Казалось, оно еще лежит там, во всяком случае, когда Нелли пробуждалась от легкого, беспокойного сна. Поначалу ей думалось, что она не уснет вовсе, и лечь Нелли согласилась лишь для того, чтобы пуще не пугать служанок. Но сон все же сморил Нелли, хоть каждый час она просыпалась и подолгу лежала, прислушиваясь к своей тревоге.
Шелковые простыни (Нелли впервые в жизни спала на шелковых простынях) неприятно тревожили тело. Казалось, были они не тканью, а огромными лепестками каких-то холодных и гладких цветов. Сходство усиливал и отвратительный Нелли запах жасмина, которым простыни были пропитаны. Подумать только, кабы не собственная ее глупая доверчивость, сейчас спала бы она в теплом купеческом доме, с Парашкой, с отцом Модестом и Роскофом за стеной, среди славных новгородцев! Ах, там не взять бы ее голыми руками!
Нелли вновь помстилось, что у порога первой комнаты, которую позволяли ей видеть поднятые парчовые занавеси, навешанные на косяке второй вместо двери, лежит карла. Масляной ночник из прозрачного алавастра не проливал довольно света, чтобы рассеять страшную эту грезу. Да и какое различье, лежит бедный трупик в одном помещении с нею или прикопан в какой-нибудь ромбической клумбе? Правда в том, что карла мертв, обескровлен и окостенел. Как он радовался своему сытому-нарядному житью!
А вить Венедиктов был искрен, когда не понимал, чего Нелли обиделась из-за нещасного горбунка. Он не притворялся и не смеялся над нею. Он просто мыслит как-то совсем-совсем иначе, чем люди. Да он и не человек.
Нелли выскользнула из холодных простыней, набросила пышный шелковый же халат и подошла к окну. Какой открытой кажется лужайка с глупыми пирамидками-шарами обстриженных деревьев! Да, отсюда не убежишь. Нелли поежилась, подумав еще и другое: лучше бы ее никто не находил, с асакками небось не управиться даже хорошим фехтовальщикам! Но что ж ей делать? Покорно сидеть здесь, покуда она для чего-то нужна Венедиктову? Все равно вить он убьет ее потом. Обидно, слишком обидно ждать, словно теленок в хлеву! Что же тогда?
Для чего она нужна Венедиктову? Не удастся ли как-то оборотить это против него самого? Отец Модест говорил тогда, что не может уничтожить Венедиктова без Нелли Сабуровой. А может ли Нелли Сабурова уничтожить Венедиктова без отца Модеста? Вдруг — да? Как все покуда темно, но только эта мысль и брезжит слабой надеждою.
— Не вздумай мне сниться, глупый горбунок, — убежденно произнесла она, ныряя в постель. — Я перед тобою ничем не виновата. Коли хочешь, чтоб я за тебя поквиталась, так и нечего меня пугать.
Проснувшись, Нелли сразу поняла, где находится, хотя при дневном свете вид резной кровати черного дерева и золотой парчи драпировок был еще более необычен. Значит, она на войне, коли даже во сне помнит, у кого гостит. В душе нету и тени ночных страхов. Бояться она будет потом, с Катькой и Парашкой. С отцом Модестом и Филиппом. Пусть в родительском дому ей хоть в каждом углу мерещатся асакки и утукки! Но сейчас бояться нельзя, страх убивает разум. Страх убивает разум. Словно это сказал кто другой, старше и мудрее Нелли в десять раз.
Снег, серебрившийся ночью на лужайке, стаял. Нелли обернулась от окна и вздрогнула. Не замеченный ею сразу, на столике в головах кровати стоял… ларец! Вечером его не было, она помнила наверное! Нелли метнулась от окна к постели. Неужто Катька тоже поймана?!
Почти сразу коснувшиеся вишневого дерева ладони ощутили успокоительную легкость. Ларец по-прежнему пустовал, Нелли поняла это прежде, чем откинула крышку. Одни футлярчики и мешочки! Ничего страшного. Просто любезный намек от Венедиктова, внесенный под утро, когда сон ее был глубок.
Бесшумно и с глубокими поклонами вошли вчерашние девушки-близнецы. Никогда еще к Нелли не прикасались такие осторожные руки! Чулки словно сами налезли на ноги, коса заплелась, не дернув ни единого волоска.
В комнатах не было ни единой книги. Нелли выскользнула за порог и оказалась в низкой зале. Тут было еще странней: стены, обтянутые черным сверкающим атласом, и громоздкая мебель, вызолоченная до последнего затейливого завитка. Отоплялася зала не камином, а изразцовою деревенской печкою. За печкою обнаружилась деревянная лестница, по которой Нелли спустилась вниз.
Нижняя зала казалась еще более нелепой. Вместо оттоманок или диванов по стенам выстроились сундуки. Посредине стоял огромных размеров квадратный стол, но не обеденный, а меняльный, с ящиками и тумбами по обеи стороны. Кирилла Иванович рассказывал, что в старину такие столы служили как письменные. Единственным украшением этого стола были, однако ж, не бювар и не гусиные перья, а изображающая чернильный прибор деревянная картинка-обманка, малеванная масляными красками.
Дом, как и сад в окнах, казался решительно безлюден. Отчего-то Нелли была уверена, что увидит Венедиктова сразу же поутру. Глупо с ее стороны! Нельзя держать руку все время сжатой в кулак. Нельзя держать волю в постоянном сосредоточении. Сразу он не появится.
Ну и подумаешь! Она не станет томить себя тревогами, а станет лучше вспоминать каменные рассказы.
Где, хотелось бы знать, спрятали младенца Соломонии? Что с ним потом сталось? Этого, скорей всего, никогда не удастся узнать, подумала Нелли, входя обратно в отведенные ей горницы.
За время ее отсутствия на круглом столике был накрыт фрыштик. Фарфоровый кофейник исходил паром, а на хрустальном блюде рядом вздымались пирамидкою весьма странные фрукты. Положим, лимонами Нелли трудно было удивить, Елизавета Федоровна, почитая их полезнее клюквы, всегда выписывала в Сабурово почтою. Апельсинами они лакомились на минувшее Рождество. Но эти розовые кубышки или кривые продолговатые дольки в ярко-желтой кожуре…
— Эти желтые плоды растут в Индии, — произнес Венедиктов, сидевший в креслах в углу, невидимом от входа. — Быть может, и не стоит преломлять хлеб с врагом, наведавшись к нему в гости, но пленники не обязаны морить себя голодом.
— Так ить я и не собираюсь, — Нелли уселась напротив, заставляя себя смотреть в глаза Венедиктову: свет неяркого ноябрьского дня отражался в янтарной их глубине. Черные зрачки плавали в янтаре, как непроницаемые агаты. Какие тайны они скрывают? Неподвижные, мертвые глаза. Бледное это лицо живет скорее улыбкою тонких губ. Бледно-желтые волоса, черная мушка на высокой скуле. Я не Нелли, я Роман. Я не боюсь тебя. Страх — это малая смерть. Страх убивает разум. Я не умру, но убью!
Господи, да кто ей нашептывает эти слова? Кто б ты ни был, спасибо тебе за них.
Нелли взяла желтый длинный плод, искривленный, как сабля. Костяной ножик оказался не нужен: кожура легко слезала с плода полосами. Вкус оказался приторно-сладок. Интересно, где же зерна?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
