– Что же вы, дорогой Юрий Андреевич, не поинтересуетесь, зачем к вам без приглашения пожаловал директор? – поудобнее усаживаясь, в том же шутливосвойском тоне спросил Мерзликин. – Или не любопытно?
– Полагаю, мимо проходили.
– Не совсем мимо, то есть прямо сюда шел. А зачем, и сам не пойму. Клянусь! – Поклявшись, он поглядел с ухмылкой, приглашающей удивиться дуракова– тости человека, занимающего столь ответственный пост и шляющегося по садовым участкам без всякой цели. Он сказал правду. Он не знал, зачем пришел. Был один предмет, который, возможно, следовало обсудить, но только «возможно». А возможно, и не следовало. Вопрос об уходе на пенсию Карнаухова. Как–то не все тут было гладко и чисто. Какая–то неуместная горячка в деликатном вопросе. И еще это собрание, которое, ему доложили, было назначено на понедельник. Спешил
Кремнев, слишком спешил убрать неугодного ему человека. Идти на попятную Мерзликин не собирался. Сам давно в душе согласился и вслух поддерживал доводы Юрия Андреевича. Теперь ком покатился с горы, и он не станет под него подставлять ногу. Хотя при желании он мог бы замедлить и даже совсем закрыть дело, не выдавая своего в этом участия. За долгую руководящую жизнь он накопил много способов обходного вмешательства. Но здесь не тот случай. Главное, он был уверен, что все делается на пользу не только предприятию (это как раз туманно и спорно), но и его давнему знакомому, хорошему человеку Николаю Егоровичу Карнаухову. Он это чувствовал. Карнаухов утомился, почти надорвался, пусть сам того не замечает. Отдохнет годик– другой, а потом, может быть, и вернется. Директор допускал и такой вариант.
Зачем же он тогда явился непрошеным гостем к Кремневу, который вежливо помалкивает, но наверняка строит какие–то догадки.
«Элементарная потребность в человеческом общении, – попытался сам с собой объясниться Мерзликин. – Что ж, это модно нынче. О делах говорить не стоит. А так просто посидеть, выпить рюмочку – почему бы и нет. Привыкли мы замыкаться каждый в своей скорлупе, жизнь тем временем проходит. У меня почти в одиночестве. Мне–то, директору, с кем общаться? Со своими замами? Скучно. Скучных людей набрал себе в замы. Зато безопасных и покладистых. Сделай замом вот такого Кремнева, каждый день будешь как на горшке с углями сидеть».
– Загорели вы мало, – прервал паузу Юрий Андреевич. – Напрасно пренебрегаете ультрафиолетовыми лучами.
– Они мной пренебрегают. Сызмальства так. Погляди – здоровый бугай, верно? – директор редко переходил с Кремневым на «ты», так иногда, невзначай. – А солнце не прилипает ко мне. Никак. Обгореть могу до струпьев в два счета, а загореть, как люди, нормальным золотистым загаром – никак. Мучило ведь это когда–то. Сколько пустяков нас в молодости мучает, Юрий Андреевич? Не счесть.
– Много, – согласился Кремнев и крикнул в сторону дома. – Даша, скоро ты там с обедом?
Выглянула озабоченная Дарья Семеновна:
– Скоро, товарищи мужчины. Потерпите капельку.
– Да и какое там солнце с нашими порядками, – продолжал Мерзликин. – В моем кресле, если долго цел человек, то и хорошо, и загорать не надо. Радуйся, не гневи бога! По правде сказать, я же король без королевства и вдобавок вассал нескольких вассалов.
– Каких это?
– Посуди сам. Раньше нами руководило министерство. Все было ясно. Плохо, но ясно. Потом дали нам свободу, создали научно–производственные объединения по отраслям. Министерства, естественно, остались, но вроде нам предоставили право самостоятельно определять тематику исследований. Фикция, конечно, но приятно ласкает самолюбие. Определяйте на здоровье сами свое направление, а мы с вас спросим. Больше доверия, больше спроса. Ладно, ничего. Тем более, открылась перспектива прямого выхода в промышленность. НПО объединило и предприятия и НИИ. Отлично! Только мы разогнались приспосабливаться к новым лучезарным условиям, как – стоп, остановка. Оказалось, что руководство объединений видит в нас лишь некий резерв на случай прорывов на действующих или пусковых объектах.
Жаловаться, требовать – куда пойдешь? Не выше же министерства. А там и органа такого не предусмотрено, чтобы в наших «сварах» копаться. Нет, есть, конечно, техническое управление. Спаси и помилуй, Юрий Андреевич. Ты видел, кто там сидит? Генералы – вот кто. Вкрадчивые, мягкие генералы… Все, разумеется, достойные люди, образованные, деликатные, но уж очень далеки от науки. Они нами не руководят, а командуют, в какие бы доверительные формы это ни выливалось. Кстати, про деликатность я для объективности ввернул. Люди там сидят не промах, охулки на руку не положат, если уж что и делают нежно – так это держат нас, директоров, за горло. Не ворохнешься лишний раз.
