– А чего я – ничего, – изумился Миша.
Все наперебой кинулись утешать плачущую девушку, не понимая толком, в чем дело. «Истеричка! – подумала Дарья Семеновна. – Она, оказывается, истеричка! Надо же». Мерзликин обнял соседку за плечи и встряхнул.
– Говори, повесить его, мальчишку? Или голову ему рубануть? Мы это мигом исполним.
Наконец беда прояснилась. Оленька, уже не таясь, всхлипывая и по–детски размазывая слезы кулачком, прохныкала: *
– Никакая она не резиновая.
– Кто не резиновая?
– Бабушкина курица. У нее многие покупают, и яички тоже. Все бывают довольны. А эта совсем молоденькая была, я не хотела, чтобы ее убивали. Бабушка сказала: «Для таких людей – не жалко».
Наступил черед Юрия Андреевича закручиниться. Сын глядел на него с торжеством, а Оленька со страхом, как смотрит ребенок на злого человека, мимоходом наступившего на его песочный дворец.
– Да я просто пошутил, – сказал Кремнев. – Таких сладких кур я в жизни не едал. Пошутил для настроения. Куренок–то – пальчики проглотишь.
Виктор Афанасьевич поспешил внести свою лепту в дело умиротворения масс.
– Выпьем за то, чтобы все наши беды и несчастья так же легко было развеять, как это. Выпьем за то, чтобы слезы милой Оленьки струились всегда, – эффектная пауза, – по поводу не более значительному, чем гибель куренка. Выпьем еще за то, чтобы наши худощавые куры были всегда вкуснее импортных, которых звери – частные предприниматели – подкармливают лекарствами, за которые, в свою очередь, дерут три шкуры с несчастных больных тружеников. Да здравствуют самые упитанные в мире федулшнские петухи и куры. Ура, товарищи!
Пить Мерзликин, однако, не стал, лишь, слизнул из рюмки полглотка. А Миша выпил, и Оленька послушно отхлебнула янтарной влаги. Юрий Андреевич с удивлением поймал себя на том, что каким–то ерническим фарисейским голоском поддерживал директорское «Ура!» и, более того, пытался тянуть его до тех пор, пока Дарья Семеновна под столом пребольно не толкнула его коленом.
– Пойду, – Мерзликин неожиданно встал и начал прощаться. Теперь это снова был директор, тугой, вкрадчивый человек, которого можно было останавливать, но нельзя было остановить. – Спасибо за угощение!.. Ба, времени сколько незаметно пролетело. Утомил я вас!..
Он поцеловал руку Дарье Семеновне, потрепал Мишу по плечу. Оленьке галантно сказал:
– Мадмуазель, надеюсь мы еще увидимся.
– Надеюсь! – ответила Оленька. Нет, не просты нынешние юные ткачихи. Запросто флиртуют с директорами НИИ.
Юрий Андреевич проводил гостя до половины дороги, до бугра, который возвышался примерно между их участками. Они шли, дружески болтая о всякой чепухе. Виктор Афанасьевич сообщил, что в августе собирается в отпуск в Юрмалу со всей семьей. Посудачили о неустойчивости погоды в Прибалтике. Оказывается, у директора в Риге жил родной брат, какой–то исполкомовский деятель. Говорить обоим не хотелось, устали, но и молчать было неловко. Обед их не сблизил и не отдалил. Они остались каждый на своем месте.
Прекрасные вокруг лежали сады, огромные, ароматные, перечерченные заборчиками и утыканные разноцветными домиками. Хорошо тут дышалось, зелени много, лес вдали, синяя шапка неба, горячее солнце. Бугор, до которого они дошли, нависал над искусственным небольшим прудом. Здесь купались мальчишки, и фанатики–рыболовы выуживали мальков, используя для этой цели самые модерновые бамбуковые удилища.
Здесь они постояли, полюбовались барахтающимися детьми. Посредине пруда покачивалась пустая, наполовину затонувшая резиновая лодка. В нее ребята швыряли с берега комья земли.
– Инстинкт, – заметил скорбно Юрий Андреевич. – Страшный детский инстинкт – разрушать, топить, делать больно.
– Телячий возраст. Первая проверка сил, только и всего…
Великие цивилизации, как правило, начинались с опустошительных войн. Но я согласен – это печально.
Мерзликин уже раскланивался, уже пожал руку Юрию Андреевичу, и помедлил, и сказал:
– Чудно… Я подумал сейчас. У Карнаухова–то дачи нет. Не завел, не понадобилось. Чудно! У нас вот есть дачи, а у него нет… Ведь он выходец из крестьян. А дачки не завел, не захотел. Я ему предлагал в свое время, отказался. Земля же все–таки. Неужели его к ней не тянет? Потомка землепашцев.
