Она плакала. Васселей успокаивал ее. Потом Кайса-Мария вдруг выпрямилась, вытерла слезы и заставила себя улыбнуться.
— Какая я дура! Ну, ладно. Все. Ты не принимай это всерьез. Просто это от усталости, обычная истерия. Слушай… Мне надо идти. Чуть не забыла. Ты поешь, а что останется, вынеси в сени. Кофейник в духовке. Спокойной ночи.
Обернувшись в дверях, Кайса-Мария игриво помахала рукой, словно весь этот их разговор был легким флиртом.
— А мундир не идет тебе, — заметил Васселей.
— Разве? — Кайса-Мария оглядела юбку, сшитую из солдатского сукна. — Он должен идти мне, если уж он на мне.
Утром Кайса-Мария пришла в темно-синем шерстяном платье. Выглядела она обеспокоенной. Поговорила о том о сем, о разыгравшейся ночью пурге, спросила, как Васселею спалось, потом вдруг замолчала, стала задумчиво поправлять прическу.
— Что с тобой?
— Завтра я уезжаю в Финляндию. Давай посмотрим твою рану. Может быть, и ты сможешь отправиться в путь.
— Гонишь на фронт?
Рана зарубцевалась, но ее еще надо было перевязывать. Сменив повязку, Кайса-Мария сказала, не глядя на Васселея:
— Ты тоже должен завтра уехать.
— Что, красные близко?
— Нет, не потому.
— А почему?
— Не спрашивай. Ты должен уехать — и все.
— Значит, я должен выполнять распоряжения сестры милосердия?
— Если бы я могла… — не договорив, Кайса-Мария сделала резкое движение, словно хотела что-то разорвать, но тут же снова стала деловитой. — Я зайду вечером. Пока.
Днем Васселея навестил Таккинен.
— Зашел поглядеть, как дела у тебя. Давно мы не виделись. — Он поздоровался, как старый знакомый. — Помнишь, Вилхо, как мало нас было, когда мы начинали. А теперь вся Карелия поднялась.
Таккинен прошелся по комнате, остановился перед зеркалом, стал рассматривать лежавшие на столике перед зеркалом гребешки, коробки с пудрой, флакон с духами.
— Приятная женщина, верно? — Таккинен подмигнул Васселею. — Молодец, Вилхо.
Васселей хотел резко ответить, но сдержался и сухо спросил:
— Что нового на фронте?
— Все идет хорошо. Позиции мы удерживаем. Скоро подойдет подкрепление из Финляндии, и мы перейдем в наступление по всему фронту. Правда, случаев обморожения многовато. Закурим.
Таккинен сел и забарабанил пальцами по столу.
— Надо бы поговорить, да времени у меня мало. Потому перейду к делу. У нас не хватает офицеров. Ты должен взять взвод. А если хочешь, дадим и роту.
— Господин главнокомандующий, я же вам уже сказал… я могу отвечать лишь за свою голову. Большей ответственности я брать на себя не желаю.
— Это окончательный ответ?
— Да, — твердо ответил Васселей. — Кроме того, разрешите мне напомнить, что мою семью не надо эвакуировать в Финляндию.
— Хочешь оставить ее на милость большевиков?
— Может быть, я понял вас неправильно. Разве мы не собираемся наступать? — Васселею с трудом удалось скрыть ироническую ухмылку. — Просто я хочу, чтобы они спокойно жили дома.
— Как бы тебе не пришлось пожалеть, — буркнул Таккинен после продолжительной паузы. — Поступай как знаешь. Я хочу перевести тебя на другой участок, поближе к дому.
— Я давно просил об этом.
— Завтра туда отправляется связной на лошади. Можешь взять с собой и своего Кирилю, — сказал Таккинен и, сухо попрощавшись, ушел.
«Странное совпадение! — мелькнуло у Васселея. — И Кайса-Мария, и Таккинен говорят одно и то же. Торопятся выпроводить из Киймасярви. Что-то за этим скрывается?»
Кайса-Мария где-то задержалась допоздна. Придя, она поставила на стол бутылку спирта.
— Отметим мои проводы. Выпьем не за расставание, а за встречу.
— Я тоже уезжаю завтра. Таккинен приказал.
— Вот и хорошо! — обрадовалась Кайса-Мария.
— Мария! А ты не смогла бы быть хоть одну минуту сама собой?
— Попытаюсь. А что?
— Почему я должен уехать именно завтра?
— Слушай, Васселей. Не будем портить наш последний вечер. Когда-нибудь я тебе все расскажу. Потом, когда встретимся в Финляндии. И ты тогда можешь хоть задушить меня этими огромными ручищами. А пока позволь погладить их. Я дам тебе адрес сестры. Она живет в Тампере. Через нее ты найдешь меня. Ты бывал в Тампере? Сестра живет в доме столярной мастерской Койвисто.
Васселей сунул бумажку с адресом в карман.
— Мы не встретимся в Финляндии, — сказал он.
— Не будем спорить. Знаю, тебе не хочется ехать туда. Но ты все равно поедешь. Тебе придется. И семью увезешь…
— Зачем? Затем, чтобы мой сын пошел по той же дороге, что и я? Нет!