– Беда, – усмехнулся Кремнев страданиям директора, как он понимал, преувеличенным. – Какой же выход?
Мерзликин угадал значение его ухмылки.
– A-а, ты мне не веришь! Да и не поверишь, пока на своей шкуре не испытаешь. Я тебе много крови попортил?.. Ладно, знаю, много. И каждый раз ты, дорогой Юрий Андреевич, думал, что наши недоразумения происходят оттого, что я, директор, не силен в науке. Верно, не так уж и силен. Но я‑то с вами, ученой братией, из одного котла щи хлебаю. Что–нибудь это да значит? Значит, я спрашиваю?
– Конечно. Щи хлебать это…
– Теперь представь, в управлении нами руководят аппаратчики, которые настолько же в принципе далеки от науки, как я далек от ученика монтера Петьки. Это каково? Не тут ли корень зла? Утверждаю, наукой имеют право руководить только ученые, на худой конец такие директора, как ваш покорный слуга. Не согласен?
– Почему, идея здравая… Но как там у поэта. Нельзя в одну телегу впрячь коня и лань, кажется. Ученый, занявший пост администратора, вскоре автоматически перестает быть ученым. К сожалению.
– Перестает вести конкретные исследования. Это не совсем одно и то же. Свою душу ученого он сохраняет.
– Да, разумеется. – Юрий Андреевич неохотно поддерживал разговор. «Подумаешь, революционер нашелся, – думал он. – Нарочно ведь излагаешь мне свои «крамольные» мысли, чтобы показать, что не чиновник, «свой в доску». Знаем мы цену этим фокусам. Работать надо, а не говорильней заниматься. А у нас на простое дело – заменить плохого зава – тратится колоссальное количество энергии, перьев, времени. Зато языки почесать все мастера. И ты, Мерзликин, любому дашь фору».
Все–таки он спросил:
– А как, собственно, вы представляете структуру?
– У каждой отрасли свой штаб. Пускай при том же министерстве, но функционирующий достаточно самостоятельно. В этот штаб входят ведущие ученые отрасли, директора, – Мерзликин обнажил отливающие желтоватым серебром зубы в извиняющейся улыбке, – да, директора и институтов, и промышленных предприятий. Собираться штаб должен не от случая к случаю, а сис–тематически и выходить со своими рекомендациями на какое–то одно лицо в министерстве, на заместителя по вопросам управления наукой. При штабе ученых будут созданы авторитетные комиссии, тоже из самих ученых, специалистов разных профилей. Очень важно доверить такому «штабу по науке» при министерстве как можно более высоки* полномочия. Вплоть до финансовых… Мне, директору, легче доказать компетентной комиссии, на что такие–то и такое–то исследование требуется столько–то и столько–то рублей, чем ломиться с этими выкладками в двери министерских кабинетов. Легче и спокойнее, увереннее. Комиссия из таких же, как мы с тобой, спецов не будет подозревать меня каждый раз в корысти и махинациях. Да, да! Это, милый мой, бывает. Еще как! Толкуешь какому–нибудь суровому и занятому лицу о наиважнейшем деле, разжевываешь ему, как кашу младенцу, а он на тебя, знаете ли, глядит с такой министерской хитринкой: «Вижу, дружок,
насквозь, из–за чего ты ваньку валяешь». Разумно–то возразить ему компетенция не позволяет, а глазами подозревать и укорять наловчился, стервец. И впрямь, потуркаешься так перед чиновным лицом денек–другой и начнешь чувствовать себя вором, запускающим руку в казенный карман.
– Мужчины! – лукаво окликнула их Дарья Семеновна. – Мойте руки. Вон подкрепление к вам прибыло.
Миша Кремнев – в черной рубашке, с отрешенным лицом – входил в родительский сад. Увидев директора, он попытался изобразить соответствующую моменту радость. Получилось, будто раскусил перечное зернышко и не знает, выплюнуть его или уж глотать.
– Студент! – уважительно поприветствовал его Виктор Афанасьевич. – Надежда государства. Как отметки?
– Хорошие, Виктор Афанасьевич.
– О-о! Уже дядей не называешь. Правильно, вырос из племянников… Мой старший диссертацию защитил в Москве. Филолог. Сказки сочиняет. Презабавные, должен заметить, сказочки.
«А он, видно, до вечера намерен расположиться, – подумал Юрий Андреевич, – какая все же беспардонность. Должность, однако, приучает. Простой человек вряд ли так придет без приглашения. Может быть, все–таки у него дело ко мне? Непохоже».
