– Вы шутите, да?
– Боюсь, что да.
Она вспыхнула и отвернулась, словно не была уверена, хорошо это или плохо, что над ней подтрунивают. Он почти читал мысли, вихрем проносившиеся в ее голове: Он шутит со мной, потому что я ему нравлюсь или потому что принимает меня за полную дурочку? – во всяком случае, что-то в этом роде.
По пути из школы домой Хатч видел, что Регину одолевали сомнения и что изо всех сил она стремилась скрыть это от него, но все настолько очевидно отражалось на ее прелестном выразительном личике, что не заметить этого мог разве что слепой. Всякий раз, когда он чувствовал, что ее уверенность в себе трещит по швам, ему хотелось обнять ее, крепко прижать к себе и сказать что-нибудь ободряющее – чего ни в коем случае нельзя было делать, чтобы не дать ей понять и ужаснуться, сообразив, что ее переживания столь очевидны для него. Ведь она старалась казаться стойкой, упорной, неунывающей и независимой. И этим выдуманным образом самой себя, как щитом, прикрывалась от действительности.
– Надеюсь, ты не обижаешься на шутки, – спросил он, вставляя ключ в замочную скважину. – Я тут слыву большим шутником. Конечно, если надо, я запишусь на курсы анонимного лечения шутников и излечусь от этой вредной привычки, но там, знаешь, какие крепкие ребята?! Бьют по попе резиновыми шлангами и заставляют есть лимскую фасоль.
Когда пройдет достаточно времени, когда она почувствует, что по-настоящему любима и является полноправным членом семьи, вот тогда ее уверенность в себе действительно станет незыблемой. А пока лучше сделать вид, что принимаешь ее такой, какой она хочет, чтобы ее принимали, и потихонечку, шаг за шагом, помочь ей выйти из позы выдержанного и уверенного в себе человека, которую она сама себе придумала.
Когда он открыл дверь и они вошли в дом, Регина разоткровенничалась:
– Когда-то я ненавидела лимскую фасоль и вообще любую фасоль и бобы, но я заключила с Богом договор: если он выполнит… мое самое заветное желание, я буду есть любые бобы в течение всей моей жизни без всякого принуждения.
В гостиной, повернувшись, чтобы закрыть за собой дверь, Хатч недоверчиво присвистнул:
– Ничего себе предложеньице. Бог, наверное, рот разинул от удивления.
– Хотелось бы надеяться, – важно заметила она.
* * *
В сновидении Вассаго Регина идет, окруженная солнечным сиянием, одна нога ее стянута стальной скобой, а за ней, как за цветком, порхает бабочка. Дом, по краям которого растут пальмы. Дверь. Она поднимает глаза и смотрит прямо на Вассаго, и в глазах ее светится душа, наполненная такой кипучей энергией жизни и такая легко ранимая, что даже во сне его сердце учащенно забилось.
Линдзи они нашли наверху, в одной из бывших спален, переделанной под домашнюю студию. Мольберт был повернут от двери, и потому Хатч не мог видеть стоявшей на нем картины. Рубаха Линдзи наполовину вылезла из джинсов, волосы были в полном беспорядке, на левой щеке красовалось размазанное красновато-рыжее пятно краски, а в ее глазах Хатч прочел то особое выражение, которое – он это знал по опыту – свидетельствовало о том, что она находилась в заключительной стадии работы над картиной, получавшейся именно так, как и было задумано.
– Привет, лапка, – приветливо поздоровалась Линдзи с Региной. – Ну как школа?
Как всегда, когда к ней обращались с лаской, Регина смешалась.
– Ничего, школа как школа, всякое бывает.
– Но тебе ведь нравится учиться, правда? Ты же круглая отличница.
Регина только пожала плечами на похвалу и засмущалась еще больше.
Подавив в себе желание дружески подбодрить девочку, Хатч сказал, обращаясь к Линдзи:
– Она собирается стать писателем, когда вырастет.
– Да? – изумилась Линдзи. – Здорово. Я знала, что тебе нравятся книги, но не думала, что ты их сама хочешь сочинять.
– Я по-настоящему поняла это только недавно, – неожиданно для себя выпалила девочка, и вмиг смущения как не бывало и слова рекой потекли из ее уст, когда она, пройдя в глубь комнаты, остановилась у мольберта, чтобы посмотреть, как продвигается работа, – в прошлое Рождество, когда моим подарком под елкой оказались шесть книг. Но не книг для ребенка десяти лет, а настоящих, взрослых, ведь я читаю уже на уровне пятнадцатилетней. Я же, как принято говорить, не по годам развитый ребенок. Ну, как бы там ни было, а книги – действительно хороший подарок, и я подумала, вот будет здорово, если когда-нибудь такая же девочка, как я, вдруг получит мои книги в виде рождественского подарка под елкой и ей станет так же хорошо, как и мне, хотя куда мне до таких писателей, как мистер Даниэль Пинкуотер или мистер Кристофер Пайк. Они же вон где, рядом с Шекспиром и Джуди Блюм. Но у меня и правда есть хорошие рассказы, не только сраные, типа "умная свинья из космоса". Простите, я имею в виду, говенные. То есть, я имею в виду, ерундовые. Не только ерундовые типа "умная свинья из космоса". Есть и хорошие.
Линдзи никогда не позволяла ни Хатчу ни кому бы то ни было еще даже одним глазком взглянуть на незавершенное полотно, пока не нанесет на него последний штрих. Хотя по всему было заметно, что работа явно близилась к концу, картина все же еще не была завершена, и Хатч поразился, что она даже бровью не повела, когда Регина, обогнув мольберт, остановилась перед ним и стала разглядывать полотно. Он подумал, что какому-то там ребенку, даже если у него прелестный носик и прехорошенькие веснушки, она не смеет предоставлять привилегии, в которых отказывает ему, и смело шагнул к мольберту, чтобы тоже взглянуть на работу жены.
Это была поразительная картина. Фоном служило небо, полное звезд, а прямо из него просвечивало лицо маленького мальчика неземной красоты. Но не просто лицо абстрактного мальчика. Лицо Джимми. Когда он был жив, она несколько раз делала его портреты, но никогда после смерти. Это был идеализированный Джимми, столь безупречно совершенный, что его лицо было скорее подобно лику ангела. Его глаза, наполненные любовью, были подняты кверху, к теплому свету, струившемуся из источника, который находился вне полотна, и выражение его лица казалось более проникновенным и глубоким, чем обычная радость. На переднем плане, в центре картины, плыла черная роза, но не просвечивающая, как лицо, а выполненная с такой реалистической прорисовкой каждой детали, что Хатч почти физически ощутил бархатистую плотность каждого ее лепестка. Зеленая кожица стебля была влажной от холодной росы, а шипы такими острыми, что, казалось, тронь их, и они обязательно поранят ладони. На одном из черных лепестков розы блестела капля крови. Каким-то непостижимым образом Линдзи удалось наделить розу сверхъестественной магнетической силой, обладавшей почти гипнотическим свойством притягивать к себе взгляд. И все же мальчик не смотрел вниз на розу; взгляд его был устремлен к сияющему источнику, видимому только его глазам, подразумевая, что, какой бы сверхъестественно-притягательной силой ни обладала роза, она не в силах превозмочь небесный источник света.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
