Однако самый тайный гонец был послан Овчиной-Телепневым к царице Елене. Андрей Старицкий и Михаил Глинский узнали об этом гонце, но не решились известить об этом Василия Ивановича, запретившего сообщать супруге о своей болезни.
Сами же Старицкий и Глинский ни к кому гонцов не посылали. Хотя у князя Андрея Ивановича нет-нет да и возникало желание известить брата Юрия. Но желание так и осталось желанием к их скорбной беде.
- Телепнева оковывать придется, только до этого ли в столь скорбный час? Василия Ивановича нужно ли расстраивать? - высказал свое мнение Андрей Старицкий. - Вот поправится, тогда обо всем и поведаем.
- Не плохо ли сделаем, умолчав? Не сочтет ли государь это нашей изменой? Вернее, соучастием?
- Возьму всю вину на себя.
- Я все же не согласен с тобой. Вижу в поступке князя Оболенского нить какого-то заговора.
- Ты не веришь племяннице?
- Племяннице верю, но царице - нет! Поступлю, однако, по твоему совету.
В пути, как ни странно, Василий Иванович почувствовал себя лучше. Вполне возможно, оттого, что сильно похолодало, и это приостановило буйное гниение раны. Плотно укутанный в меха, он дышал свежим морозным воздухом, пропитанным снежным духом. Снег и в самом деле вскоре посыпал. Густой, тяжелый. Нести носилки стало очень трудно. Благо, что до Волока Ламского оставалось не более двух переходов.
- Снег это хорошо, - с какой-то своей мыслью проговорил Василий Иванович и велел лекарям: - Позовите брата моего, князя Андрея.
Андрей Старицкий поспешил на зов государя, приблизился и склонился к носилкам:
- Поспеши, Андрей, в Волок, пусть готовят для меня сани. Там не остановимся. Заедем в Иосиф монастырь. Оттуда в Москву повезете меня на санях, - сказал Василий Иванович твердо, тоном, не допускающим возражений.
- Тряска, государь, тебе не на пользу, - воскликнул лекарь Феодул. - Я протестую!
- Меня повезут шагом, - миролюбиво, но также твердо ответил Василий Иванович. - На то моя царская воля.
Люев попытался было уговорить царя продолжить путь на носилках, но тот стоял на своем.
- Сколько нести меня детям боярским?! Все. Как я сказал, так и будет. - И вновь обратился к Андрею: - Ты вот что… Пошли гонца от моего имени за братом Юрием. Прощаю его. Пусть едет в Москву.
Царь действительно не остановился в Волоке Ламском даже на малое время, велев нести себя в Иосифо-Волоколамский монастырь, где в молитвах собирался провести пару дней.
Хотя сани были уже изготовлены, до монастыря его донесли на носилках, на них же и занесли в монастырскую церковь. Со стороны казалось, что государь лежит на одре, и его предстоит отпевать. Когда дьякон начал читать молитву о здравии царя всей России, собравшиеся в церкви игумен, монахи, слуги и прихожане, потянувшиеся за носилками государя от самого города и теперь набившиеся в церковь, зарыдали, не в силах сдержать себя, хотя прекрасно понимали, каково больному слушать их громкие, словно на похоронах, стенания.
Василий Иванович и в самом деле расстроился, хотел даже приказать, чтобы вынесли его вон, но сдержался, подумав о той обиде, какую оставит в сердцах любящих его людей. Он слушал рыдания, вплетавшиеся в заздравную молитву, и сам заливался слезами от жалости к себе. В эти минуты он твердо решил причаститься, чтобы укрепиться духом.
Причастие - признак близкой смерти. Василий Иванович прежде, до того как оказался среди оплакивавших его, надеялся, вернее, заставлял себя надеяться на скорое излечение, теперь же со всей очевидностью понял - впереди близкая смерть. Однако понимание безысходности не означало падения духа, напротив, подвигло тяжелобольного царя на подвиг во имя своей державы.
«Обретя дух от причастия, дотяну до Москвы, - решил он. - Устрою все ладом для сына-наследника».
Вот такую поставил он себе цель, и в тот же вечер тайно, позвав лишь боярина Захарьина, чтобы тот помог встать с носилок для принятия святых даров, причастился.
«Вот и все. Будет, видно, ждать здесь государь своего конца», - решил про себя Захарьин и спросил осторожно:
- Не велишь ли, государь, звать сюда митрополита и духовника?
- Не могу умереть, не изменив духовной ради сына-наследника. Ради державы. Доеду до Москвы обязательно, а там, все устроив, упокоюсь. Завтра с рассветом - в путь.
Не близкий путь, особенно если ехать шагом. Худшее может случиться вместо лучшего. Однако воля самодержца» тем более смертельно больного, непререкаема. Оценит заботливость на свой манер и окует перед кончиной, разбирайся потом, по заслугам ли честь.
