Гришка не спеша скручивал козью ножку.
Запричитала жена. Цыкнул Кирсан — ткнулась старая в завеску, дергая костлявыми плечами. Прошел к вешалке, отрыл в одежде винтовку, ремень с шашкой и кожаными патронташами. Молчком сложил все хозяйство у ног рябого.
— Время есть, — усмехнулся Маслак, поднося к самокрутке на спичке огонек. — Вправду, не богато…
Вскоре Кирсан, сопровождаемый партизаном, вынес из боковушки с дюжину винтовок.
— Все. Правленские еще, с коях времен… Патронов… не погневайтесь. В другом месте промышляйте.
Гришка потрепал казачонка за вихорок, подмигивая:
— Извиняй, браток… Так и быть, оставляю папаху, нехай дед носит на доброе здравие.
Вынул костяной свисток, сорванный когда-то с жандарма в окружной станице, вложил в грязную ручонку.
2
Обошли богатые курени, лепившиеся к плацу. Помалу выгребали во всех подворьях. Правда, атаманского улова не повторилось. Маслак цвел, оглядывая завешанные плечи отрядников, потирал ладони. Доволен и тем, что ни кулака, ни нагана не применил.
— С миру по нитке — голому очкурок.
Возле брички уже гуртовался народ. Судя по лошадям у ограды, собрались не все. Запустил Гришка руки в сено. Возница, в тулупе, угадав командира, простуженно загудел из теплого ворота:
— Улов есть. Не зажируешь, навроде, но таскать ноги не перестанешь. Семнадцать! И те вон, по валенкам кои бьются, шашки… Не знаю, их сколько.
О пренебрежении к шашке, как оружию, в своем ху-торце Гришка знал и раньше. Потешался вместе со всеми над такой странностью в человеке, а сейчас его взяло зло:
— Корнюша, ох, покатится кочан твой с плеч непременно от казацкой шашки, разбей гром. Вот тогда зачнешь величать ее по имени-отчеству.
— Оно и твоя голова не заговорена, — обиделся возница.
Гришка усмехнулся — допек репьяха. Повертел шашку с махорчатым темляком.
— Бери, Корней, атаманская. Пока до рубки дело, она к боку твоему притрется, не будет путляться возле ног.
— Еще одну себе привесь. Винт бы выделил — табак иной.
— А дули не хочешь? Вон торчит…
— Так она ж на двоих нас с Митрошкой Коломейцем числится, — загорячился возница, выпрастывая шею из шалевого ворота тулупа. — Он отпалил свою обойку, а потом я? Так али не так, а?
— Так, так. Еще погляжу, куда палить станешь… Как за молоком1, отберу винт и тот. А то и плетюганов всыплю за дармовой расход пуль.
— Не чванься, Гришка, дуром… Ундеровские замашки не корени в себе. Власть зараз наша, людская. Мы уж почуяли в ней смак, не собьешь. Этой рукой я выкликал тебя в командиры, а другой отведу обратно.
— Погоди, погоди, третьего дни как выбрали — ски-давать. В горячем деле не опробовали. А в холодном — человека не спознаешь…
Задохся возница в лающей икотке — пришел его черед посмеяться.
— Рябой ты, Гришка, а до того хитрющий, сук-кин сын.
Из-за угла правления вывернулись последние с Ларионом Думенко. Сошел он с седла, накинув повод на ограду, протолкался сквозь стенку. За ним в прореху, держа над головой оружие, устремились и хлопцы.
— Сколько? — встретил их Маслак.
Ларион, сутулясь, косился в бричку, желая разглядеть добычу.
Как за молоком — мимо (местн.).
— Не густо у нас… Наскребли с десяток винтовок, шашек — поболе. Да коня под седлом добыли.
— Какого коня?
— Служевского. Наш, хуторной казак… У чужой бабы застали. Сказывает, атамана Филатова сопровождал от Великокняжеской.
— Атаман дома. Мы его обчистили, как лозину.
— Значит, Сидорка не брехал. Урядник самый, Си-дорка Калмыков. Он у Захарки Филатова в сотне, его ординарец. А старый Филат пропадал все эти дни у сына, с беляками…
— А урядник где?
Из-за спины Лариона высунулась капелюха с распущенными ушами; ломкий юношеский басок хохотнул:
— Ха! Урядник… Ищи-свищи! Стрибанул похлеще зайца! В леваду…
— А винтовки у вас для чего? — подступил Маслак.
Ларион удивился:
— Винтовки?
Неловкая тишгна сгустилась вокруг брички. Явно, вопрос застиг врасплох всех… Мало кто, наверно, решился бы вслух ответить, для чего же все-таки у каждого из них винтовка? Ею убивают врага. А Сидорка Калмыков? Произрастали в одном хуторе. Вон курень его виднеется; в нем — старики, баба, двое детей… Сидорка, кобель, вместо того, чтобы провести лишний час в семье, с детишками, зарылся в паркие пуховики игривой порченой бабенки, жены сослуживца, дружка детства, Николки Волкова. А завтра, не тая усмешки в заячьих губах, он передаст нижайший поклон Николке от его благоверной. За это самое надо бы и стрелять Сидорку? Не-ет, тут что-то Маслак путает.
Вывел из затруднения сам Маслак. Ни с того ни с сего указал на колокольню:
— А что, грохнуть в колокол? Сбежится люд. Объявим о сборе оружия…
