где меня бы точно довели бы морально и физически. Проблема также и в моем характере. Слабом характере. Будь я посмелее и не таким слабым, то все могло бы быть иначе.
— Слабый характер? — слегка хмурится Ребекка. — Поясни, пожалуйста.
— Все просто, — без эмоций отвечает Эдвард. — Просто я всегда был жутко трусливым, неуверенным в себе и нерешительным. Я не умею быть сильным и постоянно сомневаюсь, когда что-то делаю. И угнетало то, что меня всегда считали ребенком. Даже когда я уже вырос, никто не перестал указывать мне на то, что я похож на маленького мальчишку, и говорить, что до настоящего мужчины мне никогда не дорасти. Дядя Майкл любил величать меня щенком. Он вообще очень сильно давил на меня психологически и постоянно указывал на мои недостатки. Дошло до того, что я и сам начал верить в это.
— И из-за этого ты так легко позволил ужасным людям погубить свою жизнь? — ужасается Ребекка.
— Я был слишком трусливым и нерешительным, чтобы играть против такого опасного человека. Хотя жажда адреналина и внимания также была сильной. Мне хотелось привлечь к себе хоть какое-то внимание, потому что всю жизнь страдал от его недостатка. Вот и влезал в столь опасные дела, понимая, что рано или поздно это может плохо кончиться. Нацепил на себя маску, чтобы скрыть свои страхи и неуверенность в себе, и пытался не выдать их. Правда, дядя всегда знал о моих слабостях и с утроенной силой давил на них, чтобы я чувствовал себя еще хуже. И добился своего… Я всерьез начал чувствовать себя ущербным, нерешительным, неуверенным в себе… Не как настоящий мужик.
Ребекка замолкает на пару секунд, будучи потрясенной столь неожиданным для нее откровением Эдварда.
— Правда? — округляет глаза Ребекка.
— Правда, — тихо говорит Эдвард. — Для любого парня признание собственной слабости — это огромное унижение. Но я больше не хочу притворяться сильным и уверенным в себе. Потому что никогда и не был таким. Дядя Майкл был прав, когда говорил, что я притворяюсь. Возможно, что я выглядел отчасти глупо, махая руками с дрожащими от жуткого страха коленями. Но тогда я не хотел показывать себя настоящего. Однако теперь я настоящий. Трусливый, неуверенный и зажатый мальчишка, который уверен в том, что он ни на что не способен и никому не нужен.
— Господи, Эдвард… О чем ты говоришь? Как так можно не любить себя!
— Я не имею в виду, что ненавижу себя и буквально хочу плюнуть себе в лицо. Нет… Дело в моем характере. Моем слабом характере, которого я жутко стесняюсь. И боюсь… Потому что из-за него я натворил кучу ужасных ошибок…
— И ты едва не убил своего брата тоже из-за своей трусости? — сухо интересуется Ребекка.
— Нет! — широко распахивает полные ужаса глаза Эдвард. — Нет, мама, клянусь, я не хотел этого! Это все дядя! Это он вынудил меня! Засунул пистолет в мои руки и направил его на Терренса! Клянусь, сам бы я ни за что этого не сделал.
— Да, а почему поддался этому больному человеку?
— Он пригрозил рассказать, что я убил Николаса. А поскольку тогда я жутко боялся этого, то был вынужден подчиниться и делать то, от чего сам мечтал застрелиться.
— Пытаешься вызвать жалость? — сильно хмурит лоб Ребекка. — После того, что ты, черт возьми, натворил!
— Вовсе нет! Говорю все как есть!
— Ты едва не совершил такую непростительную ошибку, что мог запросто стать нашим главным врагом!
— Мама…
— Ты хоть понимаешь, какую боль причинил бы нам с отцом? Как бы Ракель переживала такое горе? И что подумала бы о тебе Наталия? Никто бы не простил тебя, если бы ты действительно убил Терренса! Не важно, как: случайно или намеренно! Мы уже не стали бы разбираться!
— Нет, мама, прошу, не говори так, — с жалостью во взгляде слегка дрожащим голосом умоляет Эдвард. — Неужели ты не поверила бы мне, если бы я сказал, что не могу спокойно жить из-за того, что едва не совершил самый ужасный поступок в своей жизни? Как мне стыдно смотреть людям в глаза! А если бы я и правда убил своего брата, то не смог бы жить с таким грузом… И… Сам бы предпочел умереть…
— То, что ты просто держал в руках пистолет, — уже ужасный поступок. А если бы ты убил одного моего сына, то я потеряла бы обоих. Потому что ты бы перестал для меня существовать.
— Не надо говорить такие вещи… Пожалуйста… Мне больно это слышать.
— А мне больно осознавать, что мой сын едва не убил своего родного брата и скоро окажется на скамье подсудимых. — Ребекка приводит руками по лицу и прикладывает одну из них ко лбу. — Господи, моего ребенка будут судить! За что мне такое наказание? Что я сделала не так?
— Мне действительно очень жаль, — выражает сожаление Эдвард. — Клянусь, сам бы я ни за что не убил близкого мне человека. Да и вообще не пошел бы на убийство! Я просто не смогу! У меня рука не поднимется.
— И какое же чудо поставило твои мозги на место?
— Наталия… — согнувшись пополам и потерев ладони дрожащих рук, тихо произносит Эдвард. — Она спасла ситуацию, мама… Если бы не эта девушка, я бы точно не смог вовремя остановиться.
— Боже, ты еще и Наталию в это втянул!
— Я не втягивал ее, клянусь! Она сама предложила себя в жертву, когда пыталась остановить меня. Думала, что просьба выстрелить в нее повлияет на ситуацию. И это правда случилось. Я бы тем более не смог убить ту девушку, которую люблю.
— Это правда, мама, — спокойно подтверждает Терренс. — Наталия действительно спасла меня, когда предложила Эдварду выстрелить в нее. Он не сделал этого, и мы оба остались живы.
— Молодец, Эдвард, что я еще могу сказать! — хмуро бросает Ребекка. — Ты поступил отвратительно! И себе жизнь испортил, и другим решил немного нагадить.
— Пожалуйста, мама, пойми меня, — с жалостью во взгляде умоляет Эдвард. — Я не хотел причинять кому-то вред и заставлять всех разочаровываться во мне. Знаю, что поступил непростительно. Мне действительно стыдно за все это.
— Сейчас меня не удивляет то, что ты говоришь, потому что я и так уже все знаю. Ты мог бы молчать сколько угодно и говорить, что все это ложь. Но поверь, я знаю, что произошло за все это время. Знаю достаточно для того, чтобы сделать выводы.
— Я и не пытаюсь ничего отрицать. Все, что тебе известно, — это чистая правда. Правда, из-за которой мне хочется провалиться сквозь землю.
— Нет, Эдвард,
