amable, y quédate.
Будь смелой, будь сильной, будь доброй. И оставайся.
Так я и сделала.
* * *
Родители Моники уехали, как только узнали, что ее жизни ничего не угрожает. Они вернулись к своей обычной жизни, оставив свою дочь на больничной койке в полном одиночестве.
Когда медсестры наконец отвлеклись, я пробралась к ее палате и тихонько постучала в дверь.
– Войдите, – проворчала она.
Отдернув занавеску, я почувствовала, как к моему горлу подступает огромный ком. Она выглядела ужасно. Многим не удалось бы даже представить такую степень измученности. Она была смертельно бледной, под глазами виднелись темные мешки – казалось, будто ее тело полностью лишилось жизненной энергии.
Она осторожно села на кровати и немного смущенно заправила волосы за ухо.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она, избегая зрительного контакта.
– Я пришла с Лэндоном – хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Твои родители выгнали его, как только приехали, и он попросил меня остаться и побыть рядом с тобой.
Она хихикнула и тут же закашлялась.
– Зачем ему это делать? Очевидно, что ему на меня плевать.
– Думаю, мы оба знаем, что это не так. То, что Лэндон не любит тебя, не означает, что ты ему безразлична.
Она фыркнула и закатила глаза.
– Должно быть, ты счастлива, да? Счастлива видеть меня такой?
Я нахмурилась. Она действительно так думала? Что ее боль была моей победой?
– Нет, – ответила я. – Я просто рада, что ты в порядке.
Она отвернулась и вытерла несколько слезинок.
– Я ненавижу тебя. Ты же это знаешь, да?
– Да. Знаю.
– А ты знаешь почему?
– Нет…
Она подняла на меня глаза – по ее щекам струились слезы.
– Потому что ты делаешь его лучше. Я вижу это, когда он на тебя смотрит. В нем есть свет, который я никогда не могла зажечь. Ты его исправляешь. Ты возвращаешь его к жизни после того, как он закрывался от всего мира, и я ненавижу тебя за это. Я ненавижу тебя за то, что ты можешь сделать нечто, на что сама я не способна.
– Моника…
– И за это я тебя люблю, – перебила она. – Я люблю тебя за то, что ты дала ему этот свет. В его жизни было слишком много тьмы. Так же, как и в моей. Мы провели вместе несколько по-настоящему дерьмовых дней. Но ты облегчаешь его страдания. По крайней мере, хотя бы один из нас этого заслуживает.
– Вы оба этого заслуживаете.
Я посмотрела на брошюры на ее столе и взяла одну из них.
– Реабилитация? – спросила я.
Она закатила глаза и пожала плечами.
– Думаю, это предсказуемый шаг после передозировки. Очередная хиппи-тарабарщина о важности моей жизни вместе с пошаговой программой, которая поможет мне встать на путь истинный.
– В этом нет ничего плохого, Моника. Тебе это необходимо. – Я поерзала на месте. – Если ты захочешь, чтобы кто-нибудь навестил тебя, пока ты будешь…
– Не надумывай, Гейбл, – отрезала она. – Мы не подруги.
Я тихо рассмеялась. Справедливо.
– Хорошо, тогда отдыхай. Я просто хотела навестить тебя и сообщить, что мы о тебе думаем – Лэндон и я.
– Да, хорошо.
Она повернулась лицом к окну, и я направилась к выходу, но уже у двери голос Моники заставил меня остановиться.
– Он в порядке? – спросила она.
– Честно? Я не уверена. Мне кажется, что он снова ускользает.
Она кивнула, все еще лежа ко мне спиной.
– Ключ от моего дома лежит под ковриком на заднем дворе. Найди его, зайди в мою комнату и возьми бумаги с моего стола. Отдай их Лэндону. Думаю, это может ему помочь.
– Хорошо.
– Спасибо, – пробормотала она.
Она повернулась ко мне, и я увидела самый искренний взгляд, который когда-либо получала от Моники.
– Правда, Шей. Спасибо.
Я кивнула.
– И, раз уж на то пошло, – пробормотала она, – если этим летом ты решишь заглянуть в реабилитационную клинику, думаю, я не стану тебя выгонять.
– Договорились.
– И еще. Я все еще тебя ненавижу.
– Не волнуйся, Моника. – Я улыбнулась. – Я тоже.
* * *
Выйдя из больницы, я направилась прямо к дому Моники. Когда я поднялась в ее комнату и увидела вырванные из моего блокнота страницы, на долю секунды меня охватил гнев. Она украла важную для меня вещь, но все же тогда она думала, что поступает правильно. Кроме того, в ту минуту Лэндон беспокоил меня куда больше.
Прежде чем поехать к нему, я зашла к Миме и взяла еще несколько блокнотов. Я собиралась отдать их Лэндону. Я не знала, насколько это для него важно, но понимала, что в тот вечер он нуждался в любви, а не в ненависти.
Я постучала в дверь Лэндона, чувствуя тянущий ком нервов у себя в животе. Когда дверь наконец открылась, у меня вырвался вздох облегчения.
– Хей, – улыбнулась я. – Разрешишь войти?
Он отошел в сторону, пропуская меня внутрь.
– Моника чувствует себя хорошо. Она проведет в больнице еще двое суток, после чего ее переведут в реабилитационную клинику.
– Реабилитация? – спросил он, подняв брови. – Отлично. Это хорошо.
– Она просила передать тебе это, – сказала я, протягивая ему страницы из моего блокнота. – И я подумала, что стоит отдать тебе и их тоже.
Я протянула ему еще три записные книжки.
– Что это?
– Самое подробное портфолио, которое я когда-либо создавала. Предполагаю, что ты уже прочитал первую часть, но, по моему мнению, нет ничего хуже незаконченной истории. Так что тебе следует дочитать до самого конца.
Он потер пальцем нос.
– Ты останешься со мной, пока я буду их читать? Просто… мой разум вытворяет ужасные вещи, и сегодня вечером я не хочу оставаться один.
– Я никуда не уйду, Лэндон. Я здесь. Я всегда рядом.
Мы подошли к дивану и сели. Я подтянула колени к груди и сжимала зубами воротник футболки, пока Лэндон читал строки, которые я написала о нем. Некоторые абзацы заставляли его громко смеяться, а при чтении других он с трудом сдерживал слезы. Каждое слово было наполнено любовью. Восхищением. Желанием.
Уважением.
– Думаешь, все эти хорошие слова – я? – спросил он дрожащим голосом, складывая блокноты на кофейный столик.
– Нет. Я думаю, ты – гораздо больше.
Я подошла ближе и обвила его руками. Он обнял меня за поясницу, удерживая меня на месте.
– Мне жаль, что тебе плохо, Лэндон.
– Мне очень плохо. Это слишком для тебя.
– Когда речь идет о тебе, для меня не существует «слишком». Я люблю твои радости и твои печали. Я люблю твой свет и твою тьму. Я люблю тебя. Каждую главу, каждую
