Длинный пришагал-таки обратно:
– Ну?
– Вот тебе и ну. Что ж вы: пошли, побрехали вороны с какой-то совой и – в кабину? Как тебя зовут?
– Егор.
– «По-научному, ты наивный», Егор… Как по отцу?
– Ефремыч.
– Значит, Егор Ефремыч. Это хорошо, что ты Егор Ефремыч. Ехать надо?
– Надо.
– Что думаешь делать?
– Копать буду.
– Сколько дней?.. Ну копай один. Документ подпишу: копал. Машину-то они разгрузили?
– Кончают.
– Что ж вы сказали этой Сове?
– А что ему скажешь? И слушать не хочет.
– Ты бы ему сказал: вас десять гавриков, а нас четыре, «козлы» не в счет. Нам, мол, не к cпeху – замерзайте или копайте сами на десять машин. Не сказал так?
– И ты учить? Что-то, я посмотрю, как ни легковая, так учителей полна, как бочка с огурцами.
– Да не учу я тебя, «по-научному, наивный». Ведь если их десять да вас четверо – четырнадцать сидорков! – возьметесь, то надо зарыть в стену-то только ваши четыре машины! Понял? Через час и поедем.
– Оно так. Слов нет. Приблизительно я и говорил ему почти то же самое. Но он уперся: «Пропускай колонну!» – и конец. Я таких знаю… Пойду копать.
– Ну иди. Иди, наивный Егор Ефремыч. Нет, постой! – Митяй изменил тон и заговорил так, что было понятно – возражений не требуется: – Слушай, Егор Ефремыч. Выбирайте там место, где поменьше стенка. Туда сдайте свои машины. Понял? И начинайте помаленьку зарываться шириной в подмашины. Ну, понимаешь? Чтобы около каждого был проезд. Делай. От вашей колонны ты уполномоченный.
– А вы все?
– Мы? Придем помогать. Все придем. Только командуй. Будешь командовать – придем, не будешь – не придем.
Егор Ефремович затопал дальше, даже заспешил.
– С чем мы придем к нему? С одной лопатой пятеро? – спросил доцент из «козла».
Они с Петром Михайловичем уже сидели в автомобиле, постукивая ногами: одеты были легче нас и, видно, успели продрогнуть Валерий Гаврилович спросил у Митяя:
– Дмитрий Данилыч! В самом деле, как же быть? Надо торопиться, а с этим Совкиным… Черт знает, что он за человек. Тут, в снегу, он царь и бог.
– Ладно… пойду и я, – загадочно проговорил Митяй. – Узнаем хоть, что он за птица.
Фомушкин не возражал. Мы втроем отправились, как мне показалось, на поклон.
Там уже пылал костер. Шоферы облили автолом солому и сидели вокруг огня кружком, греясь и переговариваясь неторопливо. Совкин явно выжидал: пусть сами копают! Он даже не обкапывал пока объезд, чтобы взять на буксир Конька. Пусть другие сделают, а он проедет с колонной. Так мне казалось. И я решил: пойду сейчас и скажу ему, что «ты, Совкин, самодур» и что «четырнадцать человек для четырех машин…».
Но я ничего не успел сказать, потому что Митяй еще в десятке метров от них запел надрывным блатным голосом песню, какую когда-то я уже слышал:
Ты меня ждешь…
Глаза шоферов вонзились в Митяя с интересом. Сова поворочал желваками, встал и спросил:
– Откуда ты… мальчик?
– От «Макара», папочка. От «Макара». За телятами ходил – зэкачами кормил.
– Урка, – заключил Совкин.
До сих пор Митяй ни на кого не взглянул – он смотрел мимо лиц или на огонь, но последнее слово как бы подбросило его, он вскинул рывком подбородок, глянул па Совкина, потом подошел тихо, медленно, стал вплотную к нему, в упор, и улыбался той самой, знакомой мне, угрожающей улыбкой.
– Э, да тут и Сова! – мило сказал он.
– А ты, мальчик, откуда меня знаешь? – спросил со злобой Совкин.
Я и впрямь подумал, что они знакомы, но, оказалось, Митяй просто определил точно, кто из них Сова. А тот, видимо, так и решил, что знает.
– Сову-то! – воскликнул Митяй, все так же улыбаясь.
Второй раз он назвал его по кличке. Это взбесило противника, и он неожиданно рявкнул:
– Пошел отсюда, каторжник, к… матери! Митяй все так же мило спросил:
– Ка-атор-ж-жни-ик?!
И вдруг… ударил его кулаком, снизу вверх, под челюсть! Это был страшный удар! Совкин упал навзничь, как мешок, потом вскочил и замычал, кривясь от боли:
– Ты что? Ты что? Шутки не понимаешь? Ответишь! Ответишь!
В первые секунды все опешили, никто даже не стронулся с места – так внезапен был удар. Только уже после того, как поднялся на ноги Совкин, мы с Фомушкиным рванулись к Митяю.
– Немедленно уходи! – крикнул ему вне себя Валерий Гаврилович.
– Митяй! Что ты делаешь? Что ты делаешь? – глупо спрашивал я.
