Отъединившись, говоривший поднес к уху мобильный телефон, который был включен все время, и сказал:
– Вы слышали весь разговор? Хорошо, беру Эли Шехтера и Моше Лейбмана. Нет, у них нет удостоверений ШАБАКа – откуда?! Есть только у меня. Да ничего, не волнуйтесь, проскочим! Всех троих ликвидируем! Припрячем так, что и в день Воскресения из мертвых не отыщутся! Диск? А, конечно! Диск лично вам в руки!
* * *
Огромная луна висела так низко, что казалось – вот-вот упадет. Ее свет пронзил стоящий перед ними скелет синагоги. Четырнадцать террористов остановились у этого недорушенного символа вражеского присутствия.
– Будьте прокляты! – прошептал Хуссейн.
– Пусть со всеми, кто молился здесь, произойдет то же, что с их капищем! – прошептал Якуб.
– Да полягут трупами все иноверцы, пришедшие на нашу землю! – прошептал Рахим.
– Да прорастет сквозь щеки и глазницы их трава, как прорастает она сквозь эти плиты! – прошептал Хидхир.
А остальные молча вжикнули молниями и помочились на ненавистную стену. Когда шаги их затихли в росистой ночи, из здания синагоги вышел Эван и медленно двинулся за ними. Путь у ребят был неблизкий, и они буквально сгибались под тяжестью неизвестных для Эвана, но известных читателю предметов. Серебряный меч прожектора прошелся по склону горы, где когда-то стояли дома поселенцев, но ни к арабам, ни к Эвану это уже отношения не имело – все они успели спуститься в лощину, которая начиналась прямо за синагогой. Правда, на боевиках были высокие ботинки и штаны из такого сукна, что штыком не проткнешь, а на Эване – несчастные кроссовочки и брюки, которые клочьями пошли, когда он, двигаясь вслед за террористами, продирался сквозь сочные разлапистые колючки, ковром устлавшие склон. Эван почти не таился – арабы настолько были заняты своей ношей, что можно было не пригибаться и шагать себе спокойно, разве что, стараясь не слишком хрустеть колючками.
«Интересно, что они тащат? – подумал Эван. – Может быть, я ошибаюсь, но вряд ли это в подарок солдатам ЦАХАЛа фрукты к Ту бишвату».
Вся процессия спустилась к пещерке, где двадцать пять лет назад было найдено тело двенадцатилетнего Хаггая, сына Йосефа и Яэли Раппопортов. Луна, застыв на небе, услужливо освещала каменный столбик – памятник маленькому Хаггаю. Эван, находящийся на середине склона, сообразил, что, оглянись сейчас любой из врагов, его, Эвана, фигура в лунных лучах будет выглядеть очень импозантно. А шансов на то, что кто-нибудь обернется, было немало: пока груженые неизвестно чем головорезы спускались, им не до того было, чтобы вертеть головами, но сейчас от этой пещерки им некуда переться, кроме как вверх, на поросшую соснами гору, а перед этим требовалось сбросить на землю поклажу и хорошо отдохнуть. И, естественно, оглядеться. Поэтому Эван мягко опустился на колючки и пополз, кусая губы, чтобы не орать от боли, когда очередной особо свирепый шип сладострастно впивался ему в тело. Зато спустя несколько минут, когда, переведя дух, «Мученики» начали восхождение на гору, покрытую сосновым бором, Эван взял реванш. Издалека слышно было тяжкое дыхание бедолаг, а он, как белый человек, легко перепархивал от дерева к дереву, заботясь лишь о том, чтобы не слишком маячить на прогалинах. Ему даже жалко их стало, и он почти всерьез представил себе, как подходит к самому умотавшемуся и великодушно предлагает: «Давайте помогу!» Впрочем, тут же настроение испортилось при мысли о том, что идти-то он за ними идет, а куда они направляются, что задумали сделать и, главное, как помешать им это сделать, он не знает.
Тем временем арабы вышли из леса и двинулись направо, туда, где когда-то была школа Иегуды Кагарлицкого для русскоязычных подростков. Если виллы в квартале «Алеф» были сметены волной народного гнева, а жилые двухэтажки в верхних кварталах разрушены израильскими бульдозерами, то квадратные трехэтажные блочные дома стояли черные, без окон, кое-где с проломами в окнах, но, в общем, целые. Когда-то в них располагались общежития после того, как сюда снизу, из караванов, переехали питомцы Иегуды. Деревца, посадка которых была равом Фельдманом воспета в его брошюре, были заботливо вырублены. Здание, где на первом этаже располагались столовая и синагога, а на втором – клуб и тренажерный зал, явно пытались взорвать – часть стены была обвалена. И лишь караваны, в которых когда-то были учебные классы, стояли, как новенькие. Очевидно, получив в подарок Канфей-Шомрон, страдающие гигантоманией арабы все силы израсходовали на бетонные махины, не обращая внимания на всякую мелочь. За первым из караванов Хуссейн Хади, Хидхир Туркмани и Салех Башир под охраной четырех бойцов, возглавляемых Рахимом, начали собирать миномет. Остальные, обнявши на прощание товарищей по оружию и расцеловав их, по мусульманскому обычаю, двинулись в дальнейший путь. А Эван? Что ему оставалось делать? Раздвоиться? Разорваться?
