— Звоните Верховному Главнокомандующему!
Рокоссовский тут же связался со Сталиным, изложил ему обстановку и высказал свои предложения.
К вечеру Ставка приняла решение о нецелесообразности наступления на Орел. 21 марта фронт перешел к обороне.
«Вот тут-то и проявились, — пишет генерал армии С. М. Штеменко, — несгибаемая воля К. К. Рокоссовского, его большая организаторская активность и умение смотреть в лицо опасности, не теряя самообладания; маневрируя силами, используя обстановку уходящей зимы, он сумел организованно прекратить исчерпавшее себя наступление, умело избежать ударов врага и отвести войска на рубежи, образовавшие в последующем северный фас Курской дуги».
Когда были выданы и проверены команды по переходу к обороне, Рокоссовский пригласил к себе Малинина и Телегина. В комнате было тепло. На стене висела карта, испещренная красными, точно языки пламени, стрелами и кривыми линиями. Противник был обозначен синими значками. На столе, за которым находился командующий, лежала записная книжка в кожаном переплете и стояла пепельница. Приглашенные уселись напротив.
Рокоссовский передал содержание разговора с Василевским, посетовал на то, что в такой напряженный момент на фронтах в Москве оставался только один Верховный Главнокомандующий. Он взглянул на часы.
— Сейчас подойдут Родин, Крюков и Санковский. Представители Ставки настаивают, чтобы двух последних за самовольный отход отдать под суд военного трибунала согласно приказу № 227. С результатами расследования вы знакомы, за исключением одного обстоятельства — все это дело возникло по инициативе командующего танковой армией Родина. Окончательное решение за нами, и мы его должны принять сегодня.
Вскоре зашел в дом генерал-лейтенант Родин. Это был невысокого роста, широкий в плечах, крепкий сорокалетний мужчина, с волевым и, казалось, не терпящим возражений лицом. За ним стоял командир кавалерийского корпуса, генерал-майор Крюков, высокий, с озорным взглядом и открытым доверчивым лицом. На нем был коротенький кожушок, крест-накрест перепоясанный ремнями.
Последним вошел командир стрелковой бригады полковник Санковский. Он неторопливо повесил свою дубленку на вешалку и занял место на одном из стульев. У полковника был какой-то виноватый взгляд, обычно свойственный людям, умеющим глубоко скрывать свою обиду.
Поздоровавшись с прибывшими, командующий фронтом открыл совещание, предварительно пояснив, чему оно посвящается. Рокоссовский, вооружившись указкой, подошел к карте.
— Как вы знаете, главный удар наносился силами левого фланга армии Батова и танковой армии Родина, — говорил он, глядя на присутствующих, и лишь изредка поворачивался к карте, чтобы убедительней подтвердить свою мысль. — Левее наступала стрелковая бригада Санковского и корпус Крюкова. Активные действия 70-й армии должны были сковать противника и обеспечить наступление на главном направлении. Но пограничники, всегда славившиеся высокими боевыми качествами, на этот раз подвели. С первого дня бои приняли ожесточенный характер. Противник успел усилить свою танковую армию на орловском плацдарме. — Рокоссовский глянул на полковника, который, казалось, чувствовал себя среди больших чинов не в своей тарелке. — Успех обозначился лишь на левом крыле фронта. Бригада Санковского прорвала на узком участке оборону противника на всю тактическую глубину. Что в такой ситуации можно было сделать?
— Развивать успех, — пробасил Малинин.
— Вот именно, что мы и сделали, — сказал Рокоссовский. — В прорыв были введены сначала часть механизированных сил и кавалерийский корпус, а затем пошла и вся танковая армия. На мой взгляд, ни один стратег против таких действий возражать не станет. — Рокоссовский снова повернулся к карте. — Но когда передовые части находились где-то на пятидесятом километре, пленные показали, что противник против вклинившихся войск ввел новые силы. Меняется обстановка, и мы принимаем новое решение. Батов поворачивает силы для оказания помощи прорвавшимся, а Крюков и Санковский получают приказ — остановить продвижение на запад, перейти к обороне, вести интенсивную разведку и ждать Батова. Но, скажем откровенно — генерал Крюков нарушил приказ и остановился только в 120 километрах от основной линии фронта, тем самым добровольно загнав себя в мешок. — Рокоссовский сел за стол и, повернувшись к генералу Крюкову, спросил: — Владимир Викторович, объясните, как это понимать?
