он уже совершил чудовищную ошибку, и будет полной глупостью попытаться «всё исправить» в очередной раз.
Ему куда важнее безопасность близких. Над ними всегда бы нависал Серп — и его следовало обуздать раз и навсегда. Если бы пришлось вновь сделать выбор, Платон бы без раздумий провел ритуал отречения. Ради родных он бы пожертвовал жизнью и сделал бы это столько раз, сколько необходимо.
Когда он выйдет из заключения, то обязательно расскажет братьям, что произошло в поместье — пусть ему и тошно от одной этой мысли. Не хочется признаваться в собственной неудаче. Страшно смотреть им в глаза. Это ведь исключительно его вина. Отец едва не обрел свободу из-за него. Он подверг всех смертельной опасности.
Сейчас нужно молчать, ибо стены «Теневерса» всё слышат. Но через год… даже меньше года… Платону придется перебороть себя и поговорить с братьями начистоту.
Потому что неизвестно, что придумает Серп. А если он сбежит? А если найдет способ выклянчить у Нику свободу?
Молчать нельзя. Хватит. Намолчался уже.
В общем, Платон много думал, корил себя, а потом… он внезапно почувствовал, что утерянная сущность больше не тревожит его как прежде. Какая разница, орк ты или человек? Не раса определяет твои достоинства и недостатки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Только ты сам…
Твои слова. Твои решения. Твои поступки.
Плевать, кто ты по крови: орк, бес или обычный человек — важно лишь то, какой ты внутри.
Платон постоянно вспоминал Мари…
Вот уж кто при внешней хрупкости имел стальной стержень, кто не боялся действовать и готов был шагнуть в бездну ради спасения Платона.
Как она там? Нашла себе кого-то? Теперь, когда она свободна и вольна заниматься всем, что ей вздумается, вполне возможно, что Марьяна встретит хорошего мужчину. Кого-то, кто будет любить ее и беречь.
Он, конечно, назвал её перед Дитрихом своей невестой. Ну а как иначе? Если бы сказал: «Ну, мы вроде как встречались, но это было не долго», — вряд ли бы Дит проникся.
Мари бы осталась без защиты Адронов.
Благодаря статусу невесты она у нее была. Возможно, защита ей и не понадобится. Возможно, она уже счастлива с другим мужчиной — но Платон успокаивался, понимая, что не оставил Марьяну совсем одну. Кто знает, где её может подстерегать опасность. Тот же Нику хоть и вел себя в последние разы «по-человечески» (если этот термин вообще применим к древнему психованному вампиру), но что ему мешает передумать и попытаться заключить с ней новую сделку? Или просто как-нибудь обидеть?
Нет уж. Пусть Адроны оберегают Марьяну. Это меньшее, что Платон может сделать для девушки, в которой захлебнулся как в омуте.
Так вот. Когда в его камеру вошел Освальд и унылым тоном сообщил, что к Платону в полдень придет гость, тот едва ли не с места вскочил от радости.
Возможность хотя бы час пообщаться с семьей — это уже недопустимая роскошь. Он тряхнул антимагическими наручами, нервно провел рукой по волосам и позволил провести себя в комнату для свиданий.
Платон даже не догадывался, как похож сейчас на своего отца. Сидя в той же позе, так же нервно сцепив пальцы в замок. Но схожесть эта оставалась лишь внешней. Внутренне Платон был совсем другим.
Дверь отворилась, и на пороге появилась…
Нет, не может быть!
Платон сморгнул, поборол желание потереть глаза, чтобы убедиться — ему не привиделось.
Марьяна стрельнула в него взглядом. Робко вошла в комнату, и дверь за её спиной закрылась. Все указания Освальд дал по пути, поэтому не отнимал время от и без того короткого свидания.
— Привет, — сказала Мари, поправив выбившуюся из прически прядь.
Она явно волновалась. Не могла найти себе места, так и осталась стоять в нескольких метрах от Платона. Боялась подойти к нему? Считала его преступником? Не хотела даже за один стол сесть?
— Привет, — он улыбнулся почему-то онемевшими губами. — Как ты здесь…
Фразу он не закончил, потому что испугался, что Марьяна неправильно её трактует. Решит, что Платон ждал кого-то другого.
А он даже представить не мог, что увидит её! Нежную, ранимую, красивую до невозможности!
Он растерялся, словно мальчишка. Не верил собственным глазам.
— Дитрих выбил нам часовое свидание. — Мари кивнула на стул, будто спрашивая разрешения сесть.
Платон нетерпеливо кивнул.
Конечно же, можно!
— Не верю, что у него получилось, — покачал мужчина головой, вбирая в себя черты Марьяны, запоминая их, впитывая как губкой, чтобы потом вспоминать и представлять её перед собой в бесконечные часы одиночества. — Ты ведь не член семьи. В «Теневерс» родственников-то не пускают, а тут… Не подумай, я безумно счастлив! Просто мне до сих пор кажется, что ты мираж. Хоп, и растворишься в воздухе.
Платон щелкнул пальцами.
Звякнули антимагические наручи, привлекая внимание Мари. Девушка погрустнела. Она как будто не замечала до этого огромного кольца, вмонтированного в стол, которое не позволяло Платону никуда деться. Оно сковывало движения, не позволяло даже обойти стол, чтобы приблизиться к Марьяне.
— Ну, я же твоя невеста, — сказала шепотом. — Почти родственник. Видимо, Дитрих хорошо умеет убеждать.
