попала теперь сюда – и сижу здесь с двумя пригоршнями лесной земли и с сердцем, которому предстоит еще научиться не бояться себя самого. Меня сотворило то, что было мне дорого и близко: семья, которую я потеряла, и любовь, которую я потеряла; друзья, которых я обрела, пусть их и можно перечесть на пальцах; мои деревья, которые продолжили расти, и каждое из тех деревьев, что укрывали меня в тени; каждое существо, встреченное мною на пути, каждая капля дождя и каждая снежинка, выбравшая из всех именно мое плечо, и каждый ветерок, перемещавший воздух; и каждая петляющая тропка у меня под ногами, каждое место, где я прикладывала голову и руки, и каждая река – вот вроде этой, которая теперь передо мной, скатывается со склона холма, разгоняется, притягиваемая землей, проверчивается сквозь новый водоворот, проталкивается вокруг очередного изгиба, берет и отдает в спокойном согласии со всем живущим.
Я им скажу: только это, да еще земля, которая меня питает, – вот все, что я могу предложить моему сыну. И если он хоть немного похож на своего отца – а я желала бы ему этого от всей души, – то он угадает хрупкую отвагу в том человеке, которым я стала, и в собственном испуганном сердце отыщет уголок, чтоб дать мне этот шанс – его любить.
Глава двадцать четвертая
Когда мы с Зельдой вышли из фойе отеля, от черной автомобильной стоянки поднимался жар. Мне хотелось развернуться и нырнуть обратно в номер, где работал кондиционер.
Приехать в Дуранго я решилась после того, как набралась храбрости и послала Инге Тейт записку, в которой сначала попыталась все объяснить, но в итоге просто написала: “Я готова”. На том, чтобы поехать поскорее, настояла Зельда, – всего через несколько дней после того, как Инга в ответ на мою записку прислала приглашение. Усаживаясь в раскаленный “бьюик” Зельды, чтобы отправиться на встречу с Ингой, я твердила себе: “Я к этому готова. Я готова”.
– Волнуешься? – спросила Зельда, поворачивая ключ в зажигании.
– Нервничаю, – ответила я и похлопала ее по плечу в благодарность за то, что она меня не бросает.
По мере движения машины прохладный воздух постепенно поглотил жару в салоне. Я прижалась лбом к окну и смотрела, как мимо проносятся засушливые виды Дуранго. Я видела в них некую суровую и непреклонную красоту. Казалось, если здесь заблудиться, земля тебя не пощадит; светлые скалы из песчаника и корявые сосны выглядели скорее предупреждением, чем приглашением к прогулке. Я задумалась: интересно, казался ли этот пейзаж враждебным моему сыну, когда он рос здесь, или, может, наоборот, он радовал его и манил, а может быть, и вовсе представлялся лишь фоном для его взросления, которого он почти не замечал.
Мы переехали через реку в том месте, где она была широкой и стремительной – металась в приступах белой воды, закручивалась водоворотами даже в начале сентября, обрамленная желтыми камнями, ивами и клочковатыми рядами тополей. Табличка на мосту гласила: “Река Анимас”, а чуть ниже буквами помельче – “Рио де лас Анимас”. Река Призраков, как я запомнила из рассказа Инги Тейт, – река, к которой мой сын приходил искать утешения.
– Зельда, останови‐ка, – попросила я.
При первой же возможности она съехала с дороги и пристроилась на обочине.
Я пошла по горячему илу к краю реки. Шум течения перекрывал звуки птиц и проезжающих мимо машин; высокие тополя заслоняли всю здешнюю засушливую землю. Остались только река Анимас, я и картинка из моего воображения, в которой мальчик кидает в реку камешки. Никогда еще не видела я реки, так сильно напоминающей ту, которой я лишилась, когда‐то дикого и вольного участка Ганнисона, которым в равной мере вскармливались и поля Айолы, и мое детство. Я сняла ботинки, подвернула брюки и шагнула в холодный поток, просто чтобы постоять там, где, возможно, стоял мой сын, зачарованный прозрачной водой. Интересно, слушал ли он то, что эта вода могла рассказать о любви и о времени, точно так же, как слушала когда‐то я сама, а если слушал, то, возможно, я не окажусь для него чем‐то уж слишком неожиданным.
Когда мы подъехали к маленькому кирпичному дому с ухоженным газоном перед парадным входом, на крыльце сидела в соломенном кресле женщина с короткой темной стрижкой. Я стала рыться в сумке, но Зельда протянула руку и нежно потрепала меня за плечо.
– Как ты? – спросила она.
– Все нормально, – ответила я.
Все нормально, подумала я, напоминая себе, что это правда.
Я распахнула дверцу, и меня обдало жарой. Зельда поспешно обошла машину, чтобы помочь мне выйти.
У нее за спиной женщина встала с кресла и спускалась по ступенькам крыльца.
Я хотела что‐то сказать, но она подходила все ближе, и ее лицо всплывало из мутных вод памяти. И вот уже Инга Тейт приветствует нас у открытой калитки, Зельда ласково уговаривает меня, и я на дрожащих ногах делаю шаг вперед.
Наши взгляды встретились, и Инга качнулась, едва не упав на меня. Она сжала мои руки в своих ладонях, поднесла их к подбородку и держала там, будто в молитве. На глазах у нее блестели слезы, которые подсказали мне, что все эти годы она носила меня в своем сердце точно так же, как я ее – в своем, ведь странным образом, но абсолютно точно мы обе были матерями одного и того же прекрасного мальчика. Я высвободила одну руку, чтобы обнять ее за плечи, и эта незнакомка, а впрочем, никакая не незнакомка, упала в мои объятья. Мы обе провалились в нестерпимую боль от всего, что отдали и потеряли, цепляясь друг за друга так, будто внезапный порыв ветра может нас разлучить.
Я прошептала в сладкий аромат ее волос слово, которое мне нестерпимо хотелось сказать все эти двадцать лет:
– Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо.
Она покачала головой у меня на плече, а когда наконец отстранилась, посмотрела на меня грустными глазами и произнесла то, чего я меньше всего ожидала.
– Простите, – прошептала она.
– Инга, ну что вы, – ответила я.
Она выставила вперед ладонь, останавливая мои возражения, и тут я поняла, что и она тоже слишком долго держала в себе то, что хотела сказать.
– Простите, что я его от вас прятала, – сказала она. – И особенно – что не смогла его удержать.
Глава двадцать пятая
После того, как Зельда уехала, мы с Ингой больше часа просидели на ее крошечной желтой кухне. Мы сказали все, что были в состоянии