Василий Иванович, вопреки опасениям всех его сопровождавших, держался молодцом. Он очень хотел жить. Он даже заставлял себя съедать все, что подавали ему по рекомендации лекарей, стойко терпел пронизывающую боль, когда они обрабатывали свищ, превратившийся их неимоверными стараниями в большую гноящуюся рану. Особенно трудно было терпеть, когда прибинтовывали к ране печеный лук, впрочем, не намного легче становилось и от ржаной муки с медом.
Поезд ехал хотя и шагом, но без долгих остановок, меняя лошадей. Днем и ночью. Первую большую остановку пришлось сделать в охотничьем дворце у села Воробьева. Не оттого, что государь, прежде чем въехать в Кремль, захотел немного передохнуть от дороги, причина иная: Москва-река уже набросила на себя ледяной панцирь, но пока очень тонкий, и выходило, что и парому[153] ход закрыт, и на санях не переедешь. Долго, однако, Василий Иванович не намеревался оставаться в Воробьеве - как он ни старался бороться за жизнь, напрягая всю свою духовную силу, слабость все более и более одолевала его.
Решили спешно строить мост. Согнали народ, и работа вроде бы закипела. Однако работа, выполненная быстро, особенно за счет многолюдья, не всегда хороша. К тому же, как на грех, бояре не сыскали опытного в строительстве мостов артельного голову.
И вот, едва сани с государем въехали на только что возведенный мост, он затрещал и начал клониться на бок. Не миновать бы беды, не прояви расторопность дети боярские: они, бросившись на помощь, обрубили гужи, удерживая сани от падения в ледяную воду. Только шестерка белогривых лошадей ухнула с моста. С призывным ржанием побарахтавшись в студеной воде, они пошли ко дну под вздохи возводивших мост.
Конечно, для русского мужика конь что сын родной, но вздыхали строители не столько от жалости к добрым коням, сколько жалея себя: сейчас дети боярские царева полка, выхватив мечи, посекут их безжалостно, а то побросают живыми в ледяную Москву-реку, не давая выбраться на берег.
Действительно, дети боярские ждали только слова, чтобы расправиться с нерадивыми, но Василий Иванович повелел:
- Отпустите с миром. Без оплаты за плохой труд.
Мост укрепили, но рисковать больше никто не желал. Государя перенесли по мосту на руках, и через некоторое время его наконец доставили в Кремль.
Едва оказавшись в своей опочивальне, Василий Иванович тут же велел звать митрополита, князей Ивана[154]и Василия Шуйских, Михаила Захарьина, Михаила Воронцова, казначея Головина и приказал писать новую духовную грамоту, уничтожив прежнюю, написанную при митрополите Варлааме после рождения у князя Андрея Старицкого сына Владимира, который был назван в ней наследником престола.
- Уничтожим непременно, - пообещал казначей Головин, однако не сделал этого в присутствии всех собравшихся в опочивальне государя, а те в момент великой скорби не обратили на такое нарушение порядка внимания. Их мысли были заняты иными вопросами: что будет сказано о них в духовной, оставят ли в думных боярах, одарят ли землей и чинами?
А Василий Иванович начал диктовать те места в духовной, в какие он намеревался внести изменения:
- Наследник мой - Иван Васильевич. Царь-самодержец всей России. Опекунствовать над ним Верховной боярской думе. В ней - братья мои Юрий и Андрей. С ними двадцать бояр: князья Бельские, Шуйские, Оболенские, Одоевские, Бутурлины, Воронцов, Захарьин, Горбатый, Панков, Микулинский, князь Михаил Глинский, дядя великой княгини царицы Елены и братья мои первые из опекунов. А князь Михаил Глинский и за царицу в ответе.
Диктовал государь духовную с перерывами на отдых, не упуская ничего. Так было принято в те времена: перечислять всю казну, оставляемую наследнику.
Не забыл Василий Иванович оделить своих бояр милостями. Особенно щедро одарил землей младшего брата Андрея Старицкого, отдав ему в вотчинное владение Волок Ламский.
Отпустив писаря, Головина, Шигону и митрополита, Василий Иванович обратился к боярам с напутственным словом:
- Ведаете, державство наше идет от великого князя Киевского Владимира. Мы - природные ваши государи, а вы извечные наши бояре. Служите сыну моему, как и мне служили, блюдите крепко его самодержавие, да царствует он над землей Российской, да будет в ней лад и правда. - После сказанного царь долго лежал молча, набираясь сил, затем продолжил, вроде и не прерывался: - Стойте все за едино, как родные братья, ревностные по благу отечества. Усердствуйте государю-младенцу в правлении и в войнах, охотою проливая кровь свою и не страшась дать тело свое на раздробление не своего личного интереса ради, но державного! А тебе, князь Михаил Глинский, вручаю особую заботу о жене моей Елене и сыне Иване. Возглавив Думу, не позволяй ей решать противное их благу и благу державному.
