Понедельник, 1 апреля – вторник, 2 апреля 1946 года
В суд. Громадное здание, по обеим сторонам коридора бессчетное число кабинетов. Зал судебных заседаний обставлен в стиле Вильгельма II; и мебель, и освещение функциональны. Удобно рассевшись в первом ряду галереи, наблюдали, как вводят заключенных и как собираются судьи. Вид отпетого преступника только у Кальтенбруннера. Когда заседание суда открылось, все надели наушники и, вращая диск на подлокотнике, слушали говорившееся в зале на любом из четырех языков – английском, французском, немецком или русском. Из стеклянной будки, где сидят переводчики, до нас донесся их приглушенный щебет. Перевод шел почти одновременно с речью, и возникало странное ощущение, будто два человека переругиваются и слышат в визгливой интонации юной американской переводчицы собственные голоса. Интерес к тому, что говорилось в зале, в большой степени зависел от мастерства и личности переводчика.
Вначале защита, невзирая на протесты русской стороны, привела доказательства того, что пакт Риббентропа – Молотова содержал секретный протокол о разделе Польши, указанном на карте. Затем сэр Дэвид Максуэлл-Файф приступил к перекрестному допросу Риббентропа. Риббентроп похож на жалкого школьного учителя, из тех, над которым постоянно измываются ученики. Он знает, что не подготовился к уроку, знает, что ученикам это известно; знает, что допустил ошибку, когда решал на доске арифметическую задачу; знает, что в этой школе ему рассчитывать не на что, – и все же надеется продержаться до конца семестра, чтобы получить «характеристику» и устроиться на другую работу. Лжет машинально, без существенной выгоды для себя. Максуэлл-Файф выстроил допрос с большим искусством. Перерыв на обед; «випов» и простых смертных разводят по разным столовым. Вечернее заседание открылось в пять. Пошел в комнату, где какой-то французский еврей хранит абажуры из человеческой кожи, расплющенные головы, мыло, якобы изготовленное из трупов, и т.д. Вечером прием в отеле. <…>
На следующий день смотрел картину дамы Лоры Найт. На переднем плане заключенные на скамье подсудимых. На заднем – трупы и горящие дома. Бумаги у нее на столе по чистой случайности лежали в форме креста, и она не знала, оставить ли их в таком виде или нет. «Вам не кажется, что это иллюстративно ?» – несколько раз спрашивала она меня. Я попытался объяснить ей, что люблю «иллюстративность», но на ее вкусы явно оказал дурное влияние Роджер Фрай [400] . <…>
На следующий день, в среду, 3 апреля, – на американском транспортном самолете в Париж. В аэропорту никто даже не взглянул на наш багаж и паспорта. Из посольства за нами прислали машину; ехал по чудесному весеннему городу. Никогда раньше не бывал в посольстве – здание ослепительной красоты. <…>
Поменять деньги – задача не из простых. «Я никогда не получаю меньше 820 франков за фунт», – похвастался Али Форбс. Оберон: «Я получаю 1000». Поймали его на слове, и он назвал нам имя какого-то поляка и его адрес – неверный. Отправились с Джоном Джулиусом на его поиски. В сомнительной гостинице вежливый, говорящий по-английски тип отвел нас погруженным во мрак коридором в номер, где на кровати валялся, мучаясь с похмелья, поляк в военной форме.
– Деньгами занимается мой брат, – сообщил нам поляк. – Он у зубного. Вернется в половине четвертого.
– Сейчас четыре.
– Значит, вот-вот будет.
Прождали двадцать минут. Несколько раз предлагался кофе. Пришлось выпить. Никто не приходил. <…> Поляк пообещал, что брат позвонит. Позвонил в половине седьмого, назначил встречу, но не у Оперы, а в Кремейер.
Когда он пришел, я сказал:
– Вы с вашим братом – одно лицо.
– Чистая правда. Пришлось встречаться с одним евреем. И сколько вы рассчитываете получить?
– Оберон сказал, 1000 франков.
– Тысячу? У него богатое воображение. У меня есть 720.
– Очень хорошо.
– Вы разочарованы?
– Нет, я знаю Оберона.
Сделка состоялась.
– Где мы будем ужинать? – спросил второй поляк.
– Я должен ужинать в посольстве.
– Вот как? Тут уж вы точно будете разочарованы.
Пирс-Корт,
суббота, 25 мая 1946 года
Вернулся домой на такси. Приглашен в следующем месяце в Саламанку. Приглашение принято.
Вальядолид,
воскресенье, 16 июня 1946 года
<…> Кое-как в пять доехали до Вальядолида; очень устали и проголодались. После обеда – на официальный прием в университет. <…> Оттуда на vin d’honneur [401] в ратушу. И здесь, и не только здесь, alcades [402] – молодые прохвосты, недостойные городов, в которых они заправляют. После ужина, в полночь, алькальды повели нас в театр и посадили в ложу послушать цыган. Так устал, что до конца не досидел.
Саламанка,
четверг, 20 июня 1946 года
Долго ехали в Саламанку; остановились в Бургосе на праздник Тела Христова, но на процессию опоздали. В Саламанку приехали поздно ночью, но до студентов Pax Romana [403] добрались только в четыре утра. Присутствовали на процессии со Святыми Дарами сопровождавшейся фейерверком.
21 июня . Священники и студенты на каждом шагу. В городе пробыли пять дней. Довольно скоро перестали ходить на съезды и конференции – скучно и бессмысленно, особенно те, что происходят в университете. Гуляли по городу. Ездили на целый день в Сьюдад – Родриго – на редкость красивый город; на ферме наблюдали за играми быков, сами отбирали телок для случки, играли с ними. <…>
Пирс-Корт,
четверг, 8 августа 1946 года
Вернулся в Стинчком; подвез меня по доброте душевной Протеро. Последние три недели в Лондоне, как и последние три месяца, нахожусь в апатии. С первого августа «Уайт» закрыт – почти ни с кем не виделся. Вечерами, правда, в «Гайд-Парке» было с кем выпить шампанского. <…>
В конце июля в Лондон приехала Диана Купер; прежде чем отбыть на выходные, со мной пообедала; пребывает в великой тоске; договорились во вторник вместе поужинать. Но в начале недели все переменилось: в Лондон собралась Луиза де Вильморен графиня Пальфи [404] . Череда писем и телефонных звонков: прилетает самолетом, приплывает пароходом, приезжает утром, приезжает ночью. В восемь вечера поехал ужинать в «Дорчестер», встретил там Диану, Джун Кейпел, Реймунда. Шампанское в избытке. Не доев суп, Диана и Реймунд отправились в Нортхолт встречать поэтессу. Напрасно взывал к их разуму: мол, даже поэтессе при всем желании не удастся заблудиться в аэропорту; унеслись, оставив меня на два часа с мисс Кейпел. Изо всех сил старалась поддержать разговор, но в мыслях у нее была одна Вильморен. Сидели за столиком, как сидят во время затянувшегося первого акта в ожидании Великой Актрисы. Наконец явилась: хромая, сморщенная, глаза горят: Тулуз-Лотрек, Лоренсен [405] , дух Франции. Помешана на себе, Диана и Джун ей подыгрывают. Несмотря на то что была замужем за американцем и долгое время прожила в Соединенных Штатах, делает вид, что по-английски не говорит. Всякий раз, когда разговор становился общим, принималась взволнованно, страдальчески кудахтать, переводила его на себя и убегала в номер, где вела приватные беседы. Исчадие ада. <…>(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
