— Да в списках у белых.
Липкин засмеялся.
— У меня, понимаешь, с белыми отношения, не очень важные. Не докладывают они мне, где да что.
— А я знаю! Это наш Васселей.
— Васселей? Возможно, и он под каким-то именем у них числится. Поди знай. Только брось ты его к черту. Тебе-то что?
— Нет, все-таки… — Рийко остановился, взял Липкина за рукав. — А может, и Михайло Петровича тоже чуть было не убил Васселей? Самойлов ничего не говорил?
— Говорил. Только не о Васселее, а о тебе. О вашей группе. Молодцы, говорит, такие бумаги доставили. А насчет тебя сказал, что ты славный парень, но слишком горячий. Прав он… Война дело сложное. Тут надо иметь холодную голову, а сердце горячее. Ну, ладно. Значит, вечером встретимся. Дрезина поедет в шесть вечера. Мне надо бежать. Пока.
Похлопав Рийко по плечу, Липкин поспешил куда-то по своим делам. Рийко направился в казарму, так громко именовался обычный барак, где жили красноармейцы. Возле барака он встретил двух красноармейцев в новеньких, еще топорщившихся шинелях.
— Рийко!
Навстречу, широко улыбаясь, шел Юрки Лесонен.
Он представил своего товарища:
— Это — Сантери. Из нашей деревни. Ты откуда, Рийко?
Рийко стал рассказывать, но Юрки перебил его:
— А тебе привет… Знаешь, от кого? От Вас… — Заметив, что Рийко изменился в лице, Юрки осекся.
— От кого?
— Да от… ваших. От отца да матери, — вывернулся Юрки и начал оживленно рассказывать своему товарищу: — Знаешь, Сантери, какая мать у Рийко. Боевая!.. Схватила как-то ухват, говорит — разгоню я ваше Ухтинское правительство! Я тогда солдатом был у этого правительства. — И тут же Юрки обратился с деловым предложением к Рийко: — Слушай, Рийко, ты нам нужен. Понимаешь, мы собираем лыжный отряд. Будем воевать на севере. Кем ты служишь в армии?
— Когда, кем. — Рийко начал перечислять: — Разведчиком был, и в артиллерии, и в пехоте. Пограничником был. Переводчиком был. Даже кашеваром приходилось быть… Все могу.
— Пойдешь к нам в отряд?
— Я бы пошел, да я же не вольная птица. — Рийко знал, что их группу направляют к границе в составе части Красной Армии, которая должна наступать на Сорокском направлении.
На Онде работа шла круглые сутки. К разрушенному мосту с юга подходил один состав за другим, на северном берегу ждал порожняк. Грузы переносили через реку на себе, волокли на тросах, на длинных и широких сколоченных из бревен санях. Спешно строился новый мост. Тут же вручную пилили брусья и доски. Между бригадами шло соревнование, и там, где работа спорилась лучше, развевался красный флаг. Строительная площадка освещалась прожекторами.
Доклад Липкина собрались слушать сменившиеся с работы строители. Их пришло столько, что большой барак, не разделенный перегородками, был битком набит людьми.
Липкин, как всегда, тщательно подготовился к докладу, написал конспект выступления, сделал необходимые выписки, но выступал он не по бумажке, лишь приводя цитаты, обращался к тексту доклада.
— Мы, карелы…
Липкин обвел взглядом освещенное тусклым светом керосиновой лампы помещение, словно хотел увидеть, сколько здесь тех, от имени которых он говорит. — Мы, карелы, — небольшой народ, но когда речь идет о том, быть или не быть нашему краю свободным, быть или не быть нашей Трудовой Коммуне, быть или не быть Советской власти на нашей земле, — тогда за нами стоит великая сила, за нами — огромная семья всех братских народов… Здесь сидят русские, украинцы, чуваши. Здесь сидят и финны. Они тоже наши братья по оружию. У себя на родине они сражались за наше общее дело, за свободу трудового народа. Есть среди них и люди, недавно порвавшие с белыми и перешедшие на нашу сторону. Один из таких людей… Разрешите представить вас, товарищ?.. Вот товарищ Суоминен, бывший белый солдат, а теперь наш товарищ…
Рийко взглянул на Суоминена, сидевшего через человека от него. Молодой, подтянутый, аккуратный… Удовлетворив свое любопытство, Рийко опять стал внимательно слушать Липкина. Если бы он знал, что этот аккуратный молодой человек целых полгода, от весны до осени 1918 года, прожил в доме старого Онтиппы в Тахкониеми, что Суоминену было известно лучше, чем кому-либо, почему Васселей оказался у белых и что Васселей делал там, Рийко непременно подошел бы к нему, расспросил бы его обо всем. Суоминену тоже не могло прийти в голову, что совсем близко от него сидит сын Онтиппы и брат Васселея и слушает вместе с ним доклад Липкина.
