И когда Ирина Сергеевна пересказала Фимке разговор с завполиклиникой, поникшая подруга отправилась в «Исцеление», где провела больше часа.
Вышла оттуда Фимка окаменевшая и на взволнованные расспросы – что да как – процедила сквозь зубы: «Лжец».
Расстроенная Фимка ушла, а Ирина Сергеевна, не осмелившись приставать к ней с просьбами об участии в судьбе Славика, принялась обдумывать планы самостоятельных действий.
Что-то подсказывало ей, что сын жив. Переживая и плача по ночам, она все-таки не испытывала черной тоски, безысходности. Верилось, что не обманывает материнское сердце и она увидит еще своего Славика – живого и невредимого.
Дождавшись окончания рабочего дня, Ирина Сергеевна побежала к бывшему мужу, Игорю. Он жил в старом районе города, неподалеку от железнодорожного вокзала. Здесь, в неказистых внешне пятиэтажках «сталинской» застройки, с растрескавшимися и обвалившимися частично барельефами в виде серпов и молотов, снопов пшеницы и гроздей алебастрового винограда, заляпанных птичьим пометом, обитала старая степногорская интеллигенция. Их теснили «новые русские», выкупали огромные, с лепными потолками квартиры у спивающихся обкомовских отпрысков, споро проводили «евроремонт».
Игорь ни во врачебной, ни в административной карьере преуспеть не сумел, однако и не опустился, жил скромненько с новой семьей, работал, как говорят доктора, «на ставочку», раз в несколько лет продавая для продления семейного благополучия то доставшийся в наследство от родителя гараж, то теткину дачу, то бабушкину квартирешку.
Отца Игоря Ирина Сергеевна знала плохо. Вспоминался он солидным, с блестящей потно лысиной, вальяжным мужчиной. По квартире ходил, несмотря на грузность, бесшумно, вкрадчиво ступая суконными тапочками по мягким коврам, с непременной байковой тряпочкой в руках, коей беспрестанно смахивал невидимую пыль с темной, громоздкой до треска в полу мебели, оттирал, полировал там, где кто-то мог невзначай коснуться руками, и казалось, что лысина его сверкала незамутненно благодаря столь же неустанным заботам и применению специальных средств вроде «Полироли». Чем занимался сановный папаша в свободное от полировки платяных шкафов и сервантов время, Ирина Сергеевна не представляла, однако плохо верилось в то, что все помыслы его были направлены на неустанную заботу о благе трудящихся.
За Игорем пристрастия к чистоте не водилось, он был даже в чем-то неряхой, по крайней мере, не догадывался без напоминания сменить рубашку, носки, зато здорово напоминал свою мать. У нее, как и у Игоря, не сходило с полного и вполне здорового лица выражение обиды и уязвленности, будто ее и сына обошли чем-то в жизни, не додали по-крупному, а может быть, оттяпали, а им осталось теперь только переживать об упущенном.
Ирина Сергеевна знала за ними это качество, но не могла привыкнуть к их вечной досаде, выражаемой обычно присказкой: «Ну, конечно, как нас что касается…»
Направляясь к бывшему мужу, она представляла, как, услышав о Славике, скривится он горестно, махнет пухлой рукой обреченно и затянет свое тоскливо-злобное: «Ну, конечно, как нас что касается… Другие служат, и ничего…» Но больше идти было не к кому. У Игоря, возможно, сохранились какие-то связи – нет-нет, да мелькнет на телеэкране знакомое по прежним временам лицо.
Правда, еще будучи женой Игоря, особой поддержки от влиятельных друзей покойного свекра Ирина Сергеевна не ощущала, разве что свекровь, гневаясь, звонила иногда дежурному по обкому партии. Был, оказывается, такой, и, что удивительно, приезжали среди ночи сантехники, ликвидировали шустро течь или воздушную пробку.
Ирина Сергеевна втихаря переписала для себя заветный телефончик, даже пользовалась им раза два, живя уже с мамой и даже добивалась успеха по мелочам, но теперь не было ни обкомов, ни номеров телефонов с волшебной отзывчивостью, а если и существовали такие, то Ирина Сергеевна вызнать их не могла.
Свекрови уже не было в живых, умерла несколько лет назад, и оставалась слабая, иллюзорная надежда на Игоря.
Входная дверь в квартиру Игоря была теперь иной – из железа, скрытого декоративной планкой. Ирина Сергеевна тоже затеялась было поставить такую – все соседи отгораживались от лихих визитеров, укреплялись, но как узнала про цену – враз отступилась. Хотя, если подумать, у нее и воровать-то нечего.
Звонок выдал затейливую, приглушенную неприступной дверью трель. Спохватившись, Ирина Сергеевна торопливо поправила волосы и встала напротив смотрового глазка гордо и независимо. Пусть знают: не клянчить к бывшему супругу пришла, а советоваться…
Люська, нынешняя жена Игоря, встретила ее, как всегда, фальшиво-восторженно Игорь топтался за ее спиной, обиженно оттопырив толстые, безвольные губы, и, глядя на него со стороны, можно было подумать, что это она, Ирина Сергеевна, бросила его с ребенком на произвол судьбы, устраивая себе бесхлопотную жизнь за пышной грудью новой жены-«челночницы». Впрочем, Ирина Сергеевна была благодарна Люське за то, что та, выйдя замуж за Игоря, разом пресекла его попытки размена квартиры бывшей жены. У Люськи, в прошлом профсоюзной деятельницы, жилплощадь была, и когда свекровь отошла в мир иной, она переехала к Игорю в «сталинку», продав свою квартиру, а на вырученные деньги начала немудреный, но приносящий пока стабильный доход бизнес. Так что бывший муж, кривя обиженно морду, благоденствовал, пока Ирина Сергеевна со Славиком бедствовали, еле-еле сводя концы с концами.
Внезапно ей стало так жалко себя и сына, что она, рассказывая о случившемся, разрыдалась прямо в прихожей, всхлипывала и заикалась, промокая платочком глаза и стараясь не размазать с ресниц синюю тушь, и Люська обнимала ее сочувственно, гладила по плечам, а Игорь конечно же выдал обреченно: «Ну, естественно, как нас что касается…»
Потом они вместе пили чай с лимоном в уютной, отделанной голубоватым кафелем и мозаичным навесным потолком кухне, просторной, не в пример «хрущевской», а Игорь достал под это дело из холодильника бутылку водки и приложился как следует, скорбно причмокивая и облизывая с губ лимонный сок. Люська, восседая во главе стола, строила из себя светскую даму, прихлебывая из фарфоровой чашки чай, старательно оттопыривая наманикюренный мизинец, выдавала версию о том, что Славик находится в плену и чеченцы со дня на день потребуют за него выкуп.
– Ты не первая такая, – говорила она, строго присматривая за мужем, наладившимся употребить уже пятую рюмку водки. – У меня приятельница – мы вместе в облсовпрофе работали – так влипла. В свое время кое-как сына в военное училище пристроила, на лапу кой-кому дала. Ну, думала, все, будет парень жить, как у Христа за пазухой – на всем готовом, на жаловании офицерском, да и престижно тогда военным-то считалось быть. А тут началось: то Афганистан, то Чечня. Невестка с двумя внуками при ней, при свекрови то есть, а сынок – по «горячим точкам». Ни кола ни двора. В первую чеченскую войну и вовсе в плен попал. Полгода – ни слуху о нем, ни духу, и в военкомате – молчок. А потом приносят записочку – мол, передайте пятьсот миллионов рублей, тогда еще миллионы были, как сейчас тыщи, подателю сего. Долларами в эквиваленте тоже можно. А где взять столько? Она в ту пору, как и я, тоже челночила. И обратилась к бригадиру тех ребят, которые на рынке нас охраняют…
– В милицию, что ли? – внимательно слушая, уточнила Ирина Сергеевна.
– В милицию… Скажи еще «в обэхаэсэс». К рэкетирам нашим, вот к кому. И те свели ее с одним уважаемым человеком, с чеченцем из местных. Выслушал он ее и говорит: ладно, мать. Пятьсот миллионов с тебя много, а двести пятьдесят давай, чтоб все по-честному. Сын твой, говорит, против моего народа воевал и теперь за это должен внести посильный вклад в восстановление нашей республики. Даешь деньги – через неделю сына дома встречаешь, нет – вовсе, грит, его никогда не увидишь. Представляешь? Ну, она позанимала везде, где можно, участок дачный продала, гараж, еще кое-что, осталась, короче, с голыми стенами. В долги влезла так, что до сих пор рассчитывается, но двести пятьдесят нуликов собрала и чеченцу тому вручила.
– И что? – загорелась Ирина Сергеевна.
– А то, – отодвигая бутылку подальше от Игоря, ответила торжественно Люська. – Чеченец-то порядочным человеком оказался. Через неделю сын ее дома был. Худой, больной весь, но живой… Из армии он уволился, сейчас, говорят, спился совсем, но из плена таким образом спасся.
– Нельзя! – выдал вдруг, скривясь, как от зубной боли, Игорь и попробовал было дотянуться до бутылки, но не сумел и затряс яростно указательным пальцем перед лицами изумленных женщин. – Ни-ка-ких пер-р-реговоров с преступниками! Никаких в-выкупов!
– Да заткнись ты, – пренебрежительно махнула на него рукой Люська.