Крюков встал и, сцепив пальцы рук, сказал:
— Я виноват, товарищ командующий. Увлекся. Надоело отступать, вот и понесло меня.
— Вы тоже увлеклись, и вас понесло, Иван Ильич? — спросил Рокоссовский.
— Такая перспектива, попробуй тут удержаться, — ответил простуженным голосом Санковский. — Атака шла как по маслу.
— Что думает по этому поводу генерал-лейтенант Родин?
— Я вот что думаю, товарищ командующий фронтом, — поднялся генерал. — Коль они добились такого успеха, то не было никакого резону отходить. Казалось, еще небольшое усилие и мы откроем фронту выход к Днепру. — Он посмотрел на генерал-полковника. — После сосредоточения войск на курском выступе разве Днепр не был нашей заветной целью?
— Конечно, был, — улыбнулся Рокоссовский.
— Так вот, товарищ командующий, Крюкова и Санковского я обвиняю в самовольном отходе, и они должны отвечать за это перед судом военного трибунала. Поступи они иначе, мы бы, может быть, сегодня готовились к переправе через Днепр. Они нарушили требования приказа товарища Сталина № 227 и обязаны нести полную ответственность за это.
— Константин Федорович, Ваше мнение?
— У меня создалось впечатление, что товарищ Родин не командующий армией, которая принимала участие в этом злополучном прорыве, а судья, не нюхавший пороху, — сказал Телегин. — Он тут явно перегибает палку. — Он неодобрительно посмотрел на генерал-лейтенанта. — Вам, товарищ Родин, прежде чем делать такие выводы и информировать представителей Ставки, не мешало бы проконсультироваться со своими непосредственными начальниками. Вот так я мыслю.
Родин покраснел и, сверкнув глазами в сторону члена Военного Совета, уставился в пол.
— Спасибо, — произнес Рокоссовский. — Что думает по этому поводу начальник штаба?
Малинин подошел к карте и подробно рассказал об операции отхода войск. В заключение произнес:
— Крюков и Санковский, осознав свою ошибку, отошли организованно и помогли вывести из-под удара значительные силы. Это смягчает их вину. А что касается командарма Родина, то ему мой такой совет: смотреть на дело не только со своей колокольни.
— Я думаю, что Крюков и Санковский за непослушание заслуживают сурового наказания, — подвел итог Рокоссовский. — Но если учесть патриотический порыв этих командиров, их добросовестное заблуждение и то, что они, занимая оборону на широком фронте, без резервов, при очень низкой плотности боевых порядков, сумели выбраться из мешка, то вполне можно обойтись и сегодняшним разговором. Самое главное, чтобы этот фронтовой инцидент пошел всем нам на пользу. — Он подошел к окрыленным Крюкову и Санковскому и пожал им руки: — Впредь горячку пороть не следует. Намотайте это себе на ус.
— Мы уже намотали, — улыбнулся Крюков.
Родин растерянно смотрел по сторонам и был готов к тому, что командующий фронтом устроит ему заслуженную головомойку.
Задержав командарма, Рокоссовский, улыбнувшись, произнес:
— Ну что ж, Алексей Григорьевич, могучий Днепр будем переплывать вместе.
— Так точно, товарищ генерал-полковник, вместе, — только теперь повеселел Родин. — Извините меня, я все понял.
— Вот и прекрасно, — подал ему руку командующий фронтом.
Глава восемнадцатая
1
После ожесточенных сражений зимой 1942–1943 годов на фронте наступило относительное затишье, продолжавшееся до июня 1943 года. Воюющие стороны извлекали уроки из прошедших боев, намечали планы дальнейших действий. Руководство фашистской Германии жаждало реванша за поражение под Сталинградом, пытаясь захватить инициативу и повернуть ход войны в свою пользу. По сути дела, оно шло ва-банк, готовя к сражению свои лучшие силы. В ходе наступления на Курск немцы планировали уничтожить войска Центрального и Воронежского фронтов и имеющиеся на этом направлении стратегические резервы. Операции было присвоено кодовое название «Цитадель».
Успех под Курском открывал дорогу дальнейшему наступлению на Восток. После этого предполагалось провести операцию «Пантера» — окружение и уничтожение войск Юго-Западного фронта. Затем гитлеровцы планировали ударить в северо-восточном направлении, чтобы перерезать связь Москвы с южными районами страны.
