Я не мог отбросить мысли куда-нибудь в дальний уголок.
Встал. Записал в тетрадку весь день зимней охоты с утра и до этой минуты.
А ветер уже настойчиво царапался в стекло.
Будет метель. Она уже начинается.
Декабрь снежный да холодный – год хлебородный.
Дуй, ветер! Больше снега – больше хлеба.
К утру нанесло сугробы.
Два снегоочистителя прошли на тракт, разваливая снег на обе стороны. Теперь от проезжающих машин виден только кузов.
К концу дня трактор поехал выручать автобус с передовиками сельского хозяйства, застрявший где-то на пути в область.
Но Валерий Гаврилович, когда я зашел к нему в кабинет, подтвердил:
– Едем обязательно. Собирайтесь к семи утра.
– Не застрянем?
– Не думаю. Ветер притих. Снегоочистители прошли дважды. А потом ведь – «козел»! Это тоже понимать надо.
В общем, он был в самом лучшем настроении. У него, впрочем, всегда хорошее настроение.
– Как ноги? После вчерашнего? – спросил он.
– Ноют. Но ведь я-то хоть зайчишку ухлопал.
– Я тоже убил: «Зайца и лису и ноги на весу». Потом он говорил мне, что думает сменить ружье.
– Плохой бой? – недоумевал я.
– Хорошо бьет: с полки упало – семь горшков разбило. Приклад не по мне: бью по жене, а промахиваюсь. Если без шуток: низит оно у меня. С собой завтра прихвачу, сдам в комиссионный, а себе возьму штучную «ижевку». Хорошие ружья – никаких заграничных не надо.
…А утром следующего дня мы уже ехали в область. Пока выбирались из камышей, было тихо и дорога была чистой. Петр Михайлович сказал Митяю: —А ты, Дмитрий Данилыч, сомневался. Видишь, дорога-то!
– Я что? Я хоть к черту на рога поеду, – спокойно ответил Митяй. – Только вот шофера говорят, под Боськином нанесло, а снегопахи отвалили две стены. Получился туннель выше грузовика. И узко – не разъехаться.
Мы выбрались в чистое поле. Здесь ветерок оказался порядочный. Тянула змейками поземка и курилась дымком над сугробами-стенками с обеих сторон дороги. То и дело начали попадаться переносы. Митяй в таких случаях сдавал автомобиль назад и с разгону пробивал сугробчик. Получалось у него ловко.
Километр за километром ехать становилось труднее. Поземка зализывала след «козла» тотчас же, заклеивала, как пластырем, затирала, заметала и разравнивала.
Снег течет и течет. И дымит. Течет и дымит.
Митяя вижу в спину: он будто прирос к баранке, волосы у него мокрые, шапка на затылке. Давно уже едем, часа полтора-два, а от него мы не слышали ничего, кроме того, что он сказал о «туннеле».
Встретился грузовик – нос к носу. Шоферы вышли друг другу навстречу. Поздоровались за руку.
– Далеко? – спросил Шмель.
– В Корневцы, – ответил встречный.
Они стояли по колено в поземке, как люди без ног.
– Как там дальше? – спросил опять Шмель.
– Табак. На «козлике»-то проскочишь, но… с парком. А ты куда?
– В область.
– Начальников везешь?
– Начальников.
– Ну, вези, – будто разрешил встречный – Из Камышевца?
– Оттуда. А у тебя чего в кузове?
– Отходы. Свиньям.
– Это за сто пятьдесят километров?! – громко ужаснулся Шмель.
– И-и, не говори!.. За морем телушка – полушка, на рупь перевозу. Зерно вывезли, а за отходами. А ну их!. Как будем разъезжаться? Кому ближе назад сдавать?
– Должно быть, мне, – оглянувшись, сказал Шмель.
– Давай. Крути «козлу» хвост.
– Ну, ты! – шутейно отозвался Митяй – Ты лучше своей корове хвост подмажь – мухи докучать не будут.
Так шоферы, встретившись, за одну-две минуты узнают: куда, зачем, откуда, что и кого, да еще успеют обменяться шутками.
Митяй начинал жить по-человечески.
Он сдал «козла» назад, выбрал обочину с наименьшим отвалом снега и с разгону воткнулся в него передком. Встречный тихо, борт в борт прополз мимо нас. В десяти метрах позади он остановился. Наш автомобиль забуксовал – назад никак. Встречный подцепил его тросом и вытащил на дорогу. Было понятно, что оба шофера поездили свое в снегах.
– Ну, бывай! – сказал встречный.
– Добрый путь! – ответил Митяй.
Посмотрев назад, я увидел, как поземка принялась облизывать грузовик, и он, сразу посеревший, будто уплывал от нас, задернутый мутной живой пленкой.
Снег течет и течет. И дымит.
– Как это получается? – спросил Иван Васильевич у всех сразу. – Отвезти зерно, а за отходами – зимой, в такой холод, в такую дорогу? Ведь это же страшно дорого!
