Ничто неблагородное не допускалось в этот круг; взгляд Аспазии умел держать в границах даже смелого, порывистого Алкивиада. Эта жрица красоты умела держать в руках узду благородной соразмерности. Аспазия никогда не забывала, что она обязана поддерживать честь дома своего супруга.
Однажды, юный Алкивиад пригласил Аспазию и ее воспитанниц покататься по морю в его лодке. Аспазия приняла приглашение юноши под тем условием, чтобы он не брал с собой своих веселых товарищей.
В одно свежее летнее утро Аспазия в обществе Дрозы, Празины, Зимайты и Коры вошла в лодку Алкивиада, к их обществу присоединился Каллимах с Филандрой и ее приятельницей Пазикомбсой, которая так же, как и сама Филандра, была введена в дом Аспазии и сочтена последней достойной приятельницей ее воспитанниц.
Они ехали вдоль берега и скоро достигли красивой Саламинской бухты. По левую сторону от них был зеленый остров, сверкавший в утренней росе, направо — аттический берег.
Ничто не может гармоничнее настраивать душу, как удовольствие путешествия на лодке по голубому морю, но нигде нет более голубого моря, как в Саламинской бухте. Поэтому общество на лодке Алкивиада в самом веселом настроении качалось на волнах. Над ними расстилался голубой небесный эфир, под ними — чудная синева моря: они как будто скользили между двумя небесами и не могли сказать, что лучше: эфир или море и даже не спрашивали себя об этом. Они только видели, что часто птицы спускались на несколько мгновений из синевы эфира в синеву моря, как будто привлеченные прелестью последнего, тогда как рыбы, напротив того, часто на мгновение весело выскакивали из воды.
Общество на лодке Алкивиада походило на этих веселых птиц и рыб: оно так же ни о чем не думало, а только наслаждалось жизнью.
Прелестные подруги Аспазии гляделись через борт в морские волны, в которых отражались их очаровательные личики и только одна Кора, глядя в волны, видела в них не свое лицо, а само море. Только она одна сознательно наслаждалась морской прелестью — другие девушки только смотрелись в море, но море отражалось в одной Коре.
Впечатление, производимое на нее морем, было близко к ужасу, так что, наконец, она начала со страхом вглядываться в морскую глубину и прислушиваться к доносившимся оттуда до нее звукам.
Когда ее, улыбаясь спрашивали, не слышит ли она из глубины обольстительного голоса сирен, она отвечала утвердительно и веселый смех ее подруг далеко разносился по морю; может быть, привлеченный музыкой этих голосов, за лодкой следовал дельфин, скользивший по самой поверхности волн и маленькая птичка, последовавшая за ними далеко в море, на несколько мгновений садилась на спину дельфина, чтобы отдохнуть, тогда как он и не замечал этого.
В то время, как раздался веселый смех подруг над Корой, мимо лодки Алкивиада прошел большой торговый корабль и его экипаж мог рассмотреть общество, помещавшееся в лодке Алкивиада.
Мужчины на купеческом корабле имели дикий, грубый вид и мрачно, почти угрожающе, глядели из-под нахмуренных бровей, как коршуны на стаю голубок.
Но так как большое судно шло гораздо скорее, то оно скоро оставило лодку за собой и веселое общество не обращало более на него внимания; только Каллимах заметил, что это было мегарское судно.
Когда лодка вошла в маленькую бухту, было решено выйти на берег. Это было как раз то место, на котором показывают гранитное кресло персидского царя Ксеркса — кресло, с которого великий царь следил за битвой своего флота при Саламине, с полной уверенностью в победе, но вместо того увидел его поражение.
Каллимах и Алкивиад сопровождали Аспазию и молодых девушек к этому гранитному креслу и Алкивиад заставил Аспазию, как достойнейшую, опуститься на него. Аспазия исполнила его желание; Каллимах занял место рядом с ней; девушки вместе с Алкивиадом расположились вокруг них веселой группой. Чудное спокойствие царствовало вокруг.
С этого возвышения Саламин казался еще более красивым, чем с моря; между островом и твердой землей синела неподвижная морская гладь; нигде не было слышно ни звука.
— Клянусь всеми морскими нимфами, — сказала Аспазия, — здесь так же спокойно и идиллически тихо, как на сицилийском берегу, так и кажется, что где-нибудь недалеко сидит влюбленный циклоп Полифем, глядя на море, в котором отражается образ выходящей из волн Галатеи. Дикий циклоп с ревом протягивает к ней руки, но нимфа, смеясь, убегает от него.
Со своего каменного сидения Аспазия бросила взгляд к горам Пелопонеса.
