– Я должен вернуться на работу, рав Горовиц. Я сделал вид, что иду к дантисту. Хорошо, что у нас, так сказать, свой дантист…, – он усмехнулся.
Генрих предполагал перенести тайник из квартиры Габи в кабинет дантиста. Франц был сыном зубного врача, лечившего всю семью. Они с Генрихом дружили с детства. Отец Франца работал в рейхсминистерстве здравоохранения, заведуя ариизацией практик, принадлежавших врачам-евреям. Полгода назад отец предложил юноше кабинет. Франц, разговаривая с Генрихом, скривился:
– Не могу. Врача с тридцатилетним стажем выбросили на улицу, потому, что он еврей…, – Генрих, твердо, велел:
– Это надо для дела. Отец тебе обеспечит больных. Ты знаешь, что люди в кресле нервничают. Они успокаиваются, когда врач с ними болтает.
– Ты не нервничаешь, – рассмеялся Франц. Генрих вздохнул: «Поверь мне, у меня много других поводов для тревоги».
Габи рассказала Аарону о тайнике. Рав Горовиц, недовольно заметил:
– Как вы могли? Она девушка, такое опасно…, – Генрих остановился:
– Аарон, в группе есть и другие девушки. Габи живет одна, у нее безопасная квартира. Была, – Генрих помолчал:
– Обершарфюрер, друг моего старшего брата. Его зовут Вальтер Шелленберг. Насколько я знаю, он в СД занимается разведкой за границей. Думаю, они хотели использовать Габи, чтобы ближе подобраться к Петеру…, – они присели на скамейку. Мимо проезжали редкие машины. День был серым, ветреным, солнце исчезло, по мостовой крутились опавшие листья. Генрих, искоса, посмотрел на рава Горовица. Под глазом у мужчины красовался синяк, он упрямо сжал губы.
– Простите, – вдруг, сказал Генрих, – простите нас. Немцев. Я не знаю, как…, – Аарон молчал. Маляр, на противоположной стороне улицы, орудовал кистью, закрашивая снятую с магазина вывеску:
– Ломбард. Прием вещей на комиссию. Юлиус Голд…, – дальше шел синий, свежий цвет. Аарон затягивался сигаретой:
– Знаете, я читал о погромах, в царской России. Во время войны, тоже убивали евреев. Мой дядя пропал, без вести, в Польше. Старший брат моего отца. Но я не думал, что сейчас…, Вы говорили, что у Шелленберга, университетское образование? Впрочем…, – прервал себя Аарон, – у Геббельса тоже…, – они поднялись.
Генрих слушал, как рав Горовиц рассказывает о своей работе:
– Чуть больше, чем три тысячи человек в этом году уехало, из Берлина. В городе сто тысяч евреев. Господи, не успеть, никому не успеть…, – он прервал рава Горовица:
– Я прошу вас, прошу. Сделайте все, что угодно, надавите, на кого хотите, в Америке, в Британии, но спасите хотя бы детей…, – Аарон покачал головой: «Родители никогда не отпустят детей одних, Генрих».
– Это пока, – коротко заметил фон Рабе. Они расстались у входа в метро. Генрих велел Аарону погулять четверть часа по улице.
– Я постараюсь устроить вам встречу с Петером, до его отъезда, – пообещал фон Рабе, – вы родственники. Я подумаю, как все сделать безопасным образом, – он взял у Аарона его адрес.
В тайнике, на квартире у Габи, не было оружия. В нем лежали только поддельные паспорта и запас рейхсмарок, на случай, как объяснил фон Рабе, нужды. Он пожал плечами:
– Еще можно уехать. Пока не началась война…, – Аарон, внезапно, подумал:
– Даже если начнется, я не покину Германию, Европу. Пока я могу спасти евреев, надо это делать, любой ценой. Я американский гражданин. Америка, скорее всего, останется нейтральной.
Они с Генрихом договорились встретиться в восемь утра, у дома Габриэлы. Вечером в понедельник Аарон дошел туда пешком. Габи открыла дверь, он улыбнулся:
– Все хорошо, любовь моя. Завтра мы поженимся, в конце недели получишь паспорт, и забудешь обо всем…, – он посмотрел в ее васильковые глаза:
– Плакала. Бедная моя девочка…, – Габи указала за окно, где, на соседнем доме развевался нацистский флаг:
– Вряд ли забуду, – мрачно сказала девушка. Она спохватилась: «Давай, я хотя бы чаю сделаю…»
Аарон помог вскрыть половицы в гостиной и сложить паспорта с деньгами в саквояж. Генрих относил его в другое место, тоже надежное. Габи и Аарон собирались гулять по Берлину до открытия консульства. Заключение брака назначили на десять утра. Тетя Ривка была свидетельницей.
