Она смотрела в наполненное звездами небо. Аарон шепнул:
– Я здесь, мое счастье. Здесь, с тобой, и мы никогда не расстанемся.
Белый голубь, сорвавшись с крыши дома напротив, раскинул крылья. Девушка кивнула: «Никогда, Аарон».
Кабачок, куда их привезли эсэсовцы, неожиданно, понравился Питеру. Назывался он Zur Letzten Instanz, «У последней инстанции». Трехэтажный, беленый дом стоял на улице Вайссенштрассе, неподалеку от Музейного Острова, в квартале Николаифиртель. Отсюда, когда-то, начинался Берлин. Чуть ли не самая старая пивная в городе размещалась в одном и том же здании с шестнадцатого века. Над крышами квартала возвышался двойной шпиль древней церкви Святого Николая. В ней служил пастором отец мученика Хорста Весселя, героя рейха. Делегацию из Британии возили к мемориалу Хорста Весселя. Мосли, с Питером, возложил венки на могилу.
Питер услышал столько о Хорсте Весселе, Герберте Норкусе, юноше из гитлерюгенда, убитом коммунистами, и последней жертве, как выражались эсэсовцы, мирового еврейства, главе НСДАП в Швейцарии, Вильгельме Густлоффе, что мог бы сам читать лекции о жизни героев. Мосли сказал, что британская молодежь тоже должна чтить память мучеников. Питер кивнул: «Я подготовлю встречи со студентами, по возвращении в Лондон».
Густлоффа застрелил еврейский студент, Давид Франкфуртер. Питер понимал, что Гитлер запретил проводить ответные акции против евреев Германии, потому, что впереди была Олимпиада. Фюрер не хотел международного бойкота.
– Соревнования закончились, теперь у них развязаны руки, – мрачно подумал Питер, когда эсэсовцы везли их по Юденштрассе, к пивной, – они могут, как угодно издеваться над евреями. Полмиллиона их осталось, в Германии, – эсэсовец, за рулем мерседеса, хохотнул:
– Здесь еврейское гнездо, в Митте. Юденштрассе, Ораниенбургерштрассе. Синагоги, кладбища, лавки. Обещаю, мы очистим город от жидовской заразы…, – он широко повел рукой.
В пивной они устроились за сдвинутыми столами, в углу зала. Питер обвел глазами посетителей. Как и обещали эсэсовцы, здесь собирались рабочие. Стены украшали черно-красные флаги нацистов и плакаты НСДАП, но Питер заметил, что мало у кого из посетителей имелись значки членов партии. Эсэсовцы шумели, заказывая пиво и айсбайн. Питер никак не мог отделаться от чувства, что на него кто-то смотрит.
Шелленберг действительно, пристально изучал герра Кроу.
Со своим правильным, но не запоминающимся лицом, Вальтер сливался с толпой людей. Обершарфюрер много раз убеждался, что объекты слежки не обращают на него внимания. Все эсэсовцы надели черную форму. Вальтер был уверен, что герр Кроу не станет разглядывать невысокого, светловолосого мужчину, похожего на сотни других берлинцев. Шелленберг отхлебнул белого, берлинского пива, с малиновым сиропом. Они решили начать с Berliner Weisse, а к сосискам и айсбайну с кислой капустой заказали крепкий сорт доппельбок.
Утром Шелленбергу принесли досье на фрейлейн певицу, как весело называл ее Вальтер. Он внимательно изучил данные, однако, на первый взгляд, ничего подозрительного не увидел. Перед обедом позвонили из «Адлона». Герр Кроу пригласил фрейлейн фон Вальденбург в хороший ресторан на Унтер-ден-Линден. Шелленберг отправил туда двоих агентов, мужчину и женщину.
Зал не оборудовали микрофонами. Вопреки слухам, о которых Шелленберг отлично знал, СД не ставило аппаратуру во все общественные заведения. У них и бюджета на такое не имелось. Служба безопасности опиралась на хозяев пивных и кафе. Люди, с готовностью, доносили о разговорах гостей. Никому не хотелось терять дело, и оказываться на улице. Герр Кроу и фрейлейн певица болтали о красотах Берлина, о музыке, и даже не держались за руки.
Шелленберг был разочарован. Он впервые подумал, что герр Кроу может обладать иными пристрастиями:
– Англичане все такие…, – Вальтер, почти не глядя, листал досье фрейлейн, – он в закрытой школе учился. Какой нормальный мужчина выгонит женщину, что сама пришла, сама разделась. Фрейлейн Юнити довольно привлекательна, не говоря о Габриэле. Она попросту красавица…, – Шелленберг бросил взгляд на страницу. Перед ним лежала копия свидетельства о венчании, прошлого века. Прочитав готический шрифт, он поздравил себя с удачей.
