Роберта Дадли. Мария доверяет ему, он почти неотлучно находится при ней.
– Ни в коем случае! – горячо возразил сэр Джон. – Я думал, этот вопрос закрыт. Вы согласились со мной, что сэр Роберт – не тот человек, который способен на участие в заговоре.
– У нас нет другого выхода, – повторил сэр Томас. – Я попробую поговорить с Дадли… Не возражайте! Это единственный выход… Я вас пригласил вот зачем: если со мной что-нибудь случится, если наше дело провалится, постарайтесь, чтобы Елизавета не пострадала. Я знаю, вы сумеете отвести от нее подозрения. Заклинаю вас, сберегите Елизавету! Сберегите ее для Англии!
– Вряд ли мне удастся отвести от нее подозрения в том, что она хочет стать королевой, – покачал головой сэр Джон, – для этого мне пришлось бы переубедить всю нашу страну, да еще и Европу в придачу. Однако обещаю вам сделать все возможное, чтобы эти подозрения не превратились в уверенность.
– Благодарю вас, милорд, – сэр Томас опустил голову на руки и закрыл глаза.
Сэр Джон поднялся из-за стола.
– Чей это голос раздается в общем зале? – сказал он. – Никак, это сэр Эндрю? Пойду к нему – отчего бы мне не выпить в компании старого друга?
– Прощайте, сэр Джон.
– Надеюсь, что Господь, которому вы столь преданно служите, спасет вас, сэр Томас.
Часть 6. Ловушка
Во дворце королевы Марии готовились к церемонии вручения наград. Слухи об избранных счастливцах давно будоражили Лондон, но до последнего момента никто ничего точно не знал. Любопытство еще больше подогревалось тем, что во дворец были приглашены многие джентльмены, достойные милости королевы, и втайне каждый из них верил, что именно он будет отмечен ее величеством. Вместе с ними приехали их жены и дочери, которые с нетерпением ждали начала церемонии.
В Тронном зале было так тесно, что нельзя было пройти, а люди все прибывали и прибывали. Окна, наглухо закрытые по случаю холодной погоды, запотели; воздух в зале был душным и спертым, дамы обмахивались веерами, мужчины утирались платками; хуже всех приходилось пожилым господам, которые едва стояли на ногах.
Минул означенный час церемонии, прошло еще четверть часа, полчаса, три четверти часа, – королева не появлялась. Двум старикам сделалось плохо, слуги вывели их в переднюю, где было прохладнее; разговоры, вначале приглушенные, становились все громче, порой слышался смех. Через час с четвертью стала нарастать тревога: собравшиеся вопросительно посматривали на неподвижных гвардейцев у дверей и на окаменевшего церемониймейстера. Уж не случилось ли чего-нибудь? Может быть, начались волнения в народе? Или из-за границы поступили дурные вести? А может быть, упаси Боже, случилось что-нибудь с ее величеством?
Некоторые джентльмены, протискиваясь через толпу, как бы невзначай приближались к церемониймейстеру и вели между собой беседу, в которой задавали сами себе вопросы о состоянии королевы и выражали надежду, что с ней все в порядке. Однако церемониймейстер не поддавался на такие уловки и продолжал стоять, как каменный истукан.
Через полтора часа ожидание сделалось невыносимым; разговоры прекратились, и лишь тяжелые вздохи раздавались со всех сторон. Королева не появлялась…
А Мария все это время примеряла платья. Обычно она не любила долго одеваться, заранее зная, в каком наряде выйдет на люди, но сегодня это было не так. Не подлежало сомнению, что при вручении наград королева должна быть в пышном парадном платье, однако нельзя было надевать платье из числа тех, в которых она выходила на важные государственные церемонии, – вручение наград было знаком монаршей милости, но не праздником государственного значения.
Лучше всего в данном случае подошло бы платье, годное для посещения парламента или для встречи с представителями благородного сословия, ибо посещая парламент или встречаясь с благородным сословием, королева тоже изъявляла милость по отношению к своим подданным, однако такое платье было скучным, хоть и дорогим. Марии же не хотелось сегодня выглядеть скучной, наоборот, она хотела, чтобы ее вид был вызывающим.
Она задумала сделать на церемонии вручения наград нечто такое, во что не посвятила даже лорд-канцлера; это могло вызвать бурю в Лондоне, и Марию, поэтому, обуял авантюрный дух. Фрейлины и горничные не узнавали свою королеву: она была в приподнятом, нервическом настроении, – от нее будто искры сыпались.
Опоздав на два часа к началу церемонии, Мария все-таки выбрала себе подходящий наряд. Он состоял их двух частей: нижнее атласное платье светло-зеленого цвета было сплошь выткано золотым растительным узором; верхнее бархатное платье также было зеленым, но чуть темнее и с большим вырезом, расширяющимся от пояса к ногам и показывающим нижнее платье. Меньший вырез шел от груди к плечам и заканчивался большим стоячим воротником из накрахмаленных кружев. Рукава верхнего платья доходили до локтей, а дальше спускались рукава нижнего с манжетами из тех же кружев, что воротник.
На грудь Мария повесила брошь с изумрудом, голову закрыла коротким бархатным чепцом с кружевными краями и на него тоже приколола брошь с изумрудом, но меньшего размера. Перчатки зеленого бархата, под платье, были прошиты золотой нитью; на пальцы были надеты шесть изумрудных перстней восточной работы.
Совершенно поразила королева своих камеристок, когда приказала густо напудрить и напомадить свое лицо – до нынешнего дня Мария не увлекалась гримом. Новшеством стало и применение духов – королева питала к ним какое-то странное предубеждение, пользуясь только гвоздикой, – но сейчас в ход пошли лаванда, жасмин, цитрус и амбра с мускусом.
Постояв перед зеркалом еще пару минут, Мария сказала:
– Я готова.
* * *
Когда двери в королевские покои распахнулись, когда два трубача в красных одеждах вышли из них, вскинули серебряные горны и протрубили сигнал, когда они опустили горны, а церемониймейстер, выждав мгновение, стукнул тростью об пол и провозгласил выход ее величества, – зал сначала замер, а затем все собравшиеся с облегченным вздохом опустились на колени.
Мария заняла свое место на троне, у подножья его встал лорд-канцлер; церемониймейстер второй раз стукнул тростью об пол, подавая знак подняться с колен. Сэр Стивен взглянул на королеву, она кивнула ему, чтобы он начинал.
