Топот полусотни коней детей боярских по просыпающимся улицам выталкивал за калитки и пробудившихся москвичей, и тех, кто досматривал последние сны: но ратники проезжали спокойно, без тревоги, а идущая поодаль от них одинокая женщина с посохом в руке не вызывала никакого интереса.
Любопытствующие, успокаиваясь, возвращались кто к своим утренним заботам, кто досыпать недоспанное. А когда спустя некоторое время вновь зазвучали копыта ратной полусотни и послышался скрип колес, никто даже не высовывался за ворота. Если кто-то куда-то едет, пусть себе едет. Тревожного ничего нет, на том и ладно.
Солнце встретило Елену веселыми лучами, когда она миновала Скородом и вышла на прямоезжую дорогу. Она подставила лицо, разгоряченное мечтами о скорой ночи с любимым, под ласковые лучи и заулыбалась. Весело. Безмятежно.
А что ее могло беспокоить. Супруг Василий Иванович не мог не понять ее намека, но раз не возмутился, значит, согласился. Ради державных интересов. «И я - ради державных интересов», - весело подумала она.
Ближе к обеду ее нагнала одна из сенных девушек, ехавших в обозе и одетых под простолюдинок.
- Пора, государыня, потрапезовать.
- Запомни, я - не государыня. Я - Елена-паломница. А трапезовать, как ты говоришь, - у меня в котомке есть кусочек хлебушка и скляночка с сочивом. Остановлюсь, как облюбую пригожее местечко на обочине. И еще. Передай князю Овчине-Телепневу, на ночь я остановлюсь не в монастыре, а на лесной поляне. Помолюсь отшельницей. Пусть выберет место.
Овчине-Телепневу иных слов не требовалось. Он, взяв с собой пятерых стремянных, ускакал вперед. А вскоре Елену обогнал сопровождающий ее обоз.
Еще задолго до заката солнца паломницу встретила у едва заметной тропы, уходящей в лес, все та же сенная девушка, самая близкая, от которой царица ничего не скрывала.
- Следуй за мной. Все приготовлено для ночи, - многозначительно сообщила она, что весьма не понравилось Елене.
- Покрепче держи язык за зубами, если не хочешь иметь больших неприятностей. Поняла?
- Как же не понять? А язык мой, как ты не единожды убедилась, за крепкими зубами.
- Знаю. Предупредила на будущее.
Несколько минут ходьбы, и женщины вышли на небольшую поляну у лесного озера. Узкая лента какой- то таинственно-хмурой голубизны уходила, делая мягкий изгиб в неведомое, в лесную глухомань, и сколько видел глаз, плавали близ берегов белые лилии, еще не сомкнувшие цветы на ночь. Взора от них не оторвешь, они будто развеивают озерную хмурость. Всплеснула крупная рыбина. Пролетела стайка чирков. Вдали выплыли в белоснежную густоту лилий пара лебедей, белых красавцев.
- Любовь у них до самой смерти, - глядя на лебедей, мечтательно проговорила девушка, и Елена не одернула ее.
Шатер для Елены был поставлен не в центре поляны, что было бы лучше для его охраны, а ближе к опушке. В нескольких саженях за опушкой, у самого начала густого ерника стоял еще один шатер, и Елена с трепетной радостью оценила это по достоинству: «Молодец. Хитро придумано».
Князь Овчина-Телепнев предусмотрел все, чтобы сон царицы никто не потревожил: обоз он разместил в полуверсте от Елениного шатра на другой поляне у другого озера; охрану расставил так, чтобы она не маячила на глазах царицы. Свой же шатер он поставил рядом для того, чтобы в любой миг мог бы прийти на помощь, если она потребуется. Хотя о какой случайности могла идти речь, если по опушке всего леса, окружавшего поляну, секретили, укрывшись под еловыми лапами или в ерниках, дети боярские, и через плотный частокол секретов кто мог проскочить? Сам князь проверил секреты и с наступлением темноты, и ближе к полуночи. И вот, когда он возвращался после второй проверки к шатру, страж, находящийся в секрете, который укрылся под развесистой еловой лапой чуть поодаль от берега, вдруг пробурчал недоуменно:
- Глазам своим не верю.
- Ты что?
- Да так. Почудилось.
- Что почудилось? Не темни.
- Вроде бы князь Овчина-Телепнев шатры перепутал.
- Окстись! Ты не говорил, я - не слышал.
- Прямо слово - померещилось. Не иначе.
Вечером следующего дня Елена остановилась в девичьем монастыре Покрова Богородицы сразу же за Балашихой. Провела она в нем, отбивая молитвенные поклоны и обливаясь слезами, почти без отдыха двое суток. Игуменья даже испугалась за ее здоровье, и ей едва удалось уговорить царицу-паломницу потрапезовать с ней, а не довольствоваться только сочивом.
