Наше государство оказывало огромную помощь колхозам инвентарём, горючим, ссудами.
Фашисты за два года своего владычества ничего не дали крестьянам Киевщины и Черниговщины. Плуг и соху волокли на себе крестьяне или впрягали в них коров и полудохлых лошадей. Любопытно, что из Германии немцы ввезли лишь некоторое количество молотилок.
Фашисты прирезали к каждому двору три-четыре десятых гектара, доведя приусадебный участок до одного га. Они подняли по поводу этого демагогический шум, а затем обрушили на крестьянство такие тяготы, что богатейшие украинские колхозники за один год превратились в крепостных, объединённых подневольным трудом и плетью полицейского.
В 1942 году в большинстве сёл немцы забрали себе весь богатый урожай, оставив колхозникам голодную норму — 200 граммов на едока.
С каждого двора бралась поставка: 1 центнер мяса, 300 яиц и с каждой коровы 600 литров молока. Кроме того, дворы были обложены подушным сбором. Мельницы брали за помол такой чудовищный налог, что крестьяне предпочитали молоть зерно на ручных мельницах, сделанных из снарядных гильз и деревяжек, обитых железом. Молоть зерно на этих ручных мельницах приходилось тайно, так как власти изымали их и преследовали крестьян за пользование ими. Помол зерна на этих ручных мельницах мучительно тяжёлая операция.
Крестьяне говорили о немецкой политике в сельском хозяйстве: «Земля наша, а жито нимецьке; коровы наши, а молоко нимецьке».
За два года фашисты вывезли, выкачали огромное количество ценностей, ограбили богатейший народ. За два года они не дали украинской деревне ни одной коробочки спичек, ни одного грамма керосина, ни одного сантиметра мануфактуры. Лавки были пусты. Лишь кое-где были организованы обменные пункты, где фашисты меняли соль на яйца и птицу по грабительскому эквиваленту.
Экономическая политика немецкого фашизма в украинской деревне отличалась тупой, наглой откровенностью, — то был голый грабёж. Это понял весь украинский народ, попавший в крепостную кабалу, поняли даже единичные реакционные люди, которые перед приходом фашистов говорили:
— Кажуть, вин в бога вируе; кажуть, вин полоски наризае.
Любопытно, что старосты и бургомистры, то есть предатели своего народа, в последнее время часто вели двойную политику и пытались, обманывая немцев, защищать интересы крестьян. Настолько жестокой была немецко-фашистская политика в украинской деревне!
Фашисты сами же полностью развеяли созданный ими миф о том, что они хорошие организаторы. Их политика была политикой идиотов. О тех методах, которыми проводил фашизм свою политику в украинской деревне, достаточно писали наши газеты.
Хочется подчеркнуть общую черту, присущую всем этим приёмам и методам: отношение к украинцам как к низшей расе, полное пренебрежение к человеческому достоинству населения. Плеть, брань, порка, пощёчина были обычны в практике районных комендантов и бургомистров. Нам рассказывала учительница, несколько дней тому назад бежавшая из Киева, как зимой она и спутница её, женщина-врач, зашли погреться в помещение немецкой офицерской столовой на вокзале. Немецкая девушка-официантка подошла к ним и знаками предложила уйти. Женщины медлили. Тогда эта девушка подошла к ним вплотную, к двум русским женщинам с высшим образованием, и замахала руками, как машут на кур, случайно зашедших в открытую дверь. «Киш, киш, киш», — говорила она. Женщина-врач сказала ей по-немецки: «Как вы можете так унижать наше человеческое достоинство?» Девушка удивлённо взглянула на седую женщину, размахнулась и дала ей пощёчину. Вот это тупое, ограниченное чувство превосходства, презрение к великому народу отличало всех как военных, так и гражданских немецких чиновников на Украине.
И украинский народ, народ казачьей вольности, народ Запорожской сечи, народ, создавший прекраснейшие песни, народ, превративший свою землю в цветущий сад и щедрое пшеничное поле, — этот народ всей гордостью своей, всем достоинством своим восстал против фашистских захватчиков. Надо прямо сказать: никто из нас не предполагал, каких размеров достигло партизанское движение в глубоком немецком тылу на Украине. Целые районы были в руках партизан. Десятки важных дорог не использовались немцами, так как их контролировали партизаны.
Партизаны диктовали во многих местах старостам и бургомистрам условия сбора урожая, и старосты выполняли эти условия, потому что партизаны были более реальной силой, чем немцы. Полицейские покидали десятки сёл Черниговщины и спасались вместе со своими семьями в города.
Картина величавой борьбы встала перед нашими глазами, когда мы приехали в район междуречья, в лесистый и болотистый клин между Десной и Днепром. На всех лесных дорогах валяются серые обгоревшие остовы немецких военных машин. На всём здесь лежат следы «немецкого ужаса», ужаса перед партизанами. Немцы на сотни метров вырубали леса по обе стороны дорог, чтобы отдалить от себя партизан. Во многих деревнях стоят мощные укрепления, построенные из толстых сосновых брёвен; эти укрепления окружены окопами, обнесены колючей проволокой, к ним ведёт целая паутина ходов сообщения. На опушках лесов стоят дзоты, построены блиндажи, амбразуры направлены в сторону лесной чащи: немцы строили «внутренний вал», чтобы сдержать партизанскую волну, грозно поднявшуюся в сосновых лесах Приднепровья. На деревенских колодцах прибиты дощечки с немецкой и украинской надписями. Надписи вещают, что вода годна для питья, не отравлена и что за чистоту воды отвечает такой-то и такой-то. Это всё свидетельства той смертной жестокой борьбы, которую вели украинские партизаны с захватчиками. В каждой деревне рассказывают о дерзких налётах партизан, о вырезанных немецких гарнизонах, о сожжённых машинах, об отбитых у немцев обозах.
И вот оно выходит из лесов, славное воинство украинского народа. Нельзя без слёз, волнения и радости смотреть на этих бородатых дядьков, на парней с лихо заломленными папахами, с молодецкими чубами, на молодых и пожилых женщин, по-деревенски повязанных платками. Вот идут они рядами, с винтовками, с немецкими автоматами, с гранатами за поясом. Скрипят колёса партизанских обозов, тихонько пофыркивают лошади. Пушкари сидят на немецких пушках, поставленных на передки деревенских телег, ездовые понукают лошадей, увязающих в белом прибрежном песке. Кто они, эти люди, одетые в пиджаки, в шинели, в немецкие мундиры, деревенские свиты, с картузами, папахами, кепками, старыми мятыми фуражками на головах? Кто они, эти старики, юноши, бородатые сорокалетние мужи? Кто они, идущие лесными дорогами, скачущие верхом вдоль днепровского берега, разводящие костры меж огромных меднотелых сосен? Это — великая, вечно живая душа народа, его гордость, его смелость, его свобода, его достоинство. Это — душа Украины. Её не смогли убить фашисты. А ведь фашисты всё сделали для этого. Мир не знал такого террора, такой кровавой жестокости. Немцы объявили, что если крестьянин уходит в партизаны, то семья его — жена, мать, дети — сжигаются заживо, запертыми в избе. И они идут, десятки тысяч партизан, вечная украинская вольница, люди, которым свобода народа дороже всего на свете. Они идут, и пепел стучит в их сердца.
Эти строки писаны недалеко от Киева. В ветреное и хмурое утро встретили мы на околице приднепровской деревни Тарасевичи мальчика. Ему было лет тринадцать — четырнадцать. Мальчик был необычайно худ, желтовато-землистая кожа обтягивала его скулы, крупные шишки выступали на черепе, губы его были грязные, бескровные. Глаза его смотрели утомлённо, в них не было ни радости, ни печали, в них не было жизни. Страшны бывают эти старческие, утомлённые, погасшие глаза детей.
— Где твой отец?
— Убылы, — ответил он.
— А мать?
— Померла.
— Братья, сестры есть у тебя?
— Е сестра, ии угналы в Нимечину.
— А родственники остались?
— Ни, их спалылы в партизаньскому сели.
Он пошёл на картофельное поле, ступая чёрными от грязи босыми ногами, подтягивая лоскутья порванной рубахи.
Эти строки писаны недалеко от Киева. Киев виден. Блестят купола Лавры, белеют высокие дома в лёгкой дымке…
Пришедшие из Киева люди рассказывают, что немцы окружили кольцом войск огромную могилу в Бабьем Яру, в которую были брошены тела пятидесяти тысяч евреев, убитых в Киеве в конце сентября 1941 года. Немцы лихорадочно выкапывают трупы, жгут их.
Неужели они настолько безумны, что надеются замести страшный след свой? Этот след выжжен навечно слезами и кровью Украины. В самую тёмную ночь горит он.
Октябрь 1943 года.
1944
Мысли о весеннем наступлении
IСолнце встало над огромными просторами юга Украины, небо очистилось от тёмных туч, подул тёплый ветер, и мокрая тяжкая земля стала сохнуть, терять тысячи тысяч тонн воды, выпавших на неё за долгие дни и ночи ноября, декабря, января, февраля, марта. Многие годы этот плоский край сухих зимних ветров не знал такого количества влаги, обрушившейся с небес на землю. Говорят, гнилая зима была здесь в 1929 году. Но и её старожилы не могут сравнить с нынешней. Земля мокрым болотным студнем лежала на десятки и сотни тысяч километров, не имея под собой твёрдой промёрзшей подошвы. В этом плоском болотном студне вязли колёса пушек, гусеницы тягачей, копыта лошадей и волов. В этом чавкающем, липком месиве увязали сапоги и ботинки пехотинцев. Казалось, что самолёты «У-2», медленно и низко летящие в сером тумане, тоже вязнут в земле, притянутые её страшной тяжестью.