Бабушка фрейлейн Габи, по материнской линии, в девичестве звалась Фанни Франкель. Единственная дочь Мозеса и Ребекки Франкель, Фанни крестилась двадцатилетней девушкой, перед венчанием. Шелленберг велел принести справку о Франкелях. Фрейлейн Габи, по прямой линии, происходила от главного раввина Берлина, учителя философа Мендельсона. Отпустив дежурного, Шелленберг задумался. По нюрнбергским законам, фрейлейн фон Вальденбург считалась полукровкой, второй степени.
– Она любимица Геббельса…, – Вальтер покусал карандаш, – если фрейлейн, как бы это выразиться, уступит ухаживаниям рейхсминистра, Геббельс устроит ей свидетельство арийки, несмотря на свой антисемитизм.
Геббельс славился пристрастием к красивым женщинам.
Вальтер вспомнил еврея, с которым фрейлейн Габриэла приехала домой:
– Мы ее заберем на Принц-Альбрехтштрассе. Сделаем вид, что не знаем о ее, так сказать, тайне. Может быть, – понял Вальтер, – она и сама не имеет представления о еврейской крови. Таких людей много. Скажем, что нам известна ее запрещенная связь. Если Геббельс узнает о таком, фрейлейн Габи распрощается с карьерой. Пообещаем, что она спасет себя от концентрационного лагеря, если уложит герра Кроу в постель. Она ему ничего не говорила об жиде…,– Шелленберг, в который раз, пожалел, что у него не оказалось при себе фотоаппарата. На Ораниенбургерштрассе, ночью, он заметил, что еврей высокого роста, и у него темная борода.
– Таких жидов в городе полсотни тысяч, – кисло подумал Вальтер, – где его искать? Впрочем, нам он не понадобится. Нам нужна фрейлейн Габи…, – он решил лично приехать на квартиру фрейлейн во вторник, с утра:
– Может быть, и ее любовник в постели окажется, – улыбнулся Шелленберг, – застанем их тепленькими…
Когда принесли свиные ножки, разговор зашел о названии кабачка. В двадцатых годах неподалеку возвели здание суда, поэтому пивную переименовали.
– У последней инстанции, – рассмеялся кто-то, залпом осушив бокал с пивом, – обратной дороги нет! И у жидов не будет, мы их уничтожим…, – эсэсовцы затянули «Хорста Весселя», на столах появился шнапс. Питер, устало, подумал:
– Надо потерпеть до конца недели, до отлета. Генрих меня проводит. Еще один обед в резиденции фон Рабе, на этот раз без среднего брата, слава Богу…, – Питер поймал взгляд незаметного, среднего роста эсэсовца, светловолосого, с голубыми глазами:
– Он похож на гауптштурмфюрера фон Рабе. Только Максимилиан выше. Моя тень…, -в ресторане, заметив пару, за соседним столом, Питер подмигнул фрейлейн Габи. Весь обед они обсуждали берлинские музеи и сонаты Бетховена. Помня наставления Генриха, Питер воздерживался от сомнительных разговоров в публичных местах.
– Надо его запомнить, – велел себе Питер, проглатывая шнапс, – и описать Генриху. Наверняка, коллега его брата по СД. Обершарфюрер…, – Питер хорошо разбирался в эсэсовских знаках, различия.
В «Адлоне», он, каждый вечер, садился в кресло, глядя на Бранденбургские ворота, и слушал музыку. По возвращении в Британию, Питер намеревался посетить заводы в Ньюкасле. Им с дядей Джоном предстояла долгая работа. Генрих передал зашифрованные материалы о потенциале немецкой экономики, развитии Люфтваффе и военно-морского флота. Генрих не распространялся о таком, но Питер понял, что в его группе есть инженеры, дипломаты, и военные. Фон Рабе объяснил:
– Мои соученики, знакомые нашей семьи. Старые, аристократические фамилии. Многие в Германии ненавидят Гитлера. Когда-нибудь чаша терпения переполнится, и его…, – Генрих повел рукой:
– Партия без Гитлера долго не проживет, Петер. Она распадется, лишится лидера…, – они с Генрихом сидели на скамье в Тиргартене.
Питер, замявшись, пожал плечами:
– Я не уверен. Есть Геринг, Геббельс, Гиммлер, в конце концов. Есть СС. Ты говорил, что в нем служат одни фанатики…, – Генрих кивнул:
– Они все такие Петер. Но не забывай, в Германии остались люди, голосовавшие за социалистов и коммунистов, остались христиане…, – кроме информации от Генриха, Питер повторял, слова, сказанные за день, на встречах. Он перебирал данные, запоминая самые мелкие подробности. В отеле «Адлон», он, внезапно, понял:
– Меня никто не будет слушать. У меня нет документов о программе дезинфекции. Никто не поверит, что в наше время, в цивилизованной стране, можно убить ребенка, потому, что он умственно отсталый…, – вспомнив улыбку мальчика, Питер разозлился:
– Поверят. Если понадобится, я вернусь сюда, и привезу доказательства. Надо прекратить безумие, Германия должна опомниться…, – он сидел, закрыв глаза:
