— Теперь с того конца перехвати.
Вскоре торс молодого француза спеленала уже тугая повязка.
— Одежу бы переменить.
— Погоди, — перебила Катю недовольная по-прежнему Параша. — Лучше не шевелить его лишнего. Ты уж, барин-голубчик, лежи пока.
— Да не тревожься так, славная девочка, — Роскоф улыбнулся, и губы его показались бледны. — Я полежу с полчаса, и кровь уймется. Быть может, даже подремлю, я немного ослаб.
Веки его смежились.
Параша кивком головы указала Кате на дверь, и девочки вышли, ступая на цыпочках, в соседнюю комнату.
— Теперь говори, чего случилось-то? — громким шепотом спросила Катя.
— Час теперь перед сумерками, самое худое время. Неужто ты вправду думаешь, он сам себя проколол? Венедиктов окаянный порчу по ветру пустил, вот чего.
— Ты ж сама говорила, по ветру порча незнамо в кого летит. Как он в Филиппа-то Антоныча угодил?
— А через тебя щупал.
— Через меня?! — Катя вскрикнула было, но тут же осеклась. — Как это через меня щупал, ты чего?
— Нас он в лицо не видал, а тебя — видал. Как бы запах твой знает. Тебе вреда он причинить не может, твоей вещи у него нету. А через тебя может, тому, кто рядом. Вот он и решил небось, рядом кто из помощников барышниных. Вот и бухнул наобум, да попал.
— Эх ты… — Катя закусила губу. — Неужто правда?
— Правда-правда, посуди сама: щупать пустился, как только батюшка ушел. Святая сила ему мешала.
— Ну и слабосильный же он чертишко, — пряча смущение, усмехнулась Катя. — Барин-то, слава Богу, не шибко сильно повредился-то!
— Не сильно-то не сильно, — Параша потупилась.
— Чего тебе не по нраву, говори! — Катя в волнении ухватила подругу за рукав.
— Погоди, щас погляжу тихонько… — Параша вышла. Канула минута, затем другая, и Катя, в нетерпении высунувшись из-за двери, увидела подругу, неподвижно стоящую, наклонясь, над диваном. Заметя Катю, она тихонько поманила ее рукой.
Роскоф, казалось, спал.
— Видишь?
В слабом свете раннего вечера было видно, что повязка пропиталась насквозь.
— Руда не унимается.
Корпия вся вышла, и девочки разорвали найденные в доме полотенца. Вскоре промокли и они.
— Эдак вить можно и не проснуться, — сквозь зубы проговорила Катя, вглядываясь в безмятежное лицо француза.
— Господи, да где же батюшка?! — простонала Параша. — Может, при нем уймется, не простое это кровотеченье, чую, не простое! Не бывает так, чтоб из такого места так лило, не бывает, да и все!
Даже в полусвете вечера было видно, как под глазами молодого человека ложатся темные круги.
— Парашка, умрет, как пить дать, истечет!!
— Ты погоди… — Параша, казалось, колебалась. — Не простой вить порез, наговоренный, ой, вдруг не смогу?
— Да хоть попытайся! Чего терять-то!
— Есть чего терять, — лицо Параши странно повзрослело. — Не управлюсь, так ён меня вить схватит. Только не на недолго, как тебя, за самую за селезенку. Мне уж тогда его не стряхнуть.
Под Роскофом, вокруг груды черных полотенец, ширилось пятно. Капли с жутковатым стуком падали на дощатый пол.
— Страшно, касатка?
— Еще как страшно… — Параша глубоко, горько вздохнула, некоторое время понаблюдала за извивающейся по полу струйкой, а затем взглянула на Катю. Голубые глаза ее казались в темноте серыми, и взгляд их был спокоен.
— Ты вот чего, Катерина. Первое — свечу зажги, лунеет совсем. Второе — выйди, да двери-то я за тобой запру. Ты железяку-то его возьми, принеси во двор воды колодезной, да трижды с «Богородице Дево» облей ее из ведра, чтоб ни капли руды на лезвии не осталось. А после уж походи с ней по двору, в ножны не клади, да следи, чтоб кто не помешал мне, покуда сама не позову. Уразумела?
— Не тревожься, касатка, все сделаю!
Через минуту Катя внесла уже пляшущий на фитиле сального огарка огонек, подхватила одной рукою шпагу Роскофа, а другой свой плащ и стукнула дверью. Параша накинула засов.
— Медлить нельзя, а пугаться поздно.
Параша тщательно вымыла под медным рукомойником запачканные кровью руки, отерла насухо, а затем подошла к спящему. Присевши на край дивана, но так, чтобы не замочить ни подола, ни башмаков, девочка подняла левую руку раненого и взялась за нее, с силой переплетя его пальцы со своими. То же самое проделала она и с правою рукой. Теперь ладони их были прижаты, а пальцы переплетены.
— Течет река, красны берега, красна вода, плывет по реке беда, — Параша говорила быстрым и громким шепотом. — Плотину творю, слова говорю, слова секретные, из сундука заветного. Плотиной река затворися, от слова кровь-руда остановися! По жилам теки, из тела не моги! Душа в теле оставайся, кровь-руда затворяйся!
Огонь свечи запрыгал, заметались тени на потолке. На лбу девочки проступила испарина. Каждое слово казалось тяжелым, словно язык ворочал пудовую тяжесть.
— Плывет плотва по воде, а душа в кровь-руде, — продолжала шептать Параша. — Плотва не на берег, кровь не из раны! Рыба без воды не скачи, душа без тела не трепещи! Рыба плыви, тело живи!
Все тяжелей делался язык и словно бы не хотел слушаться. Параша вспомнила вдруг, как допила маленькой что-то темное и очень-очень сладкое, оставшееся на господском столе в серебряном стаканчике. Годов пять было тогда ей, не боле, и уж как она напугалась, обнаружив, что язык заплетается, не выговаривая верно самые простые слова. Что-то похожее происходило с девочкой и сейчас. Вот только позволить языку плохо выговаривать слова было нельзя, никак нельзя на сей раз.
Ветер жалостно завывал в трубе. Огонь свечи сделался слабее. Тени на потолке сгустились в подобье огромной черной руки, начавшей сжиматься в горсть. Казалось, рука искала, кого ухватить. Параша со всех сил сжала пальцами пальцы Роскофа, втиснула свои ладони в его.
— Зверь мимо капкана, кровь-руда мимо раны! Зарастай земля травой, рана плотью живой! Слово по секрету, а в доме двери нету! Злой ворон на коньке сидит, поживу себе глядит! Чернокрылый прочь, убирайся в ночь! Светлый день настает, исцеленье несет! Будь по моему слову, замок запечатан.
Параша выскользнула пальцами из рук Роскофа. Те бессильно упали. Отерев рукою лоб, девочка наклонилась над раной, приложила к ней сухой краешек полотенца. Полотно покраснело чуть-чуть, но не намокло.
— Неужто поклу…полу…чись..лось? — Язык опьянел, но теперь Параша уже не боялась.
Рука на потолке раздробилась. Огонь свечки горел ровно, ровным было дыхание Роскофа.
Пошатываясь, Параша добрела до дверей.
Отец Модест и Катя дожидались у крыльца.
— Ты в порядке, дитя? — На священнике не было лица: обхвативши девочку обеими руками, он словно разыскивал телесных повреждений.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