— Если бы было возможно, — сказала она, — выбросить из памяти все мрачное, пережитое мною по ту сторону гор, то это возможно лишь в эту минуту. Я мужественно вызываю тебя на борьбу, грубый Пелопонес!
— И я вместе с тобой! — вскричал Алкивиад, грозя кулаком Аргосским горам.
— Мы все также! — смеясь, вскричали девушки.
В это мгновение взгляд Аспазии, повернувшись направо, упал на мегарское судно. Оно казалось едва заметным в отдалении и, по-видимому, не двигалось. Гордый, почти презрительный взгляд Аспазии быстро скользнул по нему; в ее глазах сверкнуло нечто вроде самоуверенности, наполнявшей сердце персидского царя, когда он сидел на этой скале.
По знаку Алкивиада раб принес сосуды с дорогим питьем и вскоре раздался звон кубков, сопровождаемый веселым пением. Чудно звучала веселая песня в морской тишине, повторяемая далеким эхом.
Воодушевляемые духом Диониса, разошлись девушки по усеянному устрицами берегу и между камнями, поросшими густой травой. Временами они тихо усаживались вокруг Алкивиада, рассказывавшего свои охотничьи похождения: как он недавно на одном морском берегу поймал сразу большого полипа и зайца, причем это случилось таким образом, что охотясь за полипом, он выгнал его из воды на твердую землю; а он в свою очередь напал на зайца, спрятавшегося в прибрежном мхе и в одно мгновение задушил его своей сотней рук.
Между тем, Каллимах разговаривал с Аспазией. У Каллимаха были странные отношения к прелестной супруге Перикла. Его соединяла с Алкивиадом глубокая дружба и от последнего он узнал обо всем, что некогда произошло между соперником Агоракрита и прелестной милезианкой и поэтому привез из Коринфа в Афины предубеждение, почти негодование, против Аспазии.
После резкой сцены, происшедшей между Алкаменесом и Аспазией в Олимпии, о которой также знал Каллимах, он заключил со своим другом нечто вроде мстительного союза против Аспазии. В Афинах он познакомился с милезианкой и, увлеченный ее прелестью, наполовину забыл — но только наполовину — мысль о мщении.
Аспазия сама навела разговор на Алкивиада и хвалила высокий полет его воображения.
— Ты хорошо делаешь, — говорила она, — что дружишь с этим человеком и, мне кажется, что вас соединяет известное сходство душ, потому что, по-видимому, ты, так же, как и он, воодушевлен стремлением вывести искусство на новый путь.
Далее Аспазия говорила, что Каллимах, соединяя искусство ваятеля с искусством архитектора, доводит свои произведения до такого совершенства, которое до него было невидано.
— Да, — сказал Каллимах, — меня уже давно занимает один вопрос, который, по-видимому, очень легок и прост, в действительности же — ты будешь смеяться, когда услышишь в чем дело — никак не удается мне. Мне кажется, что искусство, идущее все вперед, требует для наших колонн более богатых украшений. Ионическая форма — высшая форма, до которой мы дошли, но мы довольствуемся ею уже целые столетия и, мне кажется, что было бы пора перейти к чему-нибудь иному.
— Я видела в южных странах, — ответила Аспазия, — что для украшения капителей пользуются формами, даваемыми нам листьями и цветами. Мы нерешительны, как ты справедливо заметил, но отчего же не решишься ты на то, что считаешь нужным?
— Поверишь ли ты мне, — отвечал Каллимах, — если я тебе скажу, что мой ум уже несколько лет занят этим, я напридумывал сотни форм, но до сих пор ни одна вполне не удовлетворила меня.
— К чему ты хочешь непременно придумывать из головы новые формы? спросила Аспазия, — природа — великая учительница. Архитектор, так же как и скульптор, должен черпать из нее свое вдохновение. Смотри хорошенько и ты встретишь то, чего ищешь.
В эту минуту разговор Каллимаха и Аспазии был прерван приближающимися девушками, рассказывавшими, что они нашли в скрытом уголке на берегу моря надгробный памятник, который желали показать Аспазии.
Аспазия и Каллимах последовали за девушками, которые привели их к памятнику, спрятанному в прибрежных скалах и почти закрытому спускающимися сверху акациями. Он состоял из простого небольшого камня с вырезанной на нем короткой надписью.
На камне стояла прелестная корзинка, наполненная увядшими цветами и венками.
Аспазия старалась прочесть надпись и только могла наполовину разобрать имя. Акация над памятником так разрослась, что почти закрыла надпись и корзинку, и живая зелень странно противоречила с печальными, увядшими цветами, лежавшими в корзинке.
