Разговор в кабинете Нейберна казался странным сном, и у Хатча было такое ощущение, что он все еще никак не может проснуться окончательно. Он чувствовал, что трагедия наполненной смертями жизни Нейберна имела прямое отношение к нынешним его проблемам, но связующая их нить все время ускользала от него, как ни старался он ее нащупать.
Оса рыскала то влево, то вправо, но все время оставалась в пределах площади стекла, словно видела Хатча за рулем и он притягивал ее к себе, как магнит. Время от времени она бросалась к нему и, ударившись о стекло, отскакивала и снова зависала на одном и том же месте. Удар, жужжание, удар, жужжание, удар, удар, жужжание. До чего же упорным было это насекомое. Интересно, думал Хатч, она из той разновидности ос, что оставляют жало в жертве, а сами умирают? Удар, жужжание, удар, жужжание, удар, удар, удар. Если она и впрямь относится к этой разновидности, то представляет ли, чем окупается ее упорство? Удар, жужжание, удар, удар, удар.
Проводив последнюю пациентку, обаятельную тридцатилетнюю женщину, состоявшую у него под наблюдением после операции на аорте, Джоунас Нейберн вернулся в свой маленький кабинет в конце коридора и плотно прикрыл за собой дверь. Он сел за свой рабочий стол и стал искать в бумажнике полоску бумаги с написанным на ней телефонным номером, который не решился ввести в память своего "Ролодекса". Найдя ее, пододвинул поближе к себе телефон и набрал семизначный номер.
После третьего звонка включился автоответчик – как и вчера, и сегодня утром:
– Говорит Мортон Редлоу. В данный момент меня нет дома. После короткого сигнала, пожалуйста, назовите себя и передайте свое сообщение, оставьте номер телефона, по которому я смогу вам позвонить. Скоро вернусь.
Джоунас подождал сигнала, затем негромко сказал.
– Мистер Редлоу, говорит доктор Нейберн. Я уже несколько раз звонил вам, так как надеялся еще в пятницу получить от вас сообщение. Или, в крайнем случае, после уик-энда. При первой же возможности позвоните мне, пожалуйста. Спасибо.
Он медленно положил трубку на рычаг. Подумал: "Может, не стоит беспокоиться?" И чуть позже: "Как же не беспокоиться?"
6
Регина сидела за партой в классе сестры Мэри Маргарет, преподавательницы французского языка, обалдевшая от запаха мела, с онемевшими от долгого неподвижного сидения на твердом пластиковом стуле ручками и ногами, и повторяла вслед за учительницей:
– Здравствуйте, я – американка. Будьте добры, подскажите, как мне добраться до ближайшей церкви, где я могла бы посетить воскресную мессу?
Très[9] скучно.
Она все так же оставалась ученицей пятого класса начальной школы св. Фомы, поскольку продолжение учебы в данной школе было одним из неукоснительных условий ее удочерения. (Испытательного. Ничего определенного. Все может еще вернуться на круги своя. Харрисонам вдруг взбредет в голову выращивать не ребенка, а длиннохвостого попугая, тогда они вернут ее обратно, а вместо нее заведут себе птицу. Господи, пожалуйста, убеди их, что в священной Твоей мудрости Ты создал птиц, чтобы они все время какали. Убеди их, что они измотаются, то и дело убирая клетку.) Когда она окончит начальную школу, поступит в среднюю школу св. Фомы, так как св. Фома был вездесущ. Помимо приюта и двух школ, под его эгидой находились еще центр по присмотру за детьми в дневное время и общество бережливости. Паства походила на своеобразное средоточие различных учреждений, и отец Жиминез был его организующим началом, крупным администратором, подобно Дональду Трампу, с той лишь разницей, что не распоряжался шлюхами и не заведовал игорными домами. Если не принимать во внимание, правда, небольшой зал для игры в бинго. (Миленький Боженька, когда я говорила о том, что птицы очень много какают, я вовсе не критиковала Тебя. Я знаю, у Тебя были свои основания сделать так, чтобы они какали на всех и вся, и это такая же тайна для нас, как Святая Троица, то, чего нам, обыкновенным смертным, не понять никогда. Я вовсе не хотела Тебя этим обидеть.) В любом случае, ничего плохого не было в том, что она училась в школе св. Фомы, потому что и монахини, и светские учителя были очень требовательными педагогами и буквально вдалбливали знания в головы учеников, а она любила учиться.
Но к последнему уроку в этот вторник учеба ей уже осточертела, и, если сестра Мэри Маргарет заставит ее что-нибудь сказать по-французски, она точно перепутает слово "колокол" со словом "клоака", как уже сделала однажды, к неописуемой радости всех остальных учеников и к своему великому стыду. (Господа, Ты помнишь, конечно, что в виде наказания за этот промах, я заставила себя прочитать подряд все молитвы, чтобы доказать Тебе, что все это произошло по чистой случайности.) Когда прозвенел долгожданный звонок, она первой вскочила со своего места и первой стремглав выбежала из класса, хотя большинство детей школы св. Фомы не были приютскими и инвалидами.
На бегу к своему шкафчику и от шкафчика к центральному выходу она все время боялась, что мистер Харрисон не приедет, как обещал, на своей машине забрать ее из школы. Она представляла себе, что стоит на тротуаре, пытаясь найти его машину, а вокруг нее стайками проносятся другие дети, и постепенно толпа их редеет, и она остается одна-одинешенька, а машины все нет, а она ждет, а солнце уже садится и всходит луна, и часы на ее руке показывают полночь, а утром, когда другие дети снова придут в школу, она тоже пойдет с ними и никому не скажет, что Харрисонам она больше не нужна.
Он был на месте. В красной машине. В цепочке машин других родителей, приехавших за своими детьми.
Когда она приблизилась, он наклонился на сиденье в ее сторону и отворил дверь.
Едва она уселась рядом с ним, положив на колени ранец, он спросил:
– Устала?
– Ага, – буркнула Регина, смешавшись, хотя в чем-чем, а в стеснительности раньше ее нельзя было упрекнуть. Но ей никак не давалась эта семейная непринужденность общения. Ей казалось, она никогда не сможет к этому привыкнуть.
– Что, монашки доняли?
– Ага.
– Эти могут.
– Могут.
– Никакого тебе сочувствия.
– Никакого, – подтвердила она, удивляясь самой себе и не представляя, сможет ли она когда-нибудь говорить более распространенными предложениями.
Отъезжая от обочины, он с серьезным видом заявил:
– Могу поспорить, что, окажись какая-нибудь завалящая монахиня один на один на ринге с любым чемпионом мира по боксу в тяжелом весе – да будь это хоть сам Мохаммед Али, – она бы его уделала в первом же раунде.
Регина прыснула.
– Правда-правда, – сказал он. – Только супермену по плечу настоящая, закаленная монахиня. Бейсболист? Тьфу! Да любая монахиня полы будет мыть бейсболистом или сможет сварить суп из целой команды черепашек-ниндзя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