– Даже кольца не купил…, – Аарон запер дверь квартиры. На миньян он тоже не пошел, помолившись дома. Он хотел остаться у Габи, но потом вздохнул:
– Отдохни. Это не хупа, но все равно, не положено жениху и невесте сейчас видеться. Спи спокойно, мое счастье. Я буду думать о тебе…, – цветочные лавки были еще закрыты. Аарон решил:
– По дороге в консульство за букетом зайду. Кольцо я ей перед хупой отдам. Господи, ребенку, к тому, времени, полтора года исполнится. Она ходить начнет, лепетать. Габи мне пошлет фотографии.
Габи сказала, что в Бремене все станет ясно.
Аарон шел к Музейному Острову, думая, как проводит жену в Бремене, как получит телеграмму из Нью-Йорка, что Габи, благополучно, добралась до Америки. Посчитав, он понял, что ребенок родится в июне. Он видел не серый, утренний, тихий Берлин, не нацистские флаги, а Центральный Парк и Габи, на скамейке, рядом с низкой коляской. У них в кладовке лежала такая коляска. В ней возили и самого Аарона, и его брата, и сестру.
Аарон почему-то был уверен, что родится девочка, похожая на Габи. Летнее солнце играло золотистыми искрами в волосах жены, над ее головой шелестела летняя, пышная листва.
Свернув на улицу, где жила Габи, рав Горовиц остановился, будто натолкнувшись на что-то. У подъезда припарковали два черных мерседеса.
– Это ничего не значит…, – шторы на ее окнах были задернуты: «Мало ли, зачем они приехали». Номера машин залепили грязью. Аарон взглянул в конец улицы. Генрих фон Рабе, стоя на набережной Шпрее, тоже не двигался с места. Чайки кружили над серой водой. Генрих засунул руки в карманы пальто. Невозможно было подойти к раву Горовицу. Генрих не видел, остался ли кто-то в машинах. Фон Рабе, отчего-то, взглянул на часы:
– Половина восьмого утра. Они следили за Габи. Вчера, в метро, когда мы встречались с Аароном, я никого не заметил. Паспорта и деньги у нее на квартире…, – документы и купюры никак не указывали на группу Генриха. В бумаги даже не вклеили фото.
Генрих знал, как допрашивают в СД. Старший брат, иногда, делился с ними подробностями работы. Генрих ездил в Дахау, когда занимался математическими расчетами по эффективности содержания концентрационных лагерей.
Габи могла выдать и его, и других членов группы. Он понимал, что ему надо уйти, сейчас, надо предупредить других, надо уехать из Берлина. Польская граница охранялась хуже, до Одера было ближе. Стиснутые пальцы болели:
– СД тоже это понимает. Они все перекроют. Или отправиться на север, к морю, уйти с рыбаками, куда угодно…, – в рейхе отлично наладили связь. Габи могла заговорить сегодня. К вечеру данные о разыскиваемых СД людях отправились бы в региональные отделения службы безопасности, по всей Германии. У Генриха не было еще одного паспорта. Он мог пойти на Фридрихштрассе, Габи об этих людях не знала, но знал Петер.
– Петера не выпустят живым из Берлина, – бессильно подумал Генрих. По улице проехала машина, на тротуарах начали появляться люди. Рав Горовиц, вскинув голову, глядел на окна Габи.
– Его отправят в Дахау…, – у Генриха не было при себе оружия. Он понял, что за Габи приехало, по меньшей мере, пятеро гестаповцев.
Их, действительно, было пятеро, во главе с Шелленбергом. Они позвонили в дверь в четверть восьмого. Габи, на кухне, в халате, варила кофе.
Девушка, непонимающе, обвела глазами людей на лестничной площадке:
– Это он, – поняла Габи, – обершарфюрер, вчерашний. Он был на приеме у Геббельса, я вспомнила…, – сердце быстро, часто колотилось. Подумав, что Аарон и Генрих идут на квартиру, Габи успокоила себя:
– У подъезда машины будут стоять. Они всегда на машинах приезжают…, – Габи, нарочито спокойно, сказала: «Я не понимаю, господа…»
– Оденьтесь, фрейлейн фон Вальденбург…, – Вальтер обругал себя за то, что не взял на арест кого-то из женщин-агентов. Фрейлейн певица не собиралась надевать платье при мужчинах, а Вальтер не хотел выпускать ее из виду. Вальтер обвел глазами старые портреты, прошлого века, мозаичный столик с нотными папками, вдохнул запах выпечки.
– От нее пахнет…, – понял Шелленберг. Девушка придерживала у шеи воротник халата:
– Может быть, еврей здесь…, – он вспомнил вчерашнего раввина, которому он дал пощечину:
– Он тоже был высокий, темноволосый…, – убрав жетон СД, Шелленберг повторил:
– Одевайтесь, фрейлейн, и проследуйте с нами. Осмотреть квартиру! – велел он эсэсовцам. Васильковые глаза расширились, она отступила к высокой двери гостиной. Шелленберг успел схватить ее за руку: «Вы останетесь здесь».
Еврея они не нашли. В квартире, кроме фрейлейн, никого не оказалось. Открыв принесенный саквояж, увидев бланки паспортов и пачки денег, Шелленберг присвистнул:
