- Иркин, прикрой плечи, обгоришь.
- Еще чего не хватало!..
В полдень жара становится нестерпимой. Мы все сваливаемся в речку. Батя вбивает на берегу кол, привязывает к нему веревку, другим концом обматывает Иру вокруг пояса, относит ее на руках в воду.
Это последний был Ирин полевой сезон.
Больше уже никто не говорит о простуде. Ира работает дома. А наши экспедиции обрамились ритуалом "заехать к Яковлевым". У них дом с большим садом, и Батя как бы отдал им пожить свою собаку лайку, - действительно, он ведь часто уезжает в командировки, или к нам вот тоже в Н-ск, а с кем Бурана оставить?
Теперь перед дальним походом вся экспедиция заваливает к Яковлевым "за Бураном". Нас уже ждут, и стол накрыт, непременная дымится "круглая картошка", Батя добавляет к столу кусок мяса, который он обычно запекает в дорогу, бутылку водки, девчонкам - красненького...
Когда-то Батя рассказывал, как на зимнюю студенческую практику ездил охотиться с шорцами. Так вот, у них принято первый привал устраивать сразу за селом. Сидят у костра, покуривают трубочки, сакуют, то есть пьют саке самогонку, а поодаль держатся провожатые - дети и женщины, на случай, если чего позабыли. Не самим же возвращаться, - удачи не будет. Ну и отряжают парнишку постарше, якобы хотят испытать, - неловко ведь сознаться, что плохо собирались, а в поощрение обещают:
- В другой раз возьмем с собой на охоту.
Мы, конечно, ничего не забывали, вымуштрованы были, машину упаковывали с дотошностию, но тут за столом подробно перебирали: та-ак, это взяли, то положили,...
- Иркин, как ты думаешь, крупы столько хватит?.. А масла?..
Ира всегда раньше бывала завхозом.
Ну и все приговаривали:
- Уж вот, в следующий раз...
Ирин отец, Дмитрий Федорович - щуплый, подвижный южанин с горько-седой головой, - его сразу узнаёшь, будто считываешь со страниц каких-нибудь крымских рассказов, там он - знаменитый на все побережье бондарь, бабенки заказывают ему кадочки, а уж липнут к нему! И всякую-то он пожалеет, утешит добрым словцом, а в самый жалобный момент махнет рукой: "Ах, ты, скумбрия!" - наскоро ощерившись улыбкой из-под усов. Из-под клочкастых бровей сейчас глаза выглядывают с испуганным восторгом:
- Конечно, обязательно, в следующий раз...
Мама, Мария Митрофановна - высокая, всегда подтянутая, с дворянским подбородком и длинноватыми металлическими зубами. Во время войны она была в Феодосии медсестрой. Смотрит мягко, ласково, и какая-то ласковая у нее сутулость, и все движения ласково точны. Иногда она вызывает меня на кухню тайно покурить, цепко схватывает зубами сигаретку, как соломинку:
- Ах, Танечка.., - и губы начинают дрожать...
А я смотрю и думаю, - вот тебе и "железная хватка"...
- Ну что ж, по-кoням, - без удали командует Батя, а Буран только и ждал сигнала, вспрыгивает на машину, на кабину, ему уже невтерпеж.
Возвращаясь, мы снова заезжаем к Яковлевым. Буран кубарем летит с машины, обнимает стариков, облизывает лица, несется в комнату к Ире, резко тормозит у кресла, - он сам выучил, что нельзя лезть с лапами, тянет морду, нужно подставить ему если не губы, то хотя бы щеку...
Мы привозим с собой гостинцы: копченого гуся, рыбу, бутылку родниковой воды, рассаживаемся вокруг стола, сейчас мы все перескажем, как оно было, что видели, что добыли в коллекцию.
Это завершающий аккорд нашей экспедиции.
Каждый раз, возвращаясь, подъезжая к городу, так сердце щемит, такой надрыв, - вот сейчас, сейчас все кончится! Лихорадочно хватаю взглядом лица, любимые, необходимые, наша естественная сближенность в одном грузовике, в этой прямоугольной рамке бортов под брезентовой крышей, с нами здесь все пространство гор и пустынь, которое мы возим за собой, колеся по Тянь-Шаню, и сейчас оно истечет рюкзак за рюкзаком, когда нас развезут по домам, разделят, разъединят, Боже мой! - каждый раз, из лета в лето, даже когда меня нет с ними...
У Иры в доме - завершающее застолье, последний аккорд, собравший воедино не только мгновения очередной, но и прошлых поездок, в некое произведение, которое мы сами теперь прослушиваем, сидим тут, будто и не уезжали. Вместе с Ирой мы переживаем заново тоску по тому неизмеримому пространству, в котором разбросаны обрывки нашего общего бытия, сейчас они соединили свои существенности в целое, мы пьем здравицу, пуская бокал по кругу, расслабляемся, успокаиваемся, отпускаем друг друга, чтобы за порогом этого дома естественно же вернуться к собственному раздельному течению жизни.
