Рынок!
Пока он держал речь, я честное слово, прибалдела. Ну, нахал! Мужики растерянно переглядывались. В другой раз я бы тоже растерялась, но лишения, видать, обостряют инстинкты выживания. Шиш ему, а не сто литров бензина!
— Да без проблем! — сказала я, и Будаев даже на месте подпрыгнул, услышав это, — вы мне только счет-фактуру выпишите или, на худой конец, приходный ордер. И мы заплатим.
Выписать счет-фактуру или приходный ордер, сидя среди комаров на Срамной, мужичок явно не мог, даже если бы и захотел. А хотел он сильно. У него даже лицо перекосило от желания чего-нибудь выписать. Но тут был один-ноль в мою пользу.
Он посопел, поняв, что фокус не удался и приступил ко второму пункту программы: к составлению нашей расписки. Он вырвал из тетрадочки листок и, подложив планшетку, начал писать.
Расписаться под уверениями, что с нами все в порядке, пришлось и Алексею, и Будаеву.
Мужичок аккуратно сложил расписку в планшет и снова, не торопясь, закурил. Он все еще не оставил желания вытрясти с нас хоть что-нибудь. И это ему удалось — он вытряс семьдесят рублей, «на переговоры с вашими близкими, а то как я в Ангарск звонить буду?», аккуратно сложил в карман купюры и так же аккуратно записал наши домашние телефоны. Раз за беседу уже было заплачено, я спросила его, как насчет вертолета.
— А послали УАЗ в Кумору, наверно, уже отменили, — ответил он.
— А как насчет медведей? — мне нужно было какое-то подтверждение, что все не привиделось мне в страшном сне.
— Хорошо, — сказал он, — вот, ехали — поперек дороги следы видели. Да вчера у меня в районе два трупа было, так что все хорошо. А у вас ружья, что, нет?
— Нет..
— Ну, вы это зря… — и он, за руку попрощавшись с Будаевым, так же неторопливо ушел.
— Вот, фрукт! — сказал, глядя ему в спину, Алексей, — они обязаны нас спасать, ведь мы зарегистрированная группа.
— Как ты думаешь, почему Будаев отказался от помощи? — спросила я еще раз Алексея, когда мы залезли в палатку — развесить под потолком кое-как постиранное в реке белье.
— Он надеется, что вода завтра спадет, и мы сами их вытащим.
Я замолчала. Почему-то я была уверена, что этого не произойдет…
Вечером пошел ливень, он не прекращался до самого утра, и ночью, часа в три, мы услышали, как река катит камни.
Я очнулась среди ночи от того, что меня словно кто-то душил, открыла глаза, но, кажется, их можно было и не открывать — такая липкая, густая темнота стояла в палатке. Отчего-то я была уверена, что палатка обрушилась, и прилипла к моему лицу, не давая мне сделать вдох. Я барахталась под спальником, стаскивая его с себя, и, наверное, даже закричала, потому что в следующий момент услышала голос Алексея, и его холодная рука сжала мою руку.
— Ты чего?
— Леш… Леш… Что это?
Бум-бум-бум-бум! — прозвучало где-то в изголовье палатки. И снова, чуть дальше: бум-бум-бум-бум-м! Я уже поняла, что с палаткой все в порядке, просто меня мучают кошмары. А палатка, хоть её стен и не видно, была вроде на месте…
— Что это, Леш? — у меня возникло ощущение, что берег подмыло, и палатка вот-вот окажется в бурлящем ночном потоке.
— Щас! — Алексей зашебуршал спальником, расстегивая его со своей стороны, он нащупал в кармане палатки фонарик. — Схожу, посмотрю!
В палатку сразу же ворвался ледяной воздух, и я начала дрожать — то ли от страха, то ли от холода. Он ходил, как мне показалось, очень долго, потом клапан палатки зашуршал, и Алексей надавил мне коленом на ногу, заползая в палатку.
— Что там? — зашептала я.
— Да все там нормально… Река прибыла. Сильно прибыла. Это она камни катит…
Бум-бум-бум-бу-бум-м! — снова раздалось рядом. Я вздрогнула. Алексей застегнул молнию палатки, скользнул в уже успевший остыть спальник. — Ничего, мышонок, не сделаешь… Надо ждать утра. Ты замерзла, давай, обниму, — он привалился ко мне, и вдвоем впрямь стало теплее. Я какое-то время лежала с открытыми глазами, а потом закрыла их, разницы в принципе не было никакой, и постаралась заснуть.