– Вот и получается, – заговорил Петр Михайлович. – В Корневецком районе выполнили полтора плана закупок, а скот «на бобах» остался. Падеж… Вот и возят. Весь автотранспорт гоняют. Люди мерзнут. Центнер отходов выходит им вдвое дороже центнера отборной пшеницы.
– Безобразие! – воскликнул доцент. – Чего же вы молчите? Вы, власть? – набросился он на Фомушкина и Чумака.
– А откуда вы знаете, что молчим? – отпарировал Фомушкин.
Доцент осекся: может, они и правда не молчат – почем знать, но все-таки задал вопрос:
– В самом деле, я серьезно: говорили вы лично где-нибудь об этом? Скажем, в областных верхах?
– Я тоже серьезно: говорили. Писали, – ответил за Фомушкина Чумак. – Мы-то выкладку дали в область точную. Потом ругались, спорили. А что сделаешь!.. В Корневцах заготовили кормов мало. Наш район им теперь пятьсот тонн сена взаймы дал – тоже зимой возят, мучают людей, рвут тракторы и автомобили.
– Дикость! – заключил Иван Васильевич. – Так почему же в Корневцах молчали раньше?
– Вот послали теперь в район «выправлять положение». Переметова направили… для пробы: вытянет – так, не вытянет – спета его песенка.
Митяй оглянулся на Чумака, внимательно посмотрел, но не произнес ни слова.
– Почему они молчали? – переспросил Фомушкин. – Скажу почему. Очень уж мне это самое в душу запало – все помню. Когда я был еще комсомольцем, один товарищ мне однажды сказал в своем кабинете так: «Ты, Фомушкин, много лишнего говоришь. Горяч, молод. Человек чаще страдает оттого, что „лишки“ высказывает, но он никогда не жалеет и не страдает оттого, что молчит. Запомни на всю жизнь, чтобы тебе шею не сломали. Подумай». Вот они и молчали.
– К слову сказать, Валерий, с твоим характером тебе в свое время шею скрутили бы как пить дать, – сказал будто между прочим Петр Михайлович.
Теперь Митяй оглядел Фомушкина и снова врос в сиденье, приклеился к беспокойной баранке руля. Автомобиль бросало из стороны в сторону: ехать становилось все труднее и труднее.
И вот по обе стороны пошли стены снега – они были выше «козла». Здесь поземка юрилась вверху, над стенами, и ровным слоем садилась вниз. Автомобиль пошел лучше, спокойнее. Митяй вытер рукавом пот, поправил шапку и откинулся на спинку сиденья: он отдыхал, пользуясь ровной дорогой.
Но неожиданно перед нами вырос автомобиль, груженный мешками.
– В чем дело? – крикнул Митяй, приоткрыв дверцу.
Ему никто не ответил. Тогда он вышел и направился туда. Мы тоже вылезли поразмяться и пошли за ним.
Из-под грузовика торчали валенки: справа – одна пара, серая; слева – другая, черная. Валенки были живыми: то царапались, упираясь пятками, то чуть уползали под машину.
– Кукуем? – спросил Митяй, присев на корточки и заглядывая под кузов.
– Кукуем, лопни оно надвое, – ответил озлобленный голос.
– Что стряслось, братва?
– Кардан рассыпался, лап его разлап! Снимаем.
Другой голос спросил:
– Тебе встречался наш, с мешками?
– Встречался один.
– Далеко?
– За Лопыревкой.
– Значит, выбрался наш Аким.
– Чего же он бросил-то вас? – спросил Митяй.
– Сами послали. Может, доедет – пусть трактор гусеничный гонят навстречу. Он же головным шел в колонне – вот его и послали.
– В какой колонне?
– А ты глянь вперед хорошенько.
Мы все посмотрели туда. Метрах в двадцати пяти от этого грузовика в змейках поземки стоял второй, за ним третий… Дальше, за поземкой, ничего не видно.
– Сколько вас тут? – уточнял Митяй.
– За мной еще девять. Заштопорил я их: ни объехать, ни выехать.
– А что ж мы – бросим тебя тут, середь поля? – пробурчал второй голос. – Чего зря плетешь. – Потом громко, со злобой: – Да ударь ты ее молотком! Ударь ее! Чего качаешь, как дите на коленках?
Послышался удар молотка. Потом опять голос:
– Ну вот и снялась. Вылупилась!
– Рассыпалась крестовина! Что делать? – проговорил второй под кузовом, добавив крепкое прилагательное.
Первый утешал:
– Есть у меня крестовина старенькая. Только проваландаемся тут часа два, если не больше. Пойдем к Сове.
Они вылезли из-под кузова – широкоплечие, сильные, вымазанные нигролом. Один из них, молодой совсем, лет двадцати трех, не больше, с чубом навылет, окинул всех нас одним взглядом и заключил:
– Райком с потолком.
– Ошибся, – сказал Фомушкин. – Сначала надо говорить «здравствуйте».
– Извиняюсь. Мое почтение! – сдался шофер. – Невоспитанный я. Исправлюсь и учту.
