Ребята молчали, изумленные таким поворотом дела.
— И запомните, — Вэл перешел на шепот, — в инквизиторских застенках несладко. Не честь, не свобода — сама жизнь Эмиля Голды в ваших руках. Инквизиторы убьют его — просто от досады, что не добились правды. А потом примутся за вас. Я же могу вас всех спасти. Если тот, о ком я говорю, сам придет ко мне. Понимаете — сам!
Не прибавив более ни слова, он повернулся и ушел. И я, и дети с одинаковым страхом смотрели ему вслед. Меня так и подмывало броситься обратно в учительскую и рассказать, как зелейник плетет свою паутину.
Не знаю, что меня остановило. Может быть, просто моя трусость. Ведь я боялся Черного Вэла. И опасался совершить ошибку.
Во время ужина я увидел Веронику — и сердце мое забилось так гулко, что, наверное, было слышно остальным учителям. Я кусал губы и старался изо всех сил делать вид, что меня не интересует эта шестикурсница, но голова сама поворачивалась вслед за нею. Я боялся этого чувства — и в то же время желал, наконец, испытать, каково это — любить. Не в силах больше сдерживаться, я вскочил с места, едва девушка направилась к выходу.
Мы покинули столовую почти одновременно — у меня хватило твердости духа задержаться возле буфета и выпить стакан чая прежде, чем сорваться с места, и затем с несолидной для учителя скоростью вылетел вон.
Вероника медленно шла по холлу, направляясь к лестнице на третий этаж. Раскуроченные доспехи уже привели в божеский вид, и первый этаж замка выглядел как всегда. Парадная дверь была распахнута.
Я догнал девушку как раз посреди холла. Она обернулась, услышав мои шаги, улыбнулась, и сердце у меня упало. Великие боги! Как сладко, когда тебе улыбаются!
— Привет, Вероника, — сказал я.
— Здравствуй… те.
— Как жизнь?
— Все хорошо.
— Знаешь, что случилось ночью?
— Вся школа знает.
— Спурий Волчий Хвост напал на меня. Если бы не оберег…
— Как — напал? — Глаза девушки распахнулись во всю ширь.
— Так. Ему приказали. Тот, кто украл нож. Ты знаешь, что мастер Спурий — оборотень?
— Да, с первого курса.
— Так вот. Нож ему был нужен, чтобы превращаться в волка. Тот, кто украл нож, управляет им. Именно он заставил Волчьего Хвоста броситься на меня.
— Но почему?
— Я же Мортон. Забыла?
— Не может этого быть! — прошептала девушка. — Я не верю! Нет! Он не мог!
— Ты знаешь, кто это?
— Нет! Нет! — Вероника бросилась ко мне, обхватила руками. — Он не мог этого сделать!
— Это не Эмиль Голда?
— Нет! Но я обещала молчать! И вам я не скажу… Простите меня!
Сбоку послышались шаги. Кто-то из учителей возвращался из столовой. Я схватил девушку за руку, и мы нырнули за колонну. Тут стоял доспех, закрывающий нас от посторонних глаз. Я прижал Веронику к стене, поскольку моя учительская мантия была темнее ее платья. Девушка жарко дышала мне в шею.
Мимо нас прошли Берегиня и дама Морана. Они ни о чем не разговаривали, но я почувствовал, что обе дамы только что закончили важный разговор и пришли к общему мнению.
— Что ты знаешь? — прошептал я, когда завучи отошли достаточно далеко. — Ты знаешь, кто мог украсть нож и натравить на меня оборотня?
Девушка затрясла головой. Я знал, что она мне врет. Врет, несмотря ни на что.
— Не хочешь говорить — не говори, — согласился я. — Просто кивай, если я сам скажу правду… Итак, в школе известно, что случилось ночью?
Она кивнула.
— Это знают все?
— Почти, — прошептала Вероника после недолгого молчания.
— Все дети?
Она снова кивнула.
— Дети знают правду и молчат?
На этот раз был не кивок — просто ресницы качнулись вверх-вниз. Но мне этого было достаточно. Дети все знают. Они знают, кто выводил кровавые надписи, они знают или догадываются о возрождении секты Белого Мигуна. Они знают, кто стоит во главе секты — и молчат.
— Почему вы молчите? Вы боитесь довериться взрослым?
Вероника смотрела куда-то вдаль, и в ее глазах светилась горечь.
— Потому что взрослые все знают лучше нас, — наконец прошептала девушка. — Потому что они всегда правы. Потому что они думают, будто у них есть право распоряжаться чужими жизнями. Потому что мы сами хотим во всем разобраться.
— Но ведь это опасно! Адам Лекс пробовал — и теперь лежит в больнице! Вот она, ваша самостоятельность! Мы за вас отвечаем! И у нас есть право решать, что хорошо, а что нет!
— Хорошо только для вас! — воскликнула девушка, и глаза ее внезапно наполнились слезами. — А особенно для одного бесчувственного чурбана, который думает, что если он старше, то уже больше ничего не хочет!
Выпалив эту тираду, она оттолкнула меня так, что я чуть не потерял равновесие и схватился за доспехи, чтобы не упасть.
— Вероника!
Но девушка уже помчалась прочь.
Я вернулся к себе в комнату в отвратительном настроении. И причиной этому были не только последние события. Дети что-то знают или догадываются, но не хотят говорить взрослым. И это плохо, очень плохо, потому что ученики с их подростковым максимализмом не понимают, в какую опасную игру они ввязались. Случай с Адамом Лексом их ничему не научил. Даже судьба Эмиля Голды…
Нет, сказал я себе тут, Эмиль Голда тут ни при чем. Это яркий пример самопожертвования — но вот стоила ли тайна ТАКОЙ жертвы? Ведь в любом случае жизнь мальчишки будет сломана. И мы, учителя, старшие, взрослые, за это в ответе!
…Когда-то давно уже происходило нечто подобное. Меня на свете не было, но были мои родители и родители Эмиля и его приятеля Антона. Были живы Йозеф Мельхиор и его будущая жена, был еще молодым Черный Вэл. У дамы Мораны Геррейд было два сына, а не один, как сейчас. Были живы очень многие — и был Белый Мигун, к которому бежали подростки. Одних влекла романтика, других — высокие идеи, третьих — возможность вырваться из привычного круга, возможность восстать против мира взрослых, навязывавшего свои ценности. Во все времена молодежь — та сила, на которую опираются диктаторы и тираны, потому что только молодежь готова ломать, не задумываясь о том, что и как будет строить на развалинах. Да, я понимал своего отца — с самого детства ему внушали, что он — Мортон, что на нем лежит огромная ответственность, что он должен прожить жизнь на благо магов всего мира, что Тайна — это почетная обязанность. Одни обязанности — и никаких прав. В спецшколе для детей из высшего общества наверняка были строгие правила, дома тоже не давали покоя. Я сам, став Мортоном официально всего год назад, уже начинал ненавидеть этот обычай. Как же, должно быть, было несладко отцу, выросшему среди понятий «долг» и «обязанность»! Секта стала для него глотком чистого воздуха, а моя мать — наградой за пережитые испытания.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