Стрекоза (2002 год, 1–4 июля)
Бум-бум-бум-бум! Бум-бурум! — это продолжалось все следующий день… И следующий…
Желтая от нестерпимой злобной ярости Срамная, вспенившаяся от собственной ненависти и к нам, и к этим вот берегам, которые ограничивали её существование, грозила смыть все на своем пути. Её поток с такой бешеной скоростью выстреливал вниз, что вода даже не успевала разлиться в стороны. Её вздуло на полтора метра, грохот на берегу стоял оглушительный. Я в онемении смотрела, как она старается во что бы то ни стало сорвать бревно, по которому можно было перейти на ту сторону. Она принесла откуда-то огромный горбыль, который встал дыбом, ткнувшись в бревно. Его мочалило, мотало и варило в клокочущем вареве, и не было уже никакой возможности теперь перейти на ту сторону. Это мог сделать только самоубийца — бревно покачивалось от ударов стихии, пена перелетала через него, облепляла ствол… А ведь еще вчера до воды было полтора метра…
Поднявшийся на гору Олег сообщил нам, что моего мотоцикла не видно, не видно и мотоцикла Женьки Королева. Лучше бы он этого не говорил. Женька в отчаянии заметался по берегу. Оказалось, он оставил в мотоцикле документы и деньги.
Вдвоем с Олегом они ушли вниз по течению, на хмарь, там нашли гигантский тополь, который рос на берегу, и наверняка выдержал не одно такое светопреставление. Они завалили его, стараясь сделать так, чтобы он упал поперек Срамной.
Тополь упал так, как они хотели — поперек. Река подхватила его, развернула, завертела и умчала. А они в горе наблюдали за этим и ничего, ничего не могли поделать… За отчаянными попытками завалить второе дерево их застал Алексей. Он еле-еле уговорил приятелей, чтобы они оставили реку в покое…
Я восприняла сообщение о том, что Щенка не видно, стоически — заранее волноваться не надо. Смысла нет. Будет день — будем и волноваться.
Я с удивлением наблюдала, как быстро может одичать человек. Комары и мотыльки в похлебке уже ни у кого не вызывали брезгливости.
— Да это же мясо! — острил Женька.
Сам он стал отчего-то похож на попуаса — загорелый, худой, с ослепительной беззаботной улыбкой и совершенно черный от грязи. Мы все стали совсем черные. А грязь — она везде. У нас перед палаткой была уже целая грязевая «ванна», мы ходили туда-сюда, вот и размесили землю. Мы нашли и подстелили кусок жести, но это не помогло, пришлось рвать ветки с листвой и закладывать ими лужу. Мужики уже стали мочится, не отходя от костра, меня они не стеснялись и даже шутили на эту тему. Они и оправлялись, где хотели и где могли. Туалет теперь был везде.
— Как собаки, прости, Господи! — так выразился по этому поводу Алексей.
Вечером возле нашей палатки стал крутиться Мецкевич.
— Что ему надо? — спросила я Алексея, когда мне это надоело.
— Водку, — не задумываясь, ответил он.
И — точно: в конце концов, Мецкевич отозвал Алексея в сторонку. Я могла догадаться, о чем они говорят, до меня долетали отдельные слова.
— Эту бутылку купила Алина, — вот у неё и спрашивай! — отрубил в конце разговора Алексей.
Мецкевичу не хотелось идти ко мне на поклон, но желание выпить пересилило все.
— Нет! — отрезала я в ответ на его просьбу. — Бутылка моя, когда захочу, тогда мы её и выпьем! Извини.
Он отошел, желчный и недовольный. Ну и фиг с ним! Видеть его морду я уже не могла! Хоть бы у него с другой стороны еще один чирей соскочил!
Вечером у нас снова появились гости: уже почти в сумерках со стороны Ирканы послушался звук мотора и на площадку между палаток выехал огромный «Урал» с фургоном. Когда он остановился, мы обступили машину. После театральной паузы дверца кабины со стороны водителя вдруг распахнулась и извлекла на свет Божий самого водителя. Он выпал на землю, обеими руками держась за дверцу, и с величайшим изумлением оглядел нас всех помертвелыми от водки глазами. Это был матерый сорокалетний мужик в серой спецовке, толстые губы кривились, и из недр живота донеслось некое подобие отрыжки.
— Здр… во, муж. ки… Во… этт… да-а! Эт-т… чё? — он икнул и вопросительно простер одну из рук в сторону Срамной.
От того, что он оторвал руку от ручки, тело потеряло равновесие, и ноги выписали по грязи вензель.
— Река! Чё-чё… — ответил за всех Вадим.
— Пятнад… цать лет еж-жу, такова… — йк! — не видел! — водитель снова обвел всех нас замутненным глазом и обернулся к своему напарнику — кудрявому, худощавому мужичку, который соскочил со второй подножки.
Я почему-то заметила — если водитель вот такой заматерелый мужик, которого ни на чем не проведешь, то напарником он себе обязательно выбирает плюгавенького, тощенького и на все согласного мужичка, который и спичку поднесет, и костерок сварганит, и на скверное слово не обидится.