И снова - в дорогу. Аж до самого до Покрова на берегу Киржача. Там вновь Елена сменила отшельнические бдения на молитву в храме женского монастыря. Истово била она поклоны и заливалась грешными слезами. Так и перемежался ее путь ночевками в лесу и изнуряющими молитвами в монастырских церквах, истязанием себя постом.
Господь в конце концов услышал ее молитвы. Снизошел. К радости Василия Ивановича, к радости ее родственников и даже, хотя и показной, радости государева двора царица понесла.
Узнала о беременности Елены и посадская Москва. Не безразлично, конечно, восприняла эту весть, противоречиво. Юродивый Дмитрий несколько дней подряд с приплясом кривляясь близ кремлевских стен, возглашал иерихонской трубой:
- Царица родит наследника. Тита родит[147]. Широкого ума.
Пророчеству юродивого верили все, но своих истинных мнений не выказывали. Только княгиня Ефросиния, услышав противное ей предсказание, плюнула себе под ноги и, показав юродивому исподтишка фигу, буркнула сердито:
- Типун тебе на язык!
А дома вновь устроила мужу взбучку.
- Что я тебе говорила?! О чем предупреждала?! Князь Андрей тоже был весьма расстроен, но крепился.
- Бог даст, Елена дочь родит.
- Гадай теперь на киселе? Прежде нужно было понастойчивей действовать, а не лизоблюдить!
- Все в руках Божьих.
- О своих руках тоже не грех помнить! Как всегда, последнее слово осталось за ней. Грустные дни потянулись в теремном дворце князя Андрея Старицкого. С тревогой здесь ожидали, кем разродится царица. Княгиню Ефросинию раздражали любые слухи. Она с неприязнью слушала рассказы о том, что Василий Иванович на цыпочках ходит вокруг беременной супруги, а если случается какой недогляд у слуг, тут же нерадивцы изгоняются из Кремля. Ефросиния даже позволила себе осуждать государя:
- Прежде с ним такого не случалось. На оплошность слуг и даже на явную леность иных он поглядывал сквозь пальцы. Теперь же словно подменили нашего царя.
Подошел к концу август - девятый месяц беременности великой княгини царицы Елены. Он выдался жарким, и у сенных девушек появились новые обязанности - обмахивать госпожу свою опахалом из лебединых крыльев, которые дворцовые умельцы приладили к серебряным жезлам. Жара изнуряла, и все ждали хотя бы одной тучки на небе, хотя бы легкого ветерка.
За день до родов на бездонном небе засеребрились кисейной тонкости перистые облака, потянул прохладный северный ветерок - все облегченно вздохнули. Но вскоре вздохи облегчения сменились покаянными молитвами и страхом: к ночи небо заволокло сплошными черными тучами, зарокотал гром, засверкали молнии, но ни одна капля дождя не омочила иссохшую землю, а все усиливающиеся порывы ветра поднимали столбы пыли.
В царевом дворце переполох. Царицу увели в самые дальние покои, дабы пыльный воздух не повредил ее здоровью.
Наконец черноту туч рассекла молния от края до края, а гром загрохотал так, словно под самым ухом выстрелил сразу десяток царь-пушек, первые капли дождя, первые горошины града сыпанули на землю, сбивая пыль, но это не принесло успокоения - грохот все усиливался, а ветер набрал такую силу, что оторопь брала.
Вот уже взвихрились соломенные крыши Скородома, пришла очередь досок с тесовых крыш, полетела черепица. Застонали деревья под напором урагана, он гнул их до земли, безжалостно вырывал с корнями вековые дубы, и они, падая, подминали под себя плетни, крепкие оплоты, бани, конюшни и даже добротно срубленные дома.
Люди съежились от страха. Попадали на колени перед образами, истово крестясь и прося у Бога милости для себя.
В Кремле же страх усиливался еще тем, что у царицы начались роды. Заголосили колокола на звонницах кремлевских храмов, отгоняя нечистую силу, а на тот случай, если все же ей удастся прорваться сквозь колокольный звон, должны преградой ей стать одетые во все черное выборные дворяне, беспрестанно челночившие на вороных конях под окнами светелки, в которой рожала царица. Ветер буквально вырывал всадников из седел, но они наперекор всему исполняли свое почетное и ответственное задание донельзя старательно.
Во всех храмах шли службы: молились, содрогаясь от страха, когда над куполами разламывал небо душераздирающий гром.
Княгиня Ефросиния тоже молилась вместе с другими княгинями и боярынями, стоя на коленях в храме Архангела Гавриила. Но не ради удачных родов царицы были ее молитвы, не ради прекращения страшной грозы с ураганным ветром; она, беззвучно шевеля губами, молила Иисуса Христа о неудачных родах, а если этого сделать ему не под силу, то пусть родится по его воле девочка.
