Может показаться, что если частного человека приводит к власти либо доблесть, либо милость судьбы, то они в равной степени помогут ему преодолеть многие трудности впоследствии. Однако в действительности тот, кто меньше полагается на милость судьбы, тот дольше удерживается у власти [Макьявелли, 2002, с. 72].
Пока что это открытие не выходит за рамки общеизвестных банальностей («На Аллаха надейся, а верблюда привязывай»; «Удача улыбается смелым»); но Макиавелли на нем не останавливается. Отметив, что «в новых государствах удержать власть бывает легче или труднее в зависимости от того, сколь велика доблесть нового государя» [Макьявелли, 2002], он делает важные замечания относительно связи судьбы и доблести:
Пусть те из наших государей, кто, властвуя много лет, лишился своих государств, пеняют не на судьбу, а на собственную нерадивость. В спокойное время они не предусмотрели возможных бед — по общему всем людям недостатку в затишье не думать о буре [Макьявелли, 2002, с. 128].
Доблесть государя заключается в том, чтобы не уподобляться всем людям, а делать необходимое для сохранения своего государства, даже если это встречает (или может встретить) сопротивление:
Кто… следует путем доблести, тому трудно завоевать власть, но легко ее удержать; трудность же состоит прежде всего в том, что им приходится вводить новые установления и порядки, без чего нельзя основать государство и обеспечить себе безопасность… Кто бы ни выступал с подобным начинанием, его ожидает враждебность тех, кому выгодны старые порядки, и холодность тех, кому выгодны новые [Макьявелли, 2002, с. 73].
С этого момента читатель начинает понимать, что доблесть[434] — это «не лобио кушать»[435], а постоянная готовность совершать действия, задевающие чьи-то интересы[436]. Тратить деньги на оборону — значит заставлять своих подданных затягивать пояса, и хотя это абсолютно необходимо, подданным наверняка не понравится. Создание великого государства — это путь постоянных конфликтов как с внешними, так и с внутренними противниками, и следование по нему требует особого душевного состояния.
Читатель. Это даже не пассионарность, а агрессивность какая-то получается. Как у Лоренца в «Агрессии»…
Теоретик. Или как у Дольника в «Этологических экскурсиях по запретным садам гуманитариев»: кто агрессивнее, тот и выше в иерархии. Как мы не устаем повторять, когда разные умные люди исследуют один и тот же предмет, они часто приходят к одинаковым выводам. Но раз уж мы говорим о Макиавелли, будем пользоваться его термином — virtu, или доблесть, отличное определение которому дал Скиннер:
Таким образом, virtu представлена как готовность поступать любым — добрым или дурным — образом, как того требуют обстоятельства, чтобы достичь гражданской славы и величия [Скиннер, 2009, гл. 3].
Вот здесь-то и появляется столь широко разрекламированный «макиавеллизм». Доблесть человека Власти заключается не в том, чтобы делать добро и нравиться людям; его задача — всемерно укреплять свое государство:
Государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности [Макьявелли, 2002, с. 101].
«Отступать от добра» в наше время звучит довольно мягко, но современники Макиавелли понимали этот эвфемизм вполне однозначно. Описывая, как Ромул убил своего брата и своего соправителя, Макиавелли прямо-таки восхищается этим образцом доблести:
Благоразумный основатель республики, помышляющий не о себе, а об общественном благе, не о наследственной власти, но об отечестве, должен добиться безраздельного господства; и никогда мудрый человек не подвергнет его осуждению за те чрезвычайные меры, к которым он прибегнет при заложении основ республики или монархии [Макьявелли, 2002, с. 164].
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Во времена Макиавелли подобное «отступление от добра» означало не просто преступление, а еще и смертный грех, за который придется держать ответ на Страшном суде. Оправдывая и прямо предписывая правителю подобную доблесть, Макиавелли фактически ставит интересы государства выше заповедей самого Бога. Неудивительно, что церковь причислила его книги к числу еретических, а самого Макиавелли прозвали врагом рода человеческого. Да и сегодня теория, оправдывающая политические убийства, заставит поморщиться даже нашего уважаемого Читателя.
А между тем главное в макиавеллевской доблести не оправдание всяческих преступлений, а та самоотверженность, с которой обладающий доблестью человек приносит личные интересы — ни много ни мало спасение души! — в жертву интересам государства. Во всех существовавших до Макиавелли книгах-наставлениях правителям неизменно рекомендовалось благородное и высокоморальное поведение; Макиавелли же обнаружил, а обнаружив, не побоялся сказать, что между моралью обычного человека и доблестью человека Власти лежит пропасть. В руках государя находится не только его жизнь и жизнь его семьи, от него зависит будущее целого государства — а потому он не имеет права руководствоваться обычной моралью, когда ситуация требует проявления доблести.
Почему же доблесть так сильно отличается от морали? Потому, что доблесть диктует действия в интересах государства (властной группировки и ее владений), а мораль — в интересах одного человека.
Приведем классический пример, многократно встречавшийся в истории. Должен ли государь под давлением группы заговорщиков или даже римского папы (помните Людвига IV?) отрекаться от престола? С точки зрения частного человека, так и нужно сделать, сохраняя жизнь себе и своим близким, а также предотвращая возможную гражданскую войну. Но с точки зрения стабильности государства, такое решение просто ужасно, поскольку означает конец правящей династии и наступление смутных времен с неизбежными многочисленными жертвами[437]. Когда на одной чаше весов лежит гарантированная смута, а на другой — хоть мизерный, но шанс ее избежать, доблестный человек должен рисковать жизнью ради этого шанса. А вот обычному человеку, который не нанимался решать вопросы Власти, в такой ситуации, конечно же, следует отрекаться — именно так обычно и поступают слабые правители, получившие Власть по наследству и не знающие ей цену.
Макиавелли с предельной доходчивостью объясняет читателям эту разницу:
Чезаре Борджа многим казался жестоким, но жестокостью этой он навел порядок в Романье, объединил ее, умиротворил и привел к повиновению. И, если вдуматься, проявил тем самым больше милосердия, чем флорентийский народ, который, боясь обвинений в жестокости, позволил разрушить Пистойю[438]. Поэтому государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку. Ибо от беспорядка, который порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар, налагаемых государем, страдают лишь отдельные лица [Макьявелли, 2002, с. 104].
Милосердие обычного человека — пощадить провинившегося, ведь о такой пощаде узнает ограниченное число людей, и никто не будет рассчитывать на следующую пощаду. Высшее милосердие человека Власти (говоря языком Макиавелли) — покарать даже невиновного[439], чтобы вселить страх в сердца остальных. Путь человека Власти — это выбор наименьшего зла с целью предотвратить большее; но это всегда выбор зла, поскольку Власть по определению подразумевает ущемление интересов отдельных людей ради могущества властной группировки. Сознательно творить зло, но не для собственного удовольствия, а лишь для предотвращения еще большего зла[440] — вот что такое доблесть!