* * *
Как недоумение отпечаталось на лице Коби, так оно там и застыло. Дико! Только он начал свой импровизированный допрос, как вдруг – этот звонок! Из ШАБАКа. Или якобы из ШАБАКа. Вот они сидят перед ним – Камаль и Юсеф. Уже рты раскрыли, чтобы сообщить что-то важное. А теперь придется все прекратить. Что ж, дисциплина есть дисциплина! Непонятно, кстати, каким образом кое-где так быстро стало известно о его ночных визитерах, но на то это и ШАБАК, чтобы все знать.
– Все, разговор окончен, – нехотя сказал Коби, поднимаясь. Арабы с изумлением посмотрели на него.
– А как же?... – Юсеф жестом указал на лежащий на столе диск.
– А так же, – жестко ответил Коби. – ШАБАК с вами троими разберется.
– Не надо ШАБАК, – очень просто и очень по-человечески попросил вдруг Камаль, – не надо ШАБАК! Они все заодно! Они заодно с Таамри!
– Что за бред! – возмутился Коби, вытряхивая сигарету из пачки «Ноблесса».
– Они нас всех убьют! – в отчаянии произнес Камаль. И прозвучало это настолько искренне, и в голосе этом, годами не знавшем эмоций, было столько боли, что и самого Коби вдруг проняла дрожь.
– Кого убьют? – пробормотал он, испытывая вдруг странный прилив доверия к этому белолицему человеку, трясущемуся от ужаса на пороге неминуемой гибели.
– Всех, всех троих убьют, машааллах! И вашего молодого поселенца тоже!
– Но почему? – повторял Коби, ничего не понимая, но поддаваясь этому ужасу, вдруг заполонившему штабной вагончик.
– Почему? Почему? Почему?
– Потому, что они не знают – а вдруг он прослушал запись на диске, – в отчаянии крикнул толстый Юсеф. Воцарилась пауза, на протяжении которой Коби старательно заполнял пространство между головами и потолком отвратительным «ноблессовым» дымом.
– Капитан, – тихо сказал Камаль. – У вас включен компьютер. Прослушайте запись.
– Мне нельзя, – также тихо ответил Коби.
– Почему, во имя Аллаха?
– Запрещено вступать с кем-либо из вас в контакт!
– Но ведь мы и так в контакте.
Коби не нашелся, что ответить. Все правильно. Только, если верить самому Камалю, прослушаешь запись на этом диске, а тебя потом и самого уберут. Впрочем, откуда они знают, что он, Коби, до сих пор не прослушал? Если Камаль прав и Хаймана могут убрать на всякий случай, значит, и Кацира могут. То есть влип. Молча, крича самому себе «Остановись!», Коби вытащил диск из полупрозрачного пластикового пакета и подошел к компьютеру.
– Вы по-арабски понимаете? – спросил Камаль.
– Да так ... сабах эль хир – сабах эль-нур{Доброе утро (араб.).}... В школе девяносто было, правда, в акбаце-бет{Подгруппа для более слабых учеников.}. Ну и с вами немного подучил. Он хотел заорать «Не надо! Не хочу! Боюсь!» Но вместо этого откашлялся и хриплым голосом произнес: – А в чем, собственно говоря, дело?
– А дело вот в чем, – зазвучал в пропитанной ужасом и «ноблессом» атмосфере голос Ибрагима Хуссейни. – Таамри не хочет ни чтобы евреи, ни чтобы арабы занимали Канфей-Шомрон. Он купил этот участок земли, и с израильским бизнесменом, членом Кнессета Йорамом Кациром заключил сделку, и тот через подставных лиц начнет на территории бывшего поселения строить казино. Представляешь, казино, расположенное куда удобнее, чем иерихонское, обслуживающее и весь север Израиля, и палестинских богатеев, и иорданцев и ливанцев, а будет мир с Сирией, так и сирийцев! Ради этого можно в жертву принести не только тебя, но и всю Палестинскую революцию. Или, что до Йорама Кацира – то весь Израиль. Казино будет, деньги капать будут, а кто кого уничтожит – арабы еврейское государство или евреи арабское – до этого Таамри с Кациром дела нет. Кстати, у Кацира сын командует ротой где-то там в ваших краях. Встретишь – привет передай.
– Мазуз! Мазуз! – голос стал взволнованным. – Я чувствую, что они уже где-то рядом. Мазуз! Если у тебя есть бойцы в Хевроне, пришли их мне на помощь. Я попробую пробраться в развалины бывшего еврейского квартала за аль-харам аль-ибрахими аль-шариф{Арабское название пещеры Махпела.}. Мазуз, если у тебя нет своих людей в Хевроне, пожалуйста... – тут голос его дрогнул. Казалось, Ибрагим плачет. – Пожалуйста, пришли откуда угодно, хоть из Самарии. Я попробую дождаться. Пожалуйста, спаси меня! Они ведь убьют меня, а я... я очень жить хочу!