Липкин рассказывал о Втором Всекарельском съезде Советов, собравшемся 2 октября 1921 года в Петрозаводске. В ответ на попытки нападения международного капитала съезд объявил, что рабочие и крестьяне Карелии связали свою судьбу с Республикой Советов и готовы вместе со всей Российской Федерацией защищать Советскую страну. На IX Всероссийском съезде Советов Ленин говорил:
«Мы идем на самые большие уступки и жертвы, идем, лишь бы сохранить мир, который был нами куплен такой дорогой ценой. Мы идем на самые большие уступки и жертвы, но не на всякие, но не на бесконечные, — пусть те, немногие, к счастью, представители военных партий и завоевательных клик Финляндии, Польши и Румынии, которые с этим играют, пусть они это себе хорошенечко заметят… Мы не допустим издевательства над мирными договорами, не допустим попыток нарушать нашу мирную работу. Мы не допустим этого ни в коем случае и станем, как один человек, чтобы отстоять свое существование».
Вся Карелия готовилась к бою. По всей Карелии началась запись добровольцев, желающих пойти на фронт, вступить в лыжные отряды. Более половины коммунистов Карелии, показывая пример, вступили в ряды Красной Армии. Карельская Трудовая Коммуна обратилась за помощью к трудящимся Петрограда. Петроградский Совет телеграфировал, что, хотя трудящиеся Петрограда желают жить в мире со своим соседом Финляндией, Карельская Трудовая Коммуна может рассчитывать на военную и всяческую другую помощь, которую Петроград, колыбель Революции, окажет ей в борьбе против белофинских грабителей в той мере, в какой она будет необходима для подавления бандитов.
В части Красной Армии, дислоцированные в Карелии, шли потоком письма от бывших красноармейцев. Они писали, что если правители Финляндии не образумятся, то будут иметь дело с Красной Армией, и тогда они, уже демобилизовавшиеся бойцы, готовы вернуться в строй защитников Карелии.
По всей Карелии образованы комитеты помощи фронту. Комитеты организовали сбор теплых вещей для армий, проводили концерты и вечера, сборы с которых шли на нужды фронта. Старые крестьяне добровольно идут со своими лошадьми в армейские обозы.
Улыбаясь, Липкин рассказал, как в одной деревне пришла ветхая старушка и принесла бог весть где завалявшееся допотопное ружье и сказала: ежели бандиты не угомонятся, так возьмите эту пищаль.
— Мы, карелы…
Липкин стал зачитывать выдержки из некоторых резолюций деревенских сходок, собраний рабочих, партизан, красноармейцев, школьников и учителей, из писем и воззваний… Этих писем и протоколов у него было с собой так много, что под конец он просто перечислял, от кого поступило письмо.
На обратном пути, дрезина мчалась сквозь снег, валивший густыми хлопьями с черного неба. Казалось страшным и странным, что колеса дрезины находили среди этой белизны дорогу.
А снег все шел и шел…
Наконец настал день, когда пограничники отправились обратно туда, откуда недавно пришли, — к границе. Но шли они уже не маленькой группой, а в составе крупного подразделения, и не по лесам, пробираясь таежными тропами, а по большаку, в рядах маршевой колонны.
А снег все валил и валил.
Евсей шагал рядом с Рийко. Вид у него был сонный. В Сороке он возвращался в казарму лишь для того, чтобы получить очередное увольнение, и опять исчезал.
— Видно, здорово погулял? — с усмешкой спросил Рийко.
— Еще как! — Евсей был доволен. — Я, конечно, перегнул. В Карелии тоже жить можно, если б только не надо было по тайге бродить. Скажи, Рийко… Неужели у вас в Карелии все девушки такие недотроги? Мне бы еще недельку-другую…
— Кончим войну — приезжай к ней, — предложил Рийко. — Или домой тянет?
Колонну догнал обоз с лыжами. Правда, лыж было маловато, всем не хватило.
Евсей внимательно смотрел, как Рийко прикрепил лыжи к сапогам и пошел по снегу. «Дело нехитрое!» — решил Евсей. Лыжи к ногам он тоже приладил довольно легко. Но стоило ему сойти с дороги, как сапоги соскользнули с лыж, и Евсей упал в снег. Самое трудное было выбраться из сугроба: ремни креплений поднялись к коленям, и Евсею пришлось долго возиться, пока он развязал их и освободился от лыж.
— На этих деревяшках только черти могут бегать, — проговорил Евсей, выбравшись на дорогу. — А в бою в них запутаешься, что в силках будешь — ни туды ни сюды. Нет, совсем не то у нас…