— Не сердись, — нежно попросила Кайса-Мария. — Я не хочу даже думать о том, что мы больше не встретимся. Скажи на прощание какой-нибудь хороший тост.
— Я не умею говорить тосты, я умею только воевать. Ну что ж… Что мне сказать? Давай выпьем за то, чтобы скорее пришло то, другое время, о котором ты говорила. Чтобы в Карелии… чтобы нигде на земле не повторилось это… как ты сказала… для войны слишком нелепо, для маскарада слишком ужасно… Чтобы моему сыну не пришлось идти по стопам отца, чтобы его поколению не надо было испытывать такое. Нет, я не за то, чтобы они поняли нас, простили бы… Надеяться на это не стоит, и на такой тост не стоит тратить спиртное. Мне просто хочется, чтобы они учились на наших ошибках… Вот и все…
За окном выла пурга. В горенке было тепло и уютно. Кайса-Мария запела. Пела она грустно, и даже веселые, шутливые песни звучали в ее исполнении печально…
Внезапно оборвав песню, Кайса-Мария достала из сумочки платок, вытерла глаза и встала.
— Мне пора, — сказала она сухим, чужим голосом. — Я уеду утром, но простимся мы сейчас. Провожать меня не надо. И вот что еще: утром никуда не выходи, пока тебя не позовут…
Последние слова прозвучали как команда.
Кайса-Мария надела пальто, взяла свой саквояж и протянула Васселею руку. В дверях она обернулась, словно хотела что-то сказать, потом быстро вышла.
Утром Васселей проснулся рано. Он помнил, что Кайса-Мария велела ждать ему здесь, но, словно назло ей, решил дойти до штаба. Может быть, Кайса-Мария еще не уехала… Почему бы не попрощаться с ней еще раз.
Когда он подошел к штабу, Кайса-Мария садилась в сани. Васселей усмехнулся, увидев, что простую сестру милосердия провожают высшие штабные чины во главе с самим Таккиненом и специально для нее снарядили лошадь, да еще кроме ездового дали вооруженного сопровождающего. Кайса-Мария и Таккинен одновременно заметили приближающегося Васселея. Они переглянулись. Таккинен что-то коротко сказал сквозь зубы Кайсе-Марии, которая торопливо пошла навстречу Васселею.
— Ты как непослушный ребенок, — сказала она, взяв Васселея за руку. — Я же просила тебя ждать, пока тебя не позовут. И провожать меня не надо. Или ты что-то хотел сказать мне?
— Я думал, что ты уже уехала, и решил сходить и узнать, когда меня отправят.
— Не ходи туда! — Кайса-Мария почему-то испугалась. Но, совладав с собой, она продолжала безразличным тоном: — Там какое-то совещание и посторонних туда не пускают. А к тебе придут и скажут, вернее, заедут, когда лошадь будет готова, так что иди собирайся. Ну, всего хорошего. До встречи!
Провожая взглядом удаляющиеся сани, Васселей уже знал, что с этой женщиной он больше никогда не встретится. И все же, хотя у него не было намерений искать с ней встреч, он вернулся в комнату Кайсы-Марии с щемящим чувством грусти. Найдя в кармане записку с адресом, оставленную ему Кайсой-Марией, он повертел ее в руках, потом смял и бросил в печку. В золе еще тлели угольки, и бумажка неохотно задымилась и наконец вспыхнула и быстро сгорела.
Васселей ждал, когда за ним заедут, и пытался уяснить себе, почему его вдруг решили выпроводить из Киймасярви. Наверное, из-за Кайсы-Марии. Видимо, поздно вечером в штабе было какое-то сугубо секретное совещание, на котором была и Кайса-Мария. Ну конечно, она была там. И прозаседали они до утра. А утром ее отправили в Финляндию с докладом о результатах этого важного совещания. И она должна вернуться обратно и привезти сюда какие-то инструкции, о которых, не дай бог, вдруг узнал бы он, Васселей. Вот его и решили отправить на фронт. Потому он и не должен видеть Кайсу-Марию после совещания. Конечно, ей они доверяют, но все же слишком много она знала такого, о чем он, Васселей, не должен был догадываться.
В своих догадках Васселей во многом был близок к истине. Ночью в штабе действительно было заседание, и Кайса-Мария действительно поехала в Хельсинки с отчетом о положении в стане мятежников. Впрочем, письменный доклад, который она везла, был весьма краток: главное она должна была сообщить устно. Таккинен не случайно послал в Хельсинки ее: он знал о ее связях и о том доверии, каким она пользуется в некоторых сферах. Кроме того, он вел двойную игру, заранее снимая с себя ответственность за те сообщения, которые Кайса-Мария сделает в устной форме: от них в случае необходимости можно отказаться, ведь Кайса-Мария всего лишь сестра милосердия и мало ли что она может добавить от себя к официальному письменному рапорту. Обстановка в Карелии резко изменилась, и нужны были решительные меры, нужна была помощь, переговоры о которой могли происходить лишь в условиях полной секретности, не по официальным каналам…