Мы оставляем Ире банки с рептилиями. Всей семьей они потом будут препарировать, вываривать кости, измерять, описывать материал, или, как попросту говорится, гадов.
Не очень разнообразных, зато в больших количествах, ящериц и черепах притаскивают ребятишки с окрестных улиц. Школьники, как положено, "взяли шефство и, возвращаясь из пионерских походов, под звуки горна торжественно вручают...", в общем, они там, в своих походах с превеликим наслаждением устраивают охоту на змей.
А змеи, оказывается, вполне приручаемы. В доме, в саду у Яковлевых они живут в ящиках, иногда выбираются на свободу и не уползают. Когда мы приходим навестить Иру, нам рассказывают массу историй.
Например, как-то ночью в дом пробрался воришка, а Буран как раз "был в отъезде". Нежданного гостя встретил полоз Петя, обхватил за ногу, тот, понятно, заорал, и вообще пришлось с ним отхаживаться.
Или еще удавчик Мусенька. Она любит заползти в постель и устроиться на груди. Нам от всей души предлагают взять Мусеньку на ручки:
- Прелестное созданье!
Метровая Мусенька действительно норовит проникнуть за шиворот, еще любит потыкаться тупой мордой в подбородок, эдак мазнет двухвостым язычком по губам, а ведь боишься дернуться, увернуться, хотя и знаешь, что не ядовитая. Ну и коронный номер - прелестное созданье обвивает шею на два оборота, и еще полметра этой напряженной удавочки качается перед лицом. Почему-то облегченно думаешь, - холодная, но, слава Богу, не мокрая, и чувствуешь, как опасно перебирает, играет мускулами, однако ведь не давит...
- Александр Иванович, - звонит Ира, уже в который раз за последнее время, - не могу больше, забирайте своих гадов, к чертовой матери...
Ира так неумело-забавно выговаривает "к чертовой матери". Это тоже с Батиной подачи прижившееся выражение крайней досады, но у всех остальных оно звучит как сигнал бедствия, призыв к спасению.
- Собирайся, - говорит Батя, если я у него во Фрунзе.
По дороге мы покупаем гостинцев. Из калитки навстречу нам вылетает Буран, и пока мы обнимаемся, снимается первый момент отчаяния. Потом колготимся, собирая стол, варится круглая картошка, меня посылают в сад нарвать черешни. Батя с Ирой просматривают материалы. Разговор перетекает за общий стол:
- Танькин, ты же у нас спец в математике, вот тут Ире надо маленько помочь разобраться с биометрией, кое-что обсчитать, ... в общем, на следующий год ставим в план защиту диссертации.
- Будет вам, Александр Иванович, не морочьте голову. С биометрией я, понятное дело, закончу...
Ира увлекается, рассказывает нам, какие возможности открывают, знаете ли, матметоды, этого же никто еще не применял в определении пресмыкающихся...
Она сидит в детском высоком стуле, маленькая, иссохшая, с вдохновенным лицом.
Пьем за статистику, за формулы, Дмитрий Федорович украдкой заменяет пустую бутылку новой четвертинкой, - у него свои маленькие хитрости, чтобы никто не сосчитал, сколько их припрятано под столом:
- Обязательно за формулы, как же нам без формул?..
Мария Митрофановна едва заметно кивает мне, - пора пойти покурить...
- Ах, Танечка!.., - только и позволяет себе, как короткую затяжку, и сразу про другое:
- У нас вылупились степные черепашки, первый раз за все время, хотите посмотреть? Степа так нежно ухаживал за Степанидой!...
К Яковлевым приходит много друзей и знакомых. Однажды при нас прикатил Андрей на инвалидной машине, могучий молодой мужик, парализованный по пояс. Оказывается, у них существует свое общество инвалидов, и когда они узнали про Иру, сразу ринулись ее опекать. Андрей - громкий, взрывной, в размашистых руках - энергия всего его огромного тела. За раскатами хохота мы начинаем разбирать:
- Ну конечно же, поехали кататься! О-хо-хо! На моей таратайке! Говорю Ире, - бери конфет побольше! О-ха-ха! Для чего столько, да зачем? Машину, говорю, кормить будем! Ну конечно же! Только выехали за город, а мотор-то и заглох! Ха-ха-ха!
- А выйти подтолкнуть некому! - подхватывает Ира, смеется неожиданно громко, радостно.
- Ну конечно! Местная ребятня тут же окружила, ох, не могу!
- А я говорю, толкайте тогда обратно к дому! А он кричит, - ни за что, у нас все еще впереди, форвертс, ребята!
Мы, "ну конечно же", тоже смеемся. Дмитрий Федорович морщит брови с восторженной болью:
- Ах, ты, скумбрия!
Потом мы играем в "очко" на грецкие орехи.