А он повернулся к Фомушкину и сказал тихо и строго:
– Валерий Гаврилович, не вмешивайтесь в это дело. Вашей власти тут нету: видишь, метель начинается.
Первым вскочил Конек, – кажется, в ту же секунду, как рванулся Фомушкин. За ним все остальные шоферы. Они кричали наперебой:
– Нашего бить?
– А ну, братва! Дадим им всем на добрую память!
– Бери лопаты!
– Бей их, так их мать!
– Уходи, уходи! – настаивал Фомушкин, пятясь назад вместе со мной.
Что скрывать: не очень хотелось, чтобы кто-то огрел лопатой по голове, а такая возможность была. Однако наше замешательство было минутным. Мы увидели, как Конек, выпустив на лоб чуб, подскочил к Митяю петухом:
– Дать тебе? Дать, гроб тебе?!
Митяй не стронулся с места. Он вынул из кармана кусок сала, отрезал финкой ломтик и спросил у Конька.
– Шамать хочешь, младенец? – И улыбался, увидев, как Конек сдал, а остальные присмирели. Затем он решительно шагнул к Совкину, что стоял у борта машины, зажав челюсть обеими руками.
Совкин попятился назад:
– Ты что? Ты что – мычал он сквозь ладони.
Их было десять человек. А Митяй ходил среди них, подняв теперь голову. Совкину он сказал просто и даже снисходительно:
– Да ты не пяться раком. Значит, драться не будем?
– Пошел ты к черту! – И все-таки пятился.
– Не будем так не будем. – Митяй вплотную подошел к Совкину.
Тот перестал отступать и спросил с озлоблением:
– Ну, за что ударил?
– Это другой разговор! – воскликнул Митяй. – Это можно обсудить чин по чину. Блямбу я тебе прописал с точным адреском – за «каторжника».
– А сам как называл? – вспыхнул Совкин, чуть даже подскочив на месте.
– Э-э! Не-ет! Тут две вещи разные – «Сова» и «каторжник», – возражал ему Митяй уже мирным тоном.
Шоферы сгрудились у огня, и, как это ни странно, некоторые уже посмеивались.
– Не хочу быть каторжником, – сказал Митяй. – Ты это понимаешь? Восемь лет – понимаешь?
– Хватит! – заорал Совкин. – Сам пять лет проглотил. А ты, как сука… скорей бить!
– Да я и ударил-то в четверть силы. От такой блямбочки, если по-настоящему, челюсть расходится по компасу и салазки пополам. Не во всю же я силу… Значит, и ты зэк?.. Вот оно как. Сказать по правде, я догадался. Выходит, ты шкурку снял всю – чистый. Теперь выслуживаешься. «Пусть хоть подохни другой, а я колонну в обиду не дам». Служить служи, да на лапках не ходи… На Доску почета хочешь? Валяй на доску – не возражаю, я сам не против, но только не грызи соседа… Я, кореш, за тем ведь и шел: поговорить как человек с человеком. А ты: «Ка-аторжник». Надулся барабаном: я – не я! Должен был я тебе резолюцию наложить или не должен? Как по-твоему?
– Да хватит тебе! Я сказал или не сказал?! – затопорщился Совкин.
– Ладно. Понял, – ответил Митяй и обратился уже к шоферам: – Вот что, мальчишки: лопатки в руки и – за мной. Нас тут четырнадцать. Та-ак… Четыре наших машины – вбок, отрыть объезд под буксир. Тут трех – хватит. Пятеро – к уполномоченному: спросите Егора Ефремыча. «Козла» своего мы почти спрятали. Так… Скоренько, скоренько! Шевелись, детский сад! За ручку и парочками! Чья аварийная? А! Твоя, чубатый петух? Ты и будешь за главного тут. С тобой буксирный. Кто? Ты? Вот вас и двое, а третьего выбирай сам. Остальные к уполномоченному. Так, Совкин?
– Пусть так.
– Марш-марш, браточки! Поддерживай порточки!
Мы пошли к своей машине.
Митяй еще некоторое время задержался после нас около Совкина. Мы не могли слышать, что там у них был за разговор. Через пять-десять минут прошли шоферы с лопатами, а Митяя все не было. Но вскоре он бегом нагнал их и пошел вместе.
Меня начал пробирать холод, поэтому я сначала потоптался, а потом, чтобы согреться, заплясал тоже к уполномоченному союзнику. Тут работа кипела вовсю. Митяй же стоял около них и приговаривал:
– Надуйся, братва! Метель заюрила. А вам еще до Лопыревки сорок верст хромать. Там и заночуете. Борща налупитесь!
Метель, правда, уже повалила и сверху: завихрила, заныла, зашлепала по лицу мокрыми горстями снега.
Вот тут-то, как заяц из лежки, буквально ниоткуда и появился Переметов. Оказывается, это его «козел» стоял позади нашей сборной колонны самым последним. Оказывается, Переметов тоже ехал на совещание передовиков сельского хозяйства.
– Сколько я буду стоять? – кричал он. – Копать! Быстро! Работать разучились!
Хотя дело подходило уже к концу без его участия, но он бегал, кричал, указывал, куда бросать снег, и, в общем-то, мешался под руками и раздражал ребят.