Кремнев целый день ждал чего–нибудь в этом роде, был готов, имел в запасе и возражения и тон, но директор все–таки застал его врасплох. Ударил. Поэтому Юрий Андреевич сорвался, неприлично взвизгнул:
– Ну при чем тут это? При чем? Дачки, тяга к земле. Я понимаю, вам муторно. Вы пришли ко мне по– человечески поговорить. При чем тут Карнаухов? Неужели я вам должен объяснять, что такое интересы производства? Вам, директору! И уж объяснял, пришлось. Ну пожалейте вы меня в конце концов, Виктор Афанасьевич! Не делайте из меня злодея. Совестно мне вам повторять… Он заслуженный, бескорыстный, но отстал. От–стал! Время никого не ждет. Дачу, пожалуйста, я готов ему уступить свою. Пожалуйста… Простите, не сдержался!
Директор смеялся.
– Не знал, что вы такой горячий… Ну–ну, все образуется. Это я так, к слову. Дачи у него нет, я же не обманываю. Старая гвардия, дорогой Юрий Андреевич. Вы поищите у молодых, у пятидесятилетних. У кого нет дачи или машины? А у него нет и, думаю, не будет… Старую великолепную гвардию провожаем. Вот все, что я хотел сказать… Ступайте, ступайте, вас там заждались.
Юрий Андреевич смотрел ему вслед. Директор нес груз годов бодро, шагал размашисто, как в строю, легко перепрыгивал рытвины разбитой колеи. В нем тлел заряд неизрасходованности. Случайно директорами не становятся. Во всяком случае сила нужна немалая и напор.
«Но всегда ли это сила ума? – думал Кремнев. – Скорее это вообще не сила ума, а какой–то сплав. Я его в себе не имею, я другой. Что это вообще такое – энергия, благодаря которой директор даже в минуту крайней усталости восприимчив, многогранно восприимчив, вертится ужом, скользит и не падает. Той ямы, где я сломаю шею, он может и не заметить. Что это? Виктор Афанасьевич старше Карнаухова, а вот поди ж ты, как идет. Догони попробуй!»
Зависти не было в тревожных мыслях Юрия Андреевича. Он восхищался по–своему, сумрачно и с вызовом.
Вернувшись, застал дачную идиллию. Попыхивал, закипая, чайник. Дарья Семеновна, Миша и Оленька с азартом резались в подкидного дурака. Но уже ничто не шевельнулось в душе Кремнева. Мгновение миновало. Оленька была просто Оленька, милая смешливая девчушка, пытающаяся вести себя с достоинством светской дамы. Миша изучал ее затуманенными коньяком глазами и тоже, кажется, с кем–то путал, судя по тому, что, случайно касаясь ее руки, он вздрагивал и неприлично хихикал. Дарья Семеновна, раскинув над юной парочкой крылья, поощрительно жмурилась. Кремнев подождал, пока она останется в дураках, затем велел Мише следовать за собой. Он отвел его к сарайчику с инструментами.
– Ты что же это делаешь, мерзавец?!
– Что? – Миша побледнел.
– Сколько ты выпил рюмок за обедом?
– Три.
– Сопляк! Погляди на себя в зеркало. Ты же пьян,
– Папа, я…
– Молчи, мерзавец! Сколько раз за последнее время от тебя пахло вином? Хочешь превратиться в молодого алкоголика? Отвечай!
– Папа, ты ошибаешься. У меня несчастье, я не могу тебе всего объяснить, но поверь…
– Смазливая девчонка дала тебе от ворот поворот. Правильно сделала. Надо быть окончательной дурой, чтобы связаться с таким… Миша, – Юрий Андреевич смягчил голос, – ты меня пугаешь. В тебе нет ни самолюбия, ни гордости. Женщин, как и все остальное, завоевывают не соплями и жалобами, а упорством. Да и не надо ничего завоевывать. Как только ты станешь сильным интересным человеком, все придет к тебе само собой. И любовь, и женщины, и успех.
– Папа, ты не понимаешь…
– Прекрасно понимаю… Иди умойся. Окатись холодной водой и возвращайся к ним. Будь веселым, сдержанным, внимательным, не хихикай. Пить я тебе запрещаю раз и навсегда. Понял?.. И поостерегись выводить меня из равновесия.
– Хорошо, папа.
Оленька подошла попрощаться.
– До свиданья, Юрий Андреевич… Еще раз извините меня.
– Уже уходите, Оля? Посидели бы. Сейчас Миша вернется! И я бы с вами сыграл разочек. Двое на двое. Молодежь против стариков. Согласны?
– Я бабушку не предупредила. В другой раз.
– Непременно. Мы вас будем теперь ждать каждую субботу и воскресенье.
Он не посмел сказать «я», сказал «мы». Но это была правда. Лично он не собирался ждать ее каждую субботу. Он догадался, зачем Дарья Семеновна пригласила девушку, и в душе ее одобрил. Все–таки посасывало что–то в груди, когда он смотрел на нее. Миша возник рядом, с мокрыми зачесанными набок волосами, тусклый, похожий на выкипевший чайник.
– Уходишь, Оля?
– Да. Бабушка ждет.
Они втроем простояли у сарайчика несколько дольше, чем требовала обыкновенная вежливость. Оленька будто еще ждала каких–то напутственных слов от Юрия Андреевича, не сводя с него откровенно изучающего взгляда.
